Красноярская шатость

Красноярская шатость — бунты жителей Красноярска против воевод в XVII веке.

6 мая 1695 года служилые люди Красноярского острога подняли бунт против воеводы Алексея Игнатьевича Башковского. Воевода задерживал выдачу жалования. Руководили бунтом дети боярские Трифон и Матвей Еремеевы, атаманы Дмитрий и Аника Тюменцевы, Илья и Петр Суриковы (предки художника В. И. Сурикова). Воевода был смещён со своего поста. Бунтовщики выбрали местный орган самоуправления, который просуществовал более года. На сходах выбирались судьи, собирались налоги, велось обычное делопроизводство. Налоги и ясак отправлялись в Москву. В Москву посылались челобитные с просьбой прислать другого воеводу.

Эти события стали известны в истории под названием «Красноярская шатость».

Вместо воеводы Алексея Башковского в Красноярск прислали на воеводство его брата — Мирона Башковского. Он начал преследование участников «шатости». 4 ноября 1695 года около 300 вооружённых казаков потребовали освободить арестованных.

Вместо Мирона Башковского воеводой был назначен Семён Иванович Дурново (в документах того времени — Дурной). За казнокрадство и жестокость при расследовании бунта 1695 года Дурново также был свергнут с воеводства служилыми людьми. Дурново с немногочисленными товарищами закрылись в «малом городе». Дурново схватили и повели топить в Енисее, но топить не стали, а посадили в лодку и отправили вниз по течению реки.

В 1696 году для расследования шатости из Москвы в Красноярск были отправлены думный дьяк Данило Леонтьев Полянской и дьяк Данило Берестов. Красноярцы не пустили в острог следователей. Полянский писал в своей жалобе в Москву: «С невежеством, с криком, с шумом, что они нас, холопей твоих, в Красноярск не пропустят и послушны ни в чем не будут и в розыск себя никого не дадут». Позднее следователей всё-таки пропустили в Красноярский острог.

Полянский и Берестов вели следствие в Сургуте, Енисейске и Красноярске до 1700 года. В Енисейске ими были арестованы: иркутский воевода, стольник князь Иван Петров Гагарин, нерчинский воевода, стольник князь Матвей Петров Гагарин, а также нерчинский воевода, стольник Антон Савелов. Савелов был бит кнутом и сослан в Якутск, в казачью службу. Мирон и Алексей Башковские были арестованы в Енисейске и высланы в Якутск. Мирона Башковского пытали в Якутске и отправили в Москву из Иркутска в 1707 году. Алексей Башковский был арестован в Москве в 1708 году.

Данилу Полянскому было приказано вернуться в Москву, а завершить следствие должен был Пётр Саввич Мусин-Пушкин, который был назначен воеводой Красноярского острога в 1700 году.

Расследование дела о Красноярской шатости тянулось до 1708 года. Многих служилых людей Красноярска пытали (в том числе в Московском Тайном приказе) и выслали в другие остроги.

Красноярский бунт в искусстве

Художники В. И. Суриков и Д. И. Каратанов написали картины о «Красноярской шатости»:

• «Красноярский бунт 1695 года». Суриков В. И.
• «Красноярский бунт 1695 — 1698 года». Каратанов Д. И.
• «Расправа с воеводой Семёном Дурново во время Красноярского бунта». Каратанов Д. И.

Литература

• Есиповская летопись
• Л. Безъязыков, «Красноярск изначальный»//Красноярск, 2004

Ссылки

• [ostrog.ucoz.ru/news/2008-10-06-240 Оглоблин Н.Н. «КРАСНОЯРСКИЙ БУНТ 1695—1698 ГГ. (К истории народных движений XVII века)»]
• [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1700_1709gg/akty_istoricheskie_1700g/1700_04_09_1700_04_23/122-1-0-649 Указ об учинении розыска о злоупотреблениях Красноярских воевод Башковских и Семена Дурново. - Царская грамота красноярскому воеводе по поводу означенного указа.]
• [k-rsk.info/readarticle.php?article_id=50 Вон с воеводства, вон!]

Отрывок, характеризующий Красноярская шатость

– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.