Красный Перекоп (фабрика)

Ë

ОАО «Красный перекоп» Перекоп Перескоп Перескок -ха-ха-ха-х-хи
Тип	Открытое акционерное общество
Год основания	1722
Основатели	Затрапезнов Иван Максимович
Расположение	Россия Россия, Ярославль
Ключевые фигуры	Шелкошвейн Пётр Алексеевич (Генеральный директор)
Отрасль	Лёгкая промышленность
Продукция	Технические ткани
Награды
Сайт	[kr-perekop.narod.ru/ kop.narod.ru]

К:Предприятия, основанные в 1722 году

ОАО Ярославский комбинат технических тканей «Кра́сный Переко́п» (до революции — Яросла́вская Больша́я мануфакту́ра, ЯБМ) — предприятие текстильной промышленности в Ярославле, старейшее предприятие в городе, старейшее предприятие отрасли в стране.

История

Ярославская полотняная мануфактура основана на юго-западном конце города за рекой Которослью 28 июня (9 июля) 1722 года купцом гостиной сотни Иваном Максимовичем Затрапезновым, положив начало распространению в России полотняной фабрикации. Государством мануфактуре была безвозмездно выделена земля, разрешено приглашать для производства работ мастеровых людей как из России, так и из-за границы и с их согласия навсегда приписывать к фабрике.

В 1731 году последовал Высочайший указ «чинить Затрапезновым всякое вспомоществование и обид, и налогов не только самим не чинить, но и от других по возможности охранять под опасением гнева Ея Императорского Величества».

Мануфактура занималась производством салфеточного белья, скатертей, полотенец, нахтышей, коломенки, тика, дебурета, саржи, канифаса, волнистого полотна, фламских полотен и равендука, а кроме того производила дешевую грубоватую льняную или пеньковую ткань, большей частью с синими полосами — эту ткань, пользующуюся у бедного простого люда большим спросом, в народе прозвали по фамилии купеческой семьи затрапезом, затрапезой, затрапезником — слово, утеряв первоначальный смыл, сохранилось до сих пор.

В 1764 году мануфактура была продана внуком основателя Савве Яковлевичу Яковлеву, при котором, равно как и при его наследниках, она постепенно развивалась, производила изделия, известные не только в России, но и в Европе.

Мануфактура пользовалась особенным вниманием российских монархов и других августейших особ, которые, приехав в Ярославль, посещали из местных промышленных предприятий именно её. Так, её осматривали Екатерина II (27 мая (7 июня) 1763 и 10 (21) мая 1767), Александр I (21 августа (2 сентября) 1823), П. Г. Ольденбургский (13 (25) ноября 1831), Николай I (16 (28) ноября 1831), будущий император Александр II (10 (22) мая 1837). Со времён Екатерины II и до середины XIX века мануфактура поставляла свои изделия к Высочайшему Двору.

Мануфактура вырабатывала суконных изделий на сумму от 0,5 до 1,1 млн рублей ассигнациями в год.

В 1818 году были отменены некоторые привилегии мануфактуры.

В 1844 году выгорела большая часть зданий фабрики, и с того времени производство значительно сократилось: с 1853 года приготовлялось на ней изделий только на 35 тысяч рублей в год.

В 1857 году фабрика со всеми принадлежащими к ней зданиями, землёй, угодьями и привилегиями куплена московским купцами Иваном Андреевичем и Андреем Александровичем Карзинкиными в доле с петербургским купцом Гавриилом Матвеевичем Игумновым (1805—1888) за 85 тысяч рублей.

1858 — учреждено паевое Товарищество Ярославской Большой мануфактуры (с 1887 торгово-промышленное товарищество). Строятся новые корпуса на берегу Которосли. Старые здания полотняной фабрики разбираются на кирпич и камень, которые используются для постройки новых зданий.

В 1857 году И. А. Карзинкин купил «Ярославскую Большую мануфактуру» и сразу же построил новую фабрику на 40 000 веретен, в 1878 году прибавлено 70 000, а три года спустя прибавлено еще 57 000. В 1887 году было приступлено к постройке новой ткацкой фабрики, так как «старая» фабрика была основана еще в 1868 году. С этих пор мануфактура постоянно расширялась, так что в начале 1914 года товарищество мануфактуры имело 309 954 прядильных и 10 804 крутильных веретена при 1 912 ткацких станках. По количеству веретен прядильная фабрика занимает 2-е место в России. Годовая выработка пряжи около 850 000 пудов, а тканей около 500 000 000 аршин, что составляет подсчет ценности приблизительно 18 миллионов рублей. Число рабочих доходит до 11 300 человек. Состав нынешнего правления: Александр Андреевич Карзинкин, Михаил Сергеевич Карзинкин и Николай Васильевич Скобеев. Управляющим фабрикою состоит Алексей Флегонтович Грязнов, который является преемником профессора Семена Андреевича Фёдорова. Имущество за вычетом погашения, которое в балансе не обозначено, при земельном и лесном фонде в 71 774 десятины, оценивается в 2 292 300 рублей.

По плану 1847 года, на территории полотняной фабрики Яковлевых находились каменная церковь Петра и Павла, каменные постройки, деревянные строения, английский сад, пруды. В начале XX века территория сада использовалась владельцами под дачу. Территория от церкви Петра и Павла, от въездных ворот до здания бывших казарм для рабочих, была доступна для отдыха только хозяевам дачи и их гостям. Лишь раз в году, на Пасху, открывались все ворота и в парк допускались все желающие. Усадьба с постройками (включая «дачу Карзинкиных») с 1995 года является памятником Федерального значения.

Хозяева Ярославской Большой мануфактуры, среди который был и Николай Васильевич Игумнов, благотворительствовали и храму Церковь Петра и Павла при мануфактуре и его прихожанам:

в 1880 году в теплой церкви проводились значительные поновительные работы на средства владельцев Ярославской Большой мануфактуры Андрея Александровича Карзинкина и Николая Васильевича Игумнова, пожертвовавших на эти цели более шестнадцати тысяч рублей. Стены храма были расписаны «под вид дикого мрамора», позолочен иконостас, поставлены новые иконы, серебряная утварь, облачения, паникадило, сделаны изразцовые печи и чугунные полы. Ранее «скудный, мрачный и обветшалый храм» преобразился. На пожертвованные ими 4500 рублей был заново переделан шпиль храма, пострадавший от сильной бури в 1884 году. В 1887 году под наблюдением архитектора Н. И. Поздеева прежняя деревянная лестница в храм верхнего этажа заменена мраморной. В 1887–1888 годах свод летнего храма был расписан художниками Н. Егоровым и Катасевым.

были постоянными благодетелями и дарителями храма Николо-Глинищевского монастыря и заложили новую церковь:

С начала XVII века в Николо-Мельницкой церкви велся Синодик, в котором, наряду с именами для поминовения, на протяжении трех столетий записывались важные события в жизни прихода, города, страны. Этот источник, опубликованный о. Димитрием Предтеченским в 1908 г., представляет редкую для Ярославля возможность год за годом восстановить те события, которые прихожане считали примечательными. В 1890-х годах правление Товарищества Ярославской Большой мануфактуры решило возвести новую церковь . Однако закладка храма по проекту академика архитектуры А. И. Васильева состоялась лишь 27 июля 1904 года, а сооружение его завершили в 1908 году — к 50-летнему юбилею фабрики в знак выражения благодарения Господу Богу за её благополучное существование. Торжественное освящение храма состоялось 5 октября 1908 года, его престолы — главный во имя Иоанна Постника, придельные — во имя Андрея Критского (справа) и Архангела Гавриила (слева) — посвятили святым, соименным учредителям Товарищества, на чьи средства сооружалась церковь , — Ивану Андреевичу и Андрею Александровичу Карзинкиным и Гавриилу Матвеевичу Игумнову. Новая церковь могла вместить до трех тысяч человек..

Первые годы «Ярославская Большая мануфактура», как все тогдашние русские фабрики, работала на иностранных хлопках, по преимуществу — американских; затем, когда, после присоединения Туркестанского края и покорения Хивы (в 1873 году), на русских хлопковых рынках начал появляться среднеазиатский хлопок, товарищество тотчас же обратило на него своё внимание и начало применять у себя на фабрике.

Хозяева приобретают земли в Туркестане, в Ташкенте и Ферганской области.

Параллельно с организацией в Средней Азии хлопкоочистительного дела, высокие технические достоинства волокна хлопка, выращенного в Средней Азии из американских семян, выдвинули, в своё время, вопрос о создании в Средней Азии культуры хлопка из американских семян. Инициатива дела принадлежала как правительственным органам края, так и первым русским хлопководам: было устроено несколько казенных и частных опытных плантаций, для коих семена выписывались непосредственно из Америки. Товарищество «Ярославской Большой мануфактуры» не замедлило создать собственные плантации, преследовавшие цель культуры американского хлопка не только для потребностей своей фабрики, но и для распространения хороших семян среди туземного населения, независимо от раздачи товариществом настоящих американских семян, выписываемых им для этой цели из Америки значительными партиями.

Многие фабричные рабочие были талантливыми умельцами. И те изделия, которые еще каких-нибудь лет 10 назад ввозили из-за границы за большие деньги, теперь изготовлялись здесь в России на ЯБМ. Продукция мануфактуры становилась все более разнообразной и отличалась яркостью расцветки, прочностью, добротной и изящной выделкой. Фабричные художники создавали сложные и оригинальные рисунки, выполняемые цветными нитками. Большой известностью пользовались скатерти с видом Ярославля, скатерти, украшенные цветами и т. д. столовое белье поставлялось ко двору Её Императорского Величества. На изделия ЯБМ был большой спрос не только на внутреннем рынке, но и за границей, неизменно они получали высокую оценку. В начале XIX века английские купцы скупали изделия ЯБМ, ставили свои клейма и затем перепродавали: например, русским дворянам, почитавшим все иностранное, под видом английских.

В 1918 — была национализирована.

В 1920 называлась Ярославской прядильно-ткацкой фабрикой Главного управления текстильной промышленности ВСНХ; в 1922 году, в честь победы Красной армии на Перекопе, получила название «Красный Перекоп».

В годы Великой Отечественной войны, в 1943 году, предприятие перешло на выпуск технических тканей.

В 1947 году за успехи в годы войны и в связи с 225-летием предприятие было награждено Орденом Ленина и в 1948 году было переименовано в Государственный Всесоюзный ордена Ленина комбинат технических тканей «Красный Перекоп».

С 1962 года стали применяться синтетические волокна и нити.

В 1972 году за высокие экономические показатели, освоение новых видов продукции и в связи с 250-летием комбинат был награждён Орденом Октябрьской Революции.

Современность

«Красный Перекоп» производит технические ткани, нитепрошивные полотна, полотна из хлопчатобумажных, химических и комбинированных нитей; одиночную, крученую и ровничную пряжу; технический хлопчатобумажный шнур; крученые нити и кордшнуры.

Основное производство составляют цех прядения и крутильно-ткацкий цех.

См. также

• Затрапезновы
• Карзинкин
• История Ярославля в XVIII веке

Литература

• Грязнов А. Ф. Ярославская Большая мануфактура за время 1722—1856. — Ярославль, 1910.
• Фабрика «Красный Перекоп», бывшая Ярославская боль­шая мануфактура (1722—1933 гг.): Сборник документов. — М., 1936.
• «Красный Перекоп». — Ярославль, 1972.
• Балуева Н. Н. Ярославская Большая мануфактура. Страницы истории. — Ярославль: Нюанс, 2002.
• Коняев А. «И швец, и жнец». Фабрика «Красный Перекоп» в годы Великой Отечественной войны // 4 года из 1000: 65-летию Победы посвящается: [ярославцы в Великой Отечественной войне: альманах]. Выпуск 2. — Ярославль: Ярновости, Рыбинск: Рыбинский дом печати, 2011. — С. 62-73. — 238 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-88697-213-9.

Источники

• Путеводитель по Ярославской губернии / под рук. А. П. Бутурлина. — Ярославль: Типография Германа Фалька. — 1859. — С. 268—270.

Ссылки

• [kr-perekop.narod.ru/index.htm Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Красный Перекоп (фабрика)

В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.