Краснофигурная вазопись

Краснофигурная вазопись — одна из наиболее известных техник древнегреческой вазописи. Она появилась приблизительно в 530 г. до н. э. в Афинах и просуществовала вплоть до конца IV в. до н. э. За несколько десятилетий краснофигурная вазопись вытеснила господствовавшую до этого чернофигурную вазопись. Своё название краснофигурная техника получила благодаря характерному соотношению цветов между фигурами и фоном, прямо противоположному чернофигурному: фон — чёрный, фигуры — красные. Главными центрами производства краснофигурной керамики, помимо Аттики, были гончарные мастерские Южной Италии. Краснофигурную технику восприняли многие регионы Древней Греции. Значимый вклад в её развитие внесли вазописцы Этрурии.

Краснофигурные вазы из Аттики распространились по всей Греции и за её пределами и долгое время занимали лидирующее положение на рынке высококачественной расписной керамики. Лишь немногие гончарные мастерские могли сравниться по качеству, производительности и богатству творческих идей с вазописцами из Афин. До нашего времени сохранилось более 40 тысяч экземпляров и фрагментов краснофигурных ваз, созданных в Афинах, и более 20 000 — созданных в Южной Италии. Краснофигурная вазопись основательно исследована археологами и историками искусства. Установлена принадлежность значительного количества керамических сосудов конкретным группам вазописцев. Изображения на краснофигурных вазах являются важным источником информации для культурно-исторических исследований, в том числе для изучения быта и особенностей повседневной жизни эллинов, их ритуалов и воззрений, а также древнегреческой мифологии и иконографии мифологических персонажей.

Технология изготовления

Фактически краснофигурная роспись — это чернофигурная вазопись наоборот. Перед обжигом на поверхность подсохшей вазы наносились контуры человеческих фигур и остальные детали изображения. Необожжённая глина в Аттике, к примеру, была оранжево-красного оттенка. Набросок рисунка наносился лёгким штрихом каким-либо тупым инструментом, либо намечался древесным углём, который исчезал после обжига. Далее контуры рисунка обводились кистью с шликером. На некоторых готовых вазах виден след наброска, особенно если конечный вариант отличался от первоначального замысла вазописца. Основные контуры рисунка проводились шликером рельефной, выпуклой линией, вероятно, кистью из щетины. Остальные линии и тонкие линии внутри изображения прорисовывались разведённым раствором шликера. Кроме двух основных цветов в изображениях встречаются и другие цвета — белый и красный. Чётко выраженные рельефные линии требовались для того, чтобы достаточно жидкий шликер не создавал эффекта излишней матовости. В заключение фон между фигурами внутри изображения покрывался матово-серым шликером. Вазы проходили трёхкратный обжиг, в результате которого шликер приобретал свой характерный чёрный или тёмно-коричневый цвет. У нового стиля были явные преимущества, и, прежде всего, к ним следует отнести возможность детальной проработки изображения. В технике чернофигурного стиля линии внутри рисунка высекались по нанесённой краске, что не обеспечивало достаточной точности изображения. По сравнению с чернофигурными силуэтами, выглядящими как тени, краснофигурные изображения стали динамичнее и приблизились к жизни. Кроме того, красные фигуры отличались большей контрастностью на чёрном фоне. Появилась возможность изображать людей не только в профиль, но и анфас, со спины или в три четверти. Краснофигурная техника позволяла лучше передать глубину и пространство.

Однако стиль имел и недостатки. Привычное для чернофигурного стиля изображение женского тела с помощью белой краски стало невозможным. Ценителям вазописи стало сложнее определить пол изображённого человека по одежде или причёскам, поскольку герои и боги изображались молодыми и безбородыми. На начальном этапе сложности представлял и расчёт пропорций фигур. В чернофигурной вазописи линии контуров визуально входили в изображённую фигуру. В краснофигурной вазописи контуры проводятся той же чёрной краской, что и фон вазы, поэтому контуры фигур становились частью фона и сливались с ним. Поэтому сначала фигуры на вазах, выполненных в новом стиле, получались достаточно худыми. Другой проблемой были ограниченные возможности передачи пространственной глубины на чёрном фоне. Но преимущества краснофигурного стиля всё-таки перевесили его недостатки.

Аттическая вазопись

Чернофигурная вазопись появилась в Коринфе в VII в. до н. э. и стала господствующим стилем в ареале расселения древних греков и даже далеко за его пределами. Помимо Коринфа возникли и другие центры производства. Сначала афинские гончарные мастерские копировали коринфский стиль. С течением времени Афины и Коринф поменялись местами. Мастерство аттических вазописцев поднялось до невиданных доселе высот, свой творческий потенциал они полностью исчерпали ко второй трети VI в. до н. э. Приблизительно к 530 г. до н. э. относится творчество самого известного представителя чернофигурного стиля вазописи — Эксекия. В течение V в. до н. э. тонкая краснофигурная керамика из Аттики лидировала в своей отрасли. Керамические изделия из Аттики распространились по всей греческой метрополии и даже завозились в Этрурию. Популярность этой керамики привела к открытию в нижней Италии и Этрурии мастерских и «школ» аттической вазописи, которые однако получили известность исключительно в соответствующем регионе.

Истоки

Первые вазы в краснофигурном стиле появились около 530 г. до н. э. Считается, что эту технику изобрёл вазописец Андокид. Первоначально Андокид и другие приверженцы нового стиля (например, Псиакс) расписывали вазы в двух стилях одновременно: на одной стороне вазы изображение выполнялось с чёрными фигурами, а на другой — с красными. Такие сосуды (например, в экспозиции Государственного античного собрания в Мюнхене), называются билингвами. По сравнению с чернофигурным стилем это был уже большой шаг вперёд, однако фигуры на них выглядели достаточно скованно, а сюжеты редко сочетались между собой. На этих вазах ещё можно отследить приёмы, заимствованные из старого стиля, как, например, насечки контуров изображений или покрытие значительных участков красной краской.

Вазописцы-пионеры

Первыми преимущества нового краснофигурного стиля оценили так называемые вазописцы-пионеры. Их творчество приходится на 520—500 гг. до н. э. Наиболее известные из них — Ефроний, Евфимид и Финтий. Выделенная на основе искусствоведческих исследований вазописная группа известна своими творческими экспериментами, открывавшими возможности нового краснофигурного стиля. Так, человеческие фигуры они изображали в новых положениях — со спины и анфас, художники экспериментировали со сжатой перспективой и использовали более динамичные композиции. Ефроний первым применил новый приём вазописи — рельефную линию. Благодаря тому, что многие вазописцы-пионеры были одновременно и гончарами, появились новые формы керамических сосудов: псиктер и пелика. Вазописцы-пионеры предпочитали в керамике большие формы и работали с амфорами и кратерами крупного размера. Несмотря на то, что вазописцев-пионеров не связывало какое-либо реальное объединение, они общались между собой, оказывая влияние друг на друга, между ними существовало дружеское творческое соревнование, стимулировавшее творческое развитие художников. Так на одной из ваз Евфимида красуется хвастливая надпись-граффити: «как никогда не умел Ефроний». Именно для вазописцев-пионеров было характерно наличие надписей на вазах.

В новом краснофигурном стиле расписывались не только сосуды, но и чаши. Так, например, Ольтос и Эпиктет расписывали чаши-билингвы, у которых краснофигурная вазопись находилась на лицевой стороне.

Поздняя архаика

Расцвет краснофигурного стиля — заслуга следующего за вазописцами-пионерами поколения художников поздней архаики (прибл. 500—470 гг. до н. э.). В этот период недостатки чернофигурной вазописи стали очевидны, и она была практически полностью вытеснена новым стилем. На это время приходится творчество наиболее известных вазописцев: Берлинского вазописца и Клеофрада, расписывавших сосуды, и Онесима, Дуриса, Макрона и Брига, расписывавших чаши. Улучшается не только качество продукции, но и её объём увеличивается вдвое. Афины становятся ведущим центром в производстве тонкой керамики в Средиземноморье, почти все региональные гончарные центры за пределами Аттики потеряли своё значение.

Успех аттической керамики обусловило великолепное владение местными вазописцами перспективой, обеспечившее бо́льшую естественность и подвижность в изображении человеческого тела. Для росписи почти не используется орнамент, сократилось количество изображаемых лиц, исчезли анатомические детали. Но вазопись обрела новые темы. Особой популярностью стали пользоваться сцены из мифа о Тесее. Вазописцы экспериментируют с новыми формами керамических сосудов: появляется ноланская амфора, лекиф, фиалы типа В и динос. Вазописцы стали выбирать себе специализацию на определённых видах керамики.

Период ранней и зрелой классики

Особенностью раннеклассического изображения людей был их низкий рост и отсутствие в изображениях динамики. Поэтому они производили серьёзное и патетическое впечатление. Складки одежды на изображениях наоборот стали более мягкими и пластичными. Произошли изменения и в типологии самих изображений. Во-первых, вазописцы стали часто изображать не только сами моменты событий, но и сцены, непосредственно предшествующие им. Во-вторых, в вазописи нашли отражение и другие новые достижения афинской демократии. Прослеживается влияние древнегреческой трагедии и практически не сохранившейся древнегреческой настенной живописи. Вазописцев зрелой классики вдохновлял Парфенон и его скульптуры, что в первую очередь отразилось в технике изображения одежды. Ниспадающие складки ткани выглядели на изображениях более естественными, что придавало большую глубину изображению. Композиции изображений ещё более упростились. Художники особо ценили симметрию и гармонию. Ставшие опять более стройными человеческие образы излучали внутреннее, почти божественное спокойствие.

Наиболее известные вазописцы периода ранней и зрелой классики (480—425 гг. до н. э.) — Гермонакс и Вазописец Ахилла, продолжившие художественные традиции Берлинского вазописца. Сюда также относится Мастер фиал, состоявший в учениках у Вазописца Ахилла. Появились новые художественные течения, например, «маньеристы», выдающимся представителем которых был Вазописец Пана. Другую художественное направление представляют вазописцы Ниобиден, Полигнот, Клеофон и Вазописец диносов.

Период поздней классики

В период поздней классики — начиная с последней четверти V в. до н. э. — в аттической вазописи возникли два противоположных течения. С одной стороны, появилось направление, близкое к «роскошному стилю» в древнегреческой скульптуре, с другой, продолжали развиваться основные тенденции зрелой классики. Наиболее известным представителем «роскошного стиля» был вазописец Мидий. Характерным для его творчества было изображение прозрачной одежды и огромного количества складок на ней. Роспись отличалась большим количеством декоративных элементов и дополнительных объектов. Использовались новые цвета, преимущественно белый и золотой, оттеняющие рельефные украшения, что стало первой попыткой создания на вазах трёхмерных изображений. Наблюдалась тенденция к «смягчению» форм: отличительной чертой изображения мужского тела перестали быть исключительно мускулы. В поисках сюжетов для своих изображений вазописцы реже обращаются к мифологии. Из мифологических персонажей на вазах встречаются только Дионис и Афродита. Популярной становится роспись сосудов сценами из частной жизни. На вазах преобладают сцены из жизни женщин. Причина таких изменений в выборе сюжетов доподлинно неизвестна. Возможно, что таким образом на художниках отразились ужасы Пелопоннесской войны. Искусствоведы также объясняют такие изменения потерей афинскими мастерами гончарного дела лидирующих позиций в Средиземноморье, что в конечном счёте тоже было вызвано последствиями войны. Афинские гончары стали работать для клиентов на территории Испании, у которых были другие вкусовые предпочтения и потребности. Однако некоторые вазописцы сохранили верность старому стилю. Вазописец Эретрия пытался соединить воедино оба художественных направления. Шедевры поздней классики представляют собой сосуды небольшого формата: лекифы, пиксиды и ойнохойи. У вазописцев также пользовались успехом и леканисы, оксибафоны и гидрии.

Керченские вазы

Последние десятилетия истории краснофигурной вазописи в Аттике ознаменовались расцветом керченских ваз. Этот стиль, существовавший с 370 года до н. э. по 330 гг. до н. э., получил своё название по месту обнаружения — Керчи — и объединил в себе роскошный и строгий стили, однако с преобладанием элементов первого. Характерными чертами керченских ваз является перегруженность композиции большими, похожими на статуи, образами. Помимо обычных цветов росписи в Керчи использовались синяя и зелёная краски. Чтобы подчеркнуть объём и тени, наносился тонкий слой шликера. Иногда фигуры выполнялись в технике аппликативного рельефа, то есть на тулово вазы прикреплялись фигурные рельефы. Сократилось количество используемых в вазописи форм сосудов — чаще всего расписывали пелики, кубковые кратеры, лекифы, скифосы, гидрии и ойнохойи. В сюжетах изображений преобладают сцены из жизни женщин, а в мифологии по-прежнему лидируют Дионис, а также Ариадна и Геракл.

Последние украшенные фигурной росписью вазы были созданы в Афинах не позднее 320 г. до н. э.

Вазописцы и их произведения

Афинские гончары проживали в квартале Керамик. Здесь находились как крупные, так и небольшие гончарные мастерские. В 1852 году в Керамике на «улице Гермеса» была обнаружена мастерская так называемого Йенского вазописца. Найденная в ней посуда хранится в настоящее время в университетском собрании Университета им. Фридриха Шиллера в Йене.

Благодаря подписям на вазах известны имена порядка сорока аттических вазописцев. Помимо имени художника на сосуде обычно стоит др.-греч. ἐγραψεν (égrapsen — «нарисовал»). К подписи гончара обычно добавлялось др.-греч. ἐποίησεν (epoíesen — «сделал»). Подписи гончаров встречаются почти в два раза чаще, чем подписи вазописцев. Первые подписи датируются 580 г. до н. э. Подписи на керамике с гордостью часто проставляли вазописцы-пионеры.

Судя по количественному соотношению подписей гончаров и вазописцев, ремесло гончара пользовалось бо́льшим почётом и уважением. Статус древнегреческого вазописца точно не установлен. Известно, что Ефроний и другие вазописцы были одновременно и гончарами, поэтому считается, что большинство вазописцев не являлись рабами. Однако имена некоторых художников указывают на то, что среди вазописцев были бывшие рабы либо метеки. Некоторые из сохранившихся собственных имён невозможно интерпретировать однозначно. Так, подпись «Полигнот» ставили несколько вазописцев, которые, возможно, пытались преуспеть за счёт более известного художника-монументалиста. Возможно, аналогично использовались и другие известные имена, как, например, Аристофан. Творчество некоторых вазописцев удалось проследить на протяжении лишь краткого периода времени — одного-двух десятилетий, но известны и художники, работавшие гораздо дольше: Дурис, Макрон, Гермонакс или вазописец Ахилла. На основании имеющихся данных о том, что вазописцы стремились стать гончарами, и при отсутствии данных о том, что гончары брались за вазописные работы, предполагается, что карьера в гончарном деле начиналась с подмастерья, в обязанности которого входила роспись ваз, и заканчивалась гончаром. Такое разделение труда очевидно существовало и в эпоху краснофигурной вазописи, в то время как в чернофигурный период многие мастера самостоятельно выполняли как гончарную, так и вазописную работу — (Эксекий, Неарх и возможно Амасис). С ростом спроса на керамические товары изменился технологический процесс в гончарном деле, появилось разделение труда, и не всегда однозначное деление на гончаров и вазописцев стало нормой.

Роспись сосудов поручалась преимущественно молодым подмастерьям. Исходя из этого можно сделать предположения о возможностях ремесленных коллективов. Обычно в одной гончарной мастерской работало несколько вазописцев, поскольку работы одного гончара, относящиеся к одному и тому же периоду времени, расписаны разными вазописцами. Так на Ефрония работали, в частности, Онесим, Дурис, Антифон, Триптолем и Пистоксен. Возможно, вазописцы работали одновременно на несколько мастерских. Так вазописец чаш Ольтос расписывал керамику, изготовленную не менее чем шестью разными гончарами.

Современный взгляд на вазописцев как на художников и соответственно на их работы как на произведения искусства не соответствует античной реальности. Вазописцы как и гончары были ремесленниками, а результаты их труда — товаром. Ремесленники должны были обладать соответствующим уровнем образования, о чём свидетельствуют надписи на керамике. Однако встречаются и бессмысленные сочетания букв, что свидетельствует о том, что грамотой владели не все вазописцы. Версия о принадлежности гончаров и вазописцев к элите Аттики не нашла серьёзных доказательств. Большая часть вазописных работ выполнялась на псиктерах, кратерах, кальпидах, стамносах, киликах и канфарах, предназначавшихся для симпосиев.

Тщательно расписанная керамика была хорошей, но не самой ценимой столовой посудой у древних греков. Более ценилась посуда из благородного металла. Однако керамические вазы не были дешёвым товаром, особенно дорого стоили изделия большого размера. В 500 г. до н. э. большой расписной сосуд стоил около одной драхмы, что составляло дневной заработок каменотёса. На основе многочисленных находок в захоронениях выявлено, что нижние слои общества использовали в быту простую по оформлению керамику и ещё чаще посуду из дерева.

Многочисленные находки краснофигурной керамики свидетельствуют о том, что сосуды, возможно, не самого высшего качества, использовались в повседневной жизни. Но большую часть продукции гончарных мастерских составляли сосуды для культовых ритуалов и погребений. Производство высококачественной керамики было определённо прибыльным делом. Так, осколки драгоценного священного подарка вазописца Ефрония были найдены в афинском Акрополе.

Нельзя недооценивать роль экспорта афинской керамики в благосостоянии города. Многие гончарные мастерские ориентировались на экспорт продукции и выполняли те сосуды, которые пользуются спросом в соответствующем регионе. Закат аттической вазописи произошел именно тогда, когда этруски, основные потребители этой продукции, попали под влияние со стороны римлян и греков из южной Италии. Другой причиной исчезновения украшенной росписью посуды стало изменение вкуса с наступившей эпохой эллинизма. Подтверждением ориентированности вазописцев на экспорт является почти полное отсутствие на изображениях театральных сцен, поскольку покупатели керамики, относящиеся к другим культурным кругам, как, например, этруски или жители Иберийского полуострова, не могли понять их содержание, и они не представляли для них интереса. Напротив, в вазописи нижней Италии, не ориентированной на экспорт, вазы с изображением театральных сцен не являются редкостью.

Вазопись Нижней Италии

Нижняя Италия (вместе с Сицилией) в вазописи — единственный регион, который как по своему художественному значению, так и по уровню научной исследованности может сравниться с Аттикой. В отличие от аттических итальянские вазописцы работали преимущественно на местные рынки. За пределами нижней Италии их работы встречаются редко. Первые гончарные мастерские в нижней Италии в середине V в. до н. э. открывали аттические гончары. Местные ремесленники быстро изучили технику гончарных и вазописных работ и вскоре преодолели тематическую и формальную зависимость от аттической вазописи. К концу столетия в Апулии появились так называемые «роскошный» и «строгий» стили. Роскошный стиль проник и в вазописные школы континентальной Италии, которые однако не смогли достичь уровня апулийцев.

В настоящее время насчитывается приблизительно 21 тысяча ваз и их фрагментов, изготовленных в нижней Италии. Из них около 11 тысяч составляют апулийские вазы, 4 тысячи — родом из Кампании, 2 тысячи сделано в Пестуме, полторы тысячи — в Лукании и около одной тысячи — на Сицилии.

Апулия

Апулия занимала лидирующие позиции в вазописи нижней Италии. Основной центр гончарного производства находился в Таренте. Краснофигурные вазы изготавливались в Апулии в период с 430 по 300 г. до н.э. В апулийском стиле принято выделять два направления: роскошный и строгий стили вазописи. В строгом стиле обычно расписывались более мелкие сосуды, исключение составляли лишь колоколообразные кратеры и кратеры-колонетты. На этих вазах редко встречается более четырёх фигур. Изображения на вазах охватывают сцены на мифологические сюжеты, женские головы, батальные сцены и сцены прощания, а также фиасы — торжественные шествия в честь Диониса. На обратной стороне «строгих» ваз часто встречаются характерные для вазописи нижней Италии изображения «юношей в одеждах». Существенной чертой этих выдержанных в строгом стиле ваз является практически полный отказ от использования дополнительных цветов. Наиболее известными апулийскими вазописцами считаются Вазописец Сизифа и Тарпорлийский вазописец. С середины IV в. до н. э. наблюдается сближение строго стиля с роскошным. Наиболее ярким представителем этого периода является Варрезский вазописец. Вазописцы роскошного стиля предпочитали вазы большого размера: кратеры с волютами, амфоры, лутрофоры и гидрии. На большой поверхности тулова такого сосуда иногда размещалось до 20 фигур, часто в нескольких регистрах. В вазописи роскошного стиля часто использовались дополнительные цвета, прежде всего оттенки красного, золотой и белый цвета. Начиная со второй половины IV в. до н. э. горлышко и боковые части сосудов стали расписываться богатыми растительными орнаментами. В это же время вазописцы стали использовать возможности перспективы, прежде всего, для изображения зданий — дворцов преисподней и наисков. С 360 г. до н. э. такие архитектурные изображения часто встречаются в сценах, связанных с культом мёртвых на «наисковых вазах». Этот стиль представляют Вазописец Илиуперса, Вазописец Дария и Балтиморский вазописец. Успехом пользовались сцены на мифологические сюжеты: собрания богов, амазономахии, Троянская война, Геракл и Беллерофонт. Однако среди них встречались и редкие мифологические изображения, которые рассматриваются специалистами в качестве единственных иконографических источников. Типичен для апулийских мастеров и неизвестный в аттической вазописи театральный сюжет. Нередко на апулийских вазах встречаются шутливые сцены (так называемые вазы с изображением флиака). Сцены из повседневной жизни и изображения атлетов напротив были популярны лишь на заре становления апулийской вазописи, после 370 г. до н. э. они полностью исчезают из набора сюжетов апулийских вазописцев.

Апулийская вазопись оказала большое влияние на другие центры гончарного производства. Считается, что некоторые вазописцы из Апулии переселились в другие города нижней Италии и распространили там свой опыт. Помимо краснофигурных ваз Апулия славилась своими чернолаковыми сосудами с нанесённым сверху узором (гнафиями) и полихромными вазами (вазами из Канозы).

Кампания

В Кампании краснофигурный стиль керамики распространился в V—IV в. до н. э. На сосуды из светло-коричневой кампанской глины наносился слой покрытия, принимавшего после обжига оттенки от розового до красного. Кампанские вазописцы предпочитали керамику небольшого размера, а также гидрии и колоколообразные кратеры. В Кампании не встречаются такие типичные для Апулии сосуды — кратеры с волютами, кратеры-колонетты, лутрофоры, ритоны и несториды. Редки в Кампании и пелики. Сюжетный репертуар кампанской вазописи также ограничен. На кампанийских вазах встречаются изображения молодых мужчин и женщин, сцены фиасов, птиц и животных, но чаще всего — местных воинов и женщин. На обратной стороне кампанского сосуда также встречаются апулийские «юноши в одеждах». Роль мифологических сюжетов и погребального культа невелика. Лишь к 340 г. до н. э. у апулийских вазописцев были позаимствованы наисковые сцены, орнаментальные элементы и полихромия.

До массового появления в Кампании во второй четверти IV в. до н. э. сицилийских гончаров, основавших там многочисленные гончарные мастерские, была известна лишь мастерская группы вазописцев «Owl-Pillar», деятельность которых относится к V в. до н. э. В кампанской вазописи выделяют три основные вазописные группы:

Первая группа представлена мастерской Вазописца Кассандры из Капуи, находившегося под влиянием сицилийских мастеров. За ним последовали мастерские Вазописца Пэрриша, Лагеттского вазописца и Кайванского вазописца. Характерной чертой является обилие изображений сатиров с тирсами, голов — преимущественно под ручками гидрий, оловянные канты на одежде и использование дополнительных красок — белого, красного и жёлтого цветов. Предположительно Лагеттский и Кайванский вазописцы позднее переселились в Пестум.

Группа вазописцев «AV» работала также в Капуе. В ней особо выделяется один из её основателей — Вазописец белых лиц. Типичной чертой его работы является белый цвет в изображении женских лиц. Вазописцы этой группы специализировались на изображении сцен местной жизни, женщин и воинов. Многофигурные сцены встречаются редко, на лицевой и оборотной стороне ваз обычно изображается лишь по одному образу, иногда лишь голова. Одежда на изображениях выполнялась достаточно небрежно.

В Кумах после 350 г. до н. э. работал Вазописец СА и его коллеги и последователи. Вазописец СА считается самым выдающимся представителем этой вазописной группы, а возможно, и вазописи Кампании в целом. Начиная с 330 г до н. э. наблюдается сильное влияние апулийских мастеров. Наиболее популярными мотивами являются наисковые и погребальные сцены, дионисийские сцены и изображения симпосиев. Типичны изображения украшенных женских головок. Вазописец СА работал в полихромной технике и иногда использовал достаточно большой количество литопона для изображаемых объектов архитектуры и женских образов. Его последователи с трудом могли соответствовать его уровню, и закат кампанской вазописи наступил около 300 г. до н. э.

Лукания

Луканская вазопись возникла около 430 г. до н. э. благодаря Пистиччскому вазописцу. Предполагается, что этот вазописец, находившийся под влиянием аттических мастеров, работал в Пистиччи, где и была обнаружена часть его работ. У его последователей — Вазописца Амика и Вазописца циклопа мастерская находилась в Метапонте. Они первыми взялись за роспись керамических сосудов новой формы — несторид. На изображениях луканской вазописи часто встречаются мифологические и театральные сцены. Например, получивший своё имя по «Орестее» Эсхила Вазописец Хоэфоры изображал сцены из этой трагедии на многих своих сосудах. К этому времени начало сказываться влияние апулийской вазописи. Типичными становятся полихромия и растительные узоры. Наиболее значимыми представителями этого периода являются Вазописец Долона и Бруклинско-будапештский вазописец. В середине IV в. до н. э. наблюдается спад как в качестве, так и в тематическом разнообразии луканской вазописи. Последним известным вазописцем Лукании стал Вазописец Примато, работавший в стиле апулийского Вазописца Ликурга. Луканская вазопись стремительно исчезает к последней четверти IV в. до н. э.

Пестум

Пестумская вазопись является самым поздним из возникших в нижней Италии стилей. Своим появлением около 360 г. до н. э. она обязана сицилийцам. Первая мастерская Пестума принадлежала Астею и Пифону. Это единственные вазописцы нижней Италии, чьи имена сохранились благодаря подписям на их работах. Они расписывали колоколообразные кратеры, амфоры, гидрии, лебес гамикос, леканиды, лекифы и кувшины. Реже они обращали внимание на пелики, кубковые кратеры и кратеры с волютами. Для их стиля характерна роспись боковых поверхностей сосудов пальметтами, получивший название «цветение Астея» орнамент с цветочными чашечками и зонтиками, оловянная отделка одежды и свободно разбросанные по спинам волосы. Тела людей часто наклонены вперёд либо опирались на растения и камни. Использовались дополнительные цвета: белый, золотой, чёрный, пурпурный и разные оттенки красного.

На керамике Пестума часто изображаются дионисийские сцены: фиасы и симпосии, сатиры и менады, силены и сцены флиаков. Встречаются многочисленные герои и боги из античных мифов: Геракл, Суд Париса, Орест, Электра, Афродита и Эрот, Аполлон, Афина и Гермес. На пестумских сосудах практически не встречаются сцены из повседневной жизни, зато есть много изображений животных. Творчество вазописцев Астея и Пифона оказывало продолжительное влияние на пестумскую вазопись. Об этом свидетельствуют работы их последователей, в частности прибывшего из Апулии Вазописца Афродиты. Около 330 г. до н. э. появилась вторая мастерская, на начальном этапе копировавшая работы первой. Однако со временем работы её мастеров стали отличаться высоким качеством и разнообразием сюжетов. В этом периоде ощущается влияние творчества Кайванского вазописца из Кампании с его линейными контурами одежды и отсутствием контуров обводки у женских фигур. Закат пестумской вазописи приходится на 300 г. до н. э.

Сицилия

Сицилийская вазопись в городах Гимера и Сиракузы берёт своё начало на рубеже V—IV в. до н. э. и по стилю, тематике, декору и форме керамики была связана с аттическими образцами. Сильнее всего ощущается влияние позднеклассического вазописца из Аттики Мидия. Во второй четверти IV в. до н. э. многие сицилийские мастера керамики переселились в Кампанию и Пестум и основали там свои мастерские. Ограниченное производство керамики сохранилось лишь в Сиракузах.

Типичный сицилийский стиль вазописи сложился около 340 г. до н. э. Здесь различают три вазописных группы. Первая, названная группой Лентини-Манфрия, работала в Сиракузах и Джеле, вторая — чентурипская — у подножия Этны, а третья — на Липарских островах. Для сицилийской вазописи характерно использование дополнительных цветов, в частности, белого. В основном в сицилийской вазописи раннего периода преобладают керамические сосуды: кубковые кратеры и гидрии. Однако встречаются и более маленькие бутыли, леканы, лекифы и скифоидные пиксиды. Они украшены сценами из жизни женщин, изображениями Эротов, женских головок и сцен флиака. Мифологические изображения встречаются достаточно редко. Как и в других областях Италии вазопись теряет своё значение на Сицилии к 300 г. до н. э.

Вазопись Этрурии и других регионов

В отличие от чернофигурного стиля в краснофигурной вазописи практически не появилось значительных региональных направлений, школ или мастерских. В Греции гончарные мастерские существовали также в Беотии (Вазописец Клюгманна), Халкидиках, Элиде, Эретрии, Коринфе и Лаконии.

В Этрурии, где проживала основная клиентура аттических вазописцев, местным гончарным мастерским удалось выйти за пределы регионального рынка. Имитация краснофигурного стиля началось здесь лишь в 490 г. до н. э. спустя пятьдесят лет после его возникновения. Лишь к концу V в. до н. э. в Этрурии появилась настоящая краснофигурная техника вазописи. В Этрурии найдены многочисленные свидетельства существования двух направлений этрусской вазописи: псевдо-краснофигурного и собственно краснофигурного. Гончары и вазописцы Этрурии работали не только на местный рынок, но и отправляли свою продукцию на продажу на Мальте, в Карфагене, Риме и на лигурийское побережье.

Псевдо-краснофигурная вазопись

Сначала краснофигурная техника вазописи просто имитировалась. Как и на некоторых ранних аттических вазах сосуды полностью покрывались чёрной глянцевой глиной, а фигуры рисовали поверху красными и белыми оксидными минеральным красками. В отличие от собственно краснофигурной техники красным рисунок на вазе становился не от обжига не покрытых краской участков фона, а от красок. Внутренние линии рисунка по аналогии с чернофигурным стилем вазописи выполнялись насечками, а не прорисовывались красками. В этом стиле украшали свои работы Вазописец Праксиас и его коллеги по мастерской в Вульчи. Несмотря на хорошее знание вазописцами этой мастерской сюжетов греческой мифологии и иконографии их происхождение из Афин не доказано.

Псевдо-краснофигурный стиль задержался в Этрурии дольше, чем в Афинах. В этой технике вазописи специализировалось несколько гончарных мастерских IV в. до н. э. при том, что в это время собственно краснофигурный стиль уже широко распространился среди этрусских вазописцев. Достойны упоминания мастерские группы Сокра и группы Фантома. Более ранняя по времени группа Сокра расписывала свои чаши сюжетами не только из древнегреческой мифологии, но и этрусского содержания. Основу сюжетов группы Фантома составляют изображения людей в одеждах в комбинации с растительными и пальмовыми узорами. В стиле обеих групп работали вазописцы в Черветери, Фалериях и Тарквинии. Группа Фантом просуществовала до начала III в. до н. э. Популярность псевдо-краснофигурного стиля, как и краснофигурной вазописи в целом, упала с изменением вкусовых предпочтений покупателей керамики.

Краснофигурная вазопись

Лишь в конце V в. до н. э. собственно краснофигурная вазописная техника, при которой изображение только отводится краской, получает распространение в Этрурии. Первые мастерские местного значения, которые вероятно основали выходцы из Аттики, появляются в Вульчи и Фалериях. Однако в ранних краснофигурных вазах из Этрурии обнаруживается и влияние мастеров из нижней Италии. До IV в. до н. э. эти мастерские занимали лидирующие позиции на рынке расписной керамики Этрурии. Вазы крупного и среднего формата — кратеры и кувшины — украшались изображениями на мифологические сюжеты. За один век керамика из Фалерий сумела значительно обогнать по объёму Вульчи. В Чиузи и Орвието возникли новые центры гончарного производства. Особой популярностью пользовались чаши для питья, расписанные на дионисийскую тематику вазописцами группы Тондо из Чиузи. Во второй половине века центр гончарного производства сместился в Вольтерру, прославившуюся своими кратерами особой формы с тщательно выполненной росписью.

Мифологические сюжеты исчезли из репертуара этрусских вазописцев во второй половине IV в. до н. э. Их место заняли изображения женских головок и людей (но не более двух на изображении). Большое распространение получили орнаменты и цветочные мотивы. Большие композиции, как, например, амазономахия, являлись скорее исключением. Керамика из Фалерий теряет своё значение под давлением нового центра производства керамики в Черветери, ставшего благодаря переселившимся туда мастерам из Фалерий одним из основных центров краснофигурной вазописи в Этрурии. Здесь вазописной группой Торкопа изготавливались украшенные простыми узорами ойнохойи, лекифы, чаши для питья, а группой Дженукилии — блюда небольшого размера. В соответствии с изменениями в художественных предпочтениях клиентов мастерские перешли на изготовление чернолаковых ваз в конце IV в. до н. э., что положило конец истории краснофигурной вазописи в Этрурии.

Исследования и влияние

В настоящее время известно более 65 тысяч краснофигурных ваз и их фрагментов. Интерес к античным вазам возник ещё в Средние века. Ристоро д’Ареццо посвятил им главу Capitolo de le vasa antiche в своём «Строении мира». Форму, цвет и изображения на глиняных вазах он считал совершенными. В эпоху Ренессанса античные вазы, в том числе и расписные керамические сосуды, стали предметом коллекционирования. Известны случаи поставки древнегреческих ваз в Италию. Однако вплоть до конца барокко расписные вазы находились в тени других видов искусства, в частности, пластики. Исключением является изготовленная ещё в доклассицистские времена по заказу Николя-Клода Фабри де Пейреска книга с акварельными изображениями античных расписных ваз. В коллекции самого Пейреска, как и других коллекционеров, также имелись глиняные вазы. Начиная с эпохи классицизма коллекционирование древней керамики становится всё более популярным. Так, коллекции ваз собирали Уильям Гамильтон и Джузеппе Валлетта. Обнаруживаемые в Италии вазы можно было купить за небольшие деньги, и поэтому даже частные лица могли позволить себе значительные коллекции. Вазы стали излюбленными сувенирами, которые привозили с собой из популярных в то время среди дворян путешествий по Европе — гранд-туров. Об испытанных искушениях приобрести античные вазы во время своего путешествия в Италию повествует и Иоганн Вольфганг Гёте. Если на античный оригинал не хватало средств, то можно было приобрести копию или гравюру с его изображением. Возникли даже мануфактуры, имитировавшие античные вазы. В это время получил известность Веджвуд, который, не применяя технологию изготовления древнегреческих ваз, использовал античные мотивы в качестве шаблонов на своём производстве.

Начиная с 1760 гг. к вазописи обратилась и археология, для которой вазы стали источником ценной информации о жизни в античные времена и иконографических и мифологических исследований. Вазопись заменила собой практически полностью утраченную монументальную живопись Древней Греции. В это время было опровергнуто распространённое мнение о том, что вазописью занимались исключительно этруски, хотя мода на антикизированные вазы в то время и сохранила название all’etrusque. В исследованиях и имитации античных ваз лидировали соревновавшиеся между собой Англия и Франция. «Стиль обрисовки» (краснофигурный стиль) особенно ценил Винкельманн. Орнаменты на античных вазах издавались в Англии в так называемых «книгах образцов» (pattern books).

Изображения на вазах оказали влияние и на развитие современной живописи. Линейный стиль вдохновлял таких художников, как Эдвард Бёрн-Джонс, Гюстав Моро и Густав Климт. Фердинанд Георг Вальдмюллер написал в 1840 г. картину под названием «Натюрморт с серебряными сосудами и краснофигурным оксибафом». Анри Матисс назвал одно из своих творений «Интерьер с этрусской вазой». Эстетическое влияние древнегреческой вазописи сохраняется и до нашего времени. Считается, что своими изгибами знаменитая бутылка «Кока-колы» обязана древнегреческой вазописи.

См. также

• Вазопись Древней Греции
• Вазописцы-пионеры

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Краснофигурная вазопись
• статья написана по материалам одноимённой статьи в немецкой Википедии
• Горбунова К.С, Передольская А. А. Мастера греческих расписных ваз. Л., 1961.
• Максимова М. И. Античные фигурные вазы. М., 1916.
• Передольская А. А. Краснофигурные аттические вазы в Эрмитаже. Л., 1967.
• John D. Beazley: Attic red-figure vase-painters. 2nd ed. Oxford 1963.
• John Boardman: Rotfigurige Vasen aus Athen. Die archaische Zeit. Ein Handbuch, von Zabern, Mainz 1981 (= 4. Auflage 1994) (Kulturgeschichte der Antiken Welt, Band 4), ISBN 3-8053-0234-7
• John Boardman: Rotfigurige Vasen aus Athen. Die klassische Zeit. Ein Handbuch. Mainz, Zabern 1991 (Kulturgeschichte der Antiken Welt, Band 48), ISBN 3-8053-1262-8.
• Friederike Fless: Rotfigurige Keramik als Handelsware. Erwerb und Gebrauch attischer Vasen im mediterranen und pontischen Raum während des 4. Jhs. v.Chr., Leidorf, Rahden 2002 (Internationale Archäologie, Bd. 71) ISBN 3-89646-343-8
• Luca Giuliani: Tragik, Trauer und Trost. Bildervasen für eine apulische Totenfeier. Berlin, Staatliche Museen zu Berlin — Preußischer Kulturbesitz 1995. ISBN 3-88609-325-9 (ошибоч.)
• Rolf Hurschmann: Apulische Vasen, in: DNP 1 (1996), Sp. 922 f.; Kampanische Vasenmalerei, in: DNP 6 (1998), Sp. 227 f.; Lukanische Vasen, in: DNP 7 (1999), Sp. 491; Paestanische Vasen, in: DNP 9 (2000), Sp. 142/43; Sizilische Vasen, in: DNP 11 (2001), Sp. 606; Unteritalische Vasenmalerei, in: DNP 12/1 (2002), Sp. 1009—1011
• Thomas Mannack: Griechische Vasenmalerei. Wissenschaftliche Buchgesellschaft, Darmstadt 2002. (auch Theiss, Stuttgart 2002 ISBN 3-8062-1743-2)
• Sabine Naumer: Vasen/Vasenmalerei, in DNP 15/3, Sp. 946—958
• John H. Oakley: Rotfigurige Vasenmalerei, in: DNP 10 (2001), Sp. 1141-43
• Christoph Reusser: Vasen für Etrurien: Verbreitung und Funktionen attischer Keramik im Etrurien des 6. und 5. Jahrhunderts vor Christus. Zürich 2002. ISBN 3-905083-17-5
• Ingeborg Scheibler: Griechische Töpferkunst. Herstellung, Handel und Gebrauch der antiken Tongefäße. 2., neubearb. u. erw. Aufl., München 1995. ISBN 978-3-406-39307-5
• Ingeborg Scheibler: Vasenmaler, in: DNP 12/I (2002), Sp. 1147f.
• Erika Simon, Max Hirmer: Die griechischen Vasen. 2., durchgesehene Auflage. Hirmer, München 1981, ISBN 3-7774-3310-1.
• Arthur Dale Trendall: Rotfigurige Vasen aus Unteritalien und Sizilien. Ein Handbuch. von Zabern, Mainz 1991 (Kulturgeschichte der Antiken Welt, Bd. 47), ISBN 3-8053-1111-7

Отрывок, характеризующий Краснофигурная вазопись

Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.