Кратка

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
̆
Название символа

Комбинируемая кратка

Юникод

U+0306

HTML

̆

UTF-8

CC 86

Заглавная форма

̆

Строчная форма

̆

Группа в Юникоде

Комбинируемые диакритические знаки

Дополнительная информация
  772  773  774  775  776
˘
Кратка
Диакритики
акцент
акут(´)
двойной акут(˝)
гравис / вария(`)
двойной гравис( ̏)
кратка(˘)
перевёрнутая кратка( ̑)
гачек / háček(ˇ)
седиль / cédille(¸)
циркумфлекс / vokáň(ˆ)
умлаут(¨)
точка(·, ̣ )
крюк / dấu hỏi( ̉)
рожок / dấu móc( ̛)
макрон(¯)
знак ударения(  ́)
огонэк / nosinė(˛)
кружок / kroužek(˚, ˳)
апостроф()
густое придыхание / дасия()
тонкое придыхание / псили(᾿)
Знаки, иногда использующиеся как диакритические
апостроф()
перечёркивание(|)
двоеточие(:)
запятая(,)
дефис(˗)
тильда(~)
титло( ҃)
Диакритические знаки в других письменностях
Арабские диакритики
Диакритики в гурмукхи
Еврейские диакритики
Индийские диакритики
анусвара( )
чандрабинду()
нукта()
вирама()
Диакритики МФА
Японские диакритики
дакутэн(◌゙)
хандакутэн(◌゚)
Кхмерские диакритики
Сирийские диакритики
Тайские диакритики
Родственные темы
Пунктирный круг
Пунктуационные знаки

Кра́тка (ранее кра́ткая); также бре́ве (лат. breve «короткое»), бре́вис, дуга́ — один из[1] кириллических и латинских надстрочных чашеобразных диакритических знаков; заимствована из древнегреческой письменности, где означала краткость гласных. В типографике различаются кириллическое бреве и латинское бреве: как правило, первое имеет утолщения по краям, второе — в середине[2].





В кириллице

Кратка над неслоговыми гласными «ю», «ω», «ε», «и», «я» на примере текста скорописи из писцовой книги конца XVI века.

На славянской почве стала обозначать неслоговой характер гласных. Регулярно используется с XV—XVI вв., преимущественно над буквой «И». Также встречалась над ижицей (в старопечатных книгах украинского происхождения), над буквой «Ю» (в старой румынской кириллице) и в некоторых других случаях.

С середины XVII века использование краткой в церковнославянском языке синодального извода становится обязательным для различения гласного «И» и согласного «Й».

В гражданском шрифте первоначально были упразднены все надстрочные знаки, в том числе и краткая; она вернулась в русскую письменность в 1735 году[3], откуда в составе буквы «Й» в разное время была заимствована другими языками (ныне используется во всех кириллицах, кроме сербской и македонской, которые поменяли «Й» на «Ј», совпадающую по начертанию с латинским «J»).

Другого происхождения кратка в белорусской букве «Ў» — изобретённой в XIX веке по модели «Й» (один из первых случаев применения — словарь Носовича 1870 года). Кроме того, она применялась для того же звука в кириллическом осетинском алфавите Шёгрена до 1924 года. В узбекской же кириллице эта буква обозначает простое /o/ (в то время как «О» обозначает заднеязычную /ɒ/).

Кратка употребляется в составе букв «Ӑ» и «Ӗ» чувашского алфавита для обозначения кратких гласных среднего подъёма. В молдавском алфавите «Ӂ» обозначает аффрикату /d͡ʒ/.

В сербском алфавите и хорватской латинице перевёрнутый бревис над гласной (встречается в словарях и учебной литературе) обозначает долгую нисходящую интонацию.

В латинице

В латинском алфавите бревис прежде всего применяется для обозначения кратких гласных латинского языка в лингвистической и учебной литературе как минимум со времён Возрождения. Позже его стали использовать в лингвистике для транскрипции или транслитерации (например санскрита или праиндоевропейского языка).

В эсперанто «Ŭ» обозначает полугласный /w/. Позже буква вошла в состав белорусской латиницы и некоторых проектов украинской.

«Ă» в разных языках обозначает разные звуки: в румынском — /ə/, во вьетнамском — /ɐ/.

С созданием турецкого латинского алфавита буква «Ğ» стала обозначать заднеязычную фрикативную согласную /ɣ/, которая, впрочем, в литературном турецком не произносится и обозначает обычно долготу предыдущего гласного. С переходом на латинский алфавит в 1990-х годах эту букву заимствовали (с изначальным значением) азербайджанский и крымскотатарский языки.

В греческом алфавите

Бревис наравне с макроном обычно встречается в учебной или лингвистической литературе по древнегреческому языку для обозначения кратких звуков /a i y/ ᾰ ῐ ῠ, для которых отсутствует парное обозначение «краткий — долгий» (в отличие от ε/η и ο/ω).

См. также

Напишите отзыв о статье "Кратка"

Примечания

  1. Близкую или даже тождественную форму в кириллице имели кавыка (знак для сносок), надстрочная буква «У» и старый вариант ерка.
  2. [www.paratype.ru/help/term/terms.asp?code=591 Бреве кириллическое, «Кратка» (Cyrillic breve)]. Справочник ПараТайп. Проверено 18 апреля 2013. [www.webcitation.org/6G0QgZxuJ Архивировано из первоисточника 20 апреля 2013].
  3. Грот Я. К. Спорные вопросы русского правописания. — СПб., 1873. — С. 20—21.

Отрывок, характеризующий Кратка

– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.