Красный мак (символ)

Красный мак (англ. Remembrance poppy, подразумевается мак самосейка) — символ памяти жертв Первой мировой войны, а впоследствии — жертв всех военных и гражданских вооружённых конфликтов, начиная с 1914 года.

История и значение

Впервые как символ цвет мака появляется в стихотворении канадского военного врача Джона Маккрея «На полях Фландрии» (1915), которое начинается словами, в русском переводе звучащими так:

На полях Фландрии между крестами
Качает ветер мак рядами

Оригинальный текст (англ.)  

In Flanders fields the poppies blow
Between the crosses, row on row

Идея использовать красный мак как символ памяти принадлежит Моине Мишель, преподавательнице Университета Джорджии, США. Под впечатлением от работы Маккрея в ноябре 1918 года она написала собственное стихотворение «Мы сохраним веру», где поклялась всегда носить красный мак в память о погибших в Первой мировой войне. После 1918 года Моина Мишель занималась финансовой поддержкой недееспособных ветеранов войны. Для того чтобы собрать необходимые средства, Майкл предложила продавать искусственные маки из шёлка.

Впервые символ был использован Американским легионом для памяти американских солдат, погибших во время Первой мировой войны. Широко распространён он в странах Содружества — Великобритании и её бывших колониях, а также в Северной Америке и Австралии.

Использование

На Украине

Красный мак впервые использован на Украине в 2014 году в ходе мероприятий, приуроченных к годовщине завершения Второй мировой войны в Европе.

Дизайн украинского красного мака разработан по инициативе Украинского института национальной памяти и Национальной телекомпании Украины; автор символа — харьковский дизайнер Сергей Мишакин, произведение разрешено к свободному использованию в некоммерческих целях.

Графическое изображение является своеобразной аллюзией: с одной стороны оно символизирует цветок мака, с другой — кровавый след от пули. Рядом с цветком обычно расположены даты начала и завершения Второй мировой войны (1939 и 1945), а также слоган «Ніколи знову» (рус. «Никогда снова»).

См. также

• Дни памяти и примирения
• Георгиевская ленточка

Отрывок, характеризующий Красный мак (символ)

– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.