Крейсер

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Кре́йсер (нидерл. kruiser от kruisen — крейсировать, плавать по определенному маршруту; мн. ч. кре́йсеры или крейсера́[1]) — класс боевых надводных кораблей, способных выполнять задачи независимо от основного флота, среди которых может быть борьба с лёгкими силами флота и торговыми судами противника, оборона соединений боевых кораблей и конвоев судов, огневая поддержка приморских флангов сухопутных войск и обеспечение высадки морских десантов, постановка минных заграждений и другие. Со второй половины XX века тенденция к укрупнению боевых соединений для обеспечения защиты от авиации противника и специализация судов для выполнения конкретных задач привела к практическому исчезновению кораблей общего назначения, какими являются крейсера, из флотов многих стран. Только военно-морские силы России, США и Перу используют их в настоящее время.





Эпоха парусов

Термин впервые стал широко использоваться в XVII столетии: под «крейсером» подразумевали независимо действующий корабль, — наименование класса кораблей обозначало скорее назначение корабля, чем его конструктивное устройство. Крейсерами обычно были достаточно маленькие, но быстрые суда. В XVII—XVIII веках линейные корабли обычно были слишком большими, неповоротливыми и дорогостоящими, чтобы посылать их в длительное плавание, например, к другим континентам, и они были слишком стратегически важными, чтобы рисковать ими в патрульных миссиях. К тому же линейные корабли как раз и создавали для ведения боя в составе эскадры. Поэтому для крейсерских целей (разведки, передачи донесений, разрушения вражеских морских коммуникаций, охоты на торговые суда и одиночных действий отдельно от основных сил и на удаленных театрах военных действий) использовались более мелкие корабли.

В течение XVIII столетия основными кораблями, используемыми в качестве крейсеров, становятся фрегаты — умеренно большие, быстрые и манёвренные корабли, оснащенные для дальних походов, со сравнительно слабым (в сравнении с линейным кораблем) вооружением — одной закрытой орудийной палубой. Кроме фрегатов в качестве крейсеров использовались шлюпы, корветы, бриги, а также ряд других типов кораблей. Естественно фрегаты использовались для дальнего крейсерства, тогда как корветы и бриги как правило использовались для ближнего крейсерства, как более оптимальные для этого.

Первые паровые крейсера

В середине XIX века крейсерские функции стали выполнять парусно-паровые винтовые корабли различных типов: фрегаты, корветы, шлюпы, клипера. Значительный толчок к развитию кораблей-крейсеров дала Гражданская война в США 1861—1865 годов. Конфедеративные Штаты Америки, не располагавшие крупным флотом, в борьбе на море делала ставку на действия парусно-паровых рейдеров. Конфедерация впервые стала официально применять термин «крейсер», хотя он по-прежнему объединял корабли по назначению, а не по конструктивному признаку. Хотя фактически их было немного, они сумели захватить более 200 торговых судов США[2]. Особенно отличились рейдеры «Флорида» (англ. Florida), захватившая 38 судов[3] и «Алабама» (англ. Alabama), на счету которой имелось 69 военных призов и потопление вражеской канонерской лодки «Гатеррас» (англ. Hatteras). Двухлетняя эпопея «Алабамы» оборвалась 19 июля 1864 года, когда она была потоплена шлюпом ВМС США «Кирсардж» (англ. Kearsarge) в ожесточённом бою близ французского порта Шербур[4]. Впечатляло и количество сил, задействованных против рейдеров. Так, за действовавшим до конца войны рейдером «Шенандоа» (англ. Shenandoah), гонялось до 100 кораблей ВМС США[5].

Успехи рейдеров южан породили и подражание со стороны ВМС США. Уже после окончания войны флот США пополнился фрегатами типа «Вампаноа» (англ. Wampanoag), на которые возлагалась задача борьбы с британским судоходством в случае военного конфликта с Великобританией. Корабли оказались весьма быстроходными, головной даже поставил мировой рекод скорости — 17,75 узла, — но в целом считались неудачными. Деревянный корпус был слишком хлипок, машины имели непомерный вес, а дальность плавания под парами оставляла желать лучшего[6].

В России первыми паровыми судами-крейсерами стали построенные в Архангельске винтовые клиперы «Разбойник», «Джигит», «Пластун», «Стрелок», «Опричник» и «Наездник» (1855—1857), а также полуброненосные винтовые фрегаты (впоследствии переименованные в броненосные крейсеры) «Князь Пожарский» (1867) и «Генерал-адмирал» (1873).

В 1878 году в британской и российской классификациях официально появился термин «крейсер». (Правда определения крейсеров не совпадали, — в Российской Империи крейсером тогда называли вспомогательный незащищённый корабль). В США первыми специально построенными крейсерами стали построенные в 1884 году «Атланта» и «Бостон». В 1892 году в Великобритании и в России были проведены переклассификации, в результате которых в обеих империях к крейсерам стали относить легкобронированные и небронированные артиллерийские корабли с паровым двигателем, включая старые пароходофрегаты и парусно-винтовые корветы.

Крейсера на рубеже XIX—XX веков

Бронепалубные крейсера

Уже первые опыты боевого применения небронированных крейсеров показали их крайнюю уязвимость. Расположение артиллерийских погребов и силовых установок ниже ватерлинии не позволяло обеспечить их сколь-нибудь надёжную защиту, а с переходом от горизонтальных к вертикальным паровым машинам стало вообще невозможно. Однако требуемая дешевизна строительства крейсеров и, следовательно, ограничение водоизмещения не позволяли оснастить большую часть крейсеров бортовой бронёй. Результатом стало компромиссное решение, — установка на крейсерах специальной броневой палубы со скосами, прикрывавшей машины и погреба боеприпасов. Дополнительную защиту бортов от снарядов обеспечивали «угольные ямы», составляющие часть корпуса, — слой угля толщиной в 2 фута был примерно эквивалентен 1 дюйму стальной брони. В военно-морских флотах того времени новые корабли стали именовать «бронепалубными» или «защищёнными» (англ. protected cruisers). Первым представителем нового подкласса стал британский «Комюс», заложенный в 1878 году. В дальнейшем, благодаря относительной дешевизне, бронепалубные крейсера стали составлять основу крейсерских сил большинства морских держав.


Броненосные крейсера

Уязвимость небронированных крейсеров подтолкнула российских корабелов на другой путь. Поскольку во второй половине XIX века российское морское министерство было увлечено идеей крейсерской войны против британского судоходства, возникло желание сделать их более живучими в бою (российские рейдеров?) против многочисленных крейсеров вероятного противника. В 1875 году в состав Российского императорского флота вошёл фрегат «Генерал-адмирал», ставший первым в мире броненосным крейсером. В отличие от бронепалубных крейсеров, эти корабли обладали не только броневой палубой, но и бронированием борта в районе ватерлинии — бронепоясом.

Первоначально лишь российский и британский флоты развивали тип броненосного крейсера, но в 1890-х годах такие корабли стали строить все ведущие морские державы. При этом считалось, что броненосные крейсера способны дополнить, а при необходимости заменить броненосцы — главную ударную силу флотов конца XIX века.

В войнах за передел мира, происходивших в конце XIX- начале XX веков броненосные крейсера играли весьма важную роль и показали себя весьма неплохо. В особенности это относилось к японским кораблям, отлично проявившим себя в сражениях русско-японской войны. Воодушевлённые адмиралы различных стран спешно заказали новые крейсера этого класса, но именно в это время броненосные крейсера внезапно и бесповоротно устарели. Достижения в двигателестроении (в том числе изобретение корабельных дизельных двигателей), металлургии и развитие систем управления огнём привели к появлению линейных крейсеров, способных легко догнать и уничтожить любой броненосный крейсер.

Кроме того, во флотах некоторых стран сохранялись и не бронированные крейсера. Небольшие и слабо вооружённые, они предназначались для службы, не связанной с участием в серьёзных боевых действиях, например для устрашения населения колоний или роли стационера.

В военное время ряд государств использовал вспомогательные крейсеры. Они обычно являлись вооружёнными коммерческими судами и предназначались для несения дозора или рейдерских действий.

Крейсера в Первой мировой войне

Прогресс в кораблестроении и смежных отраслях привёл к значительным изменениям в военно-морской технике. Появление паровых турбин и дизельных двигателей, обладавших заметно лучшими массо-габаритными характеристиками и удельной мощностью, а также переход на жидкое топливо позволили ввести в боевой состав флотов принципиально новые классы кораблей. Хотя переворот в военно-морском деле обычно связывают с дредноутами, крупные перемены произошли и в строительстве крейсеров. Во-первых, новые силовые установки позволили оснастить бортовой бронёй даже сравнительно малые корабли, что привело к появлению в 1910-х годах лёгких крейсеров. Во-вторых, обладавшие огромной мощностью турбины позволили приступить к строительству линейных крейсеров, на которые возлагались особые надежды, — в частности завоевание господства на море в удаленных акваториях океана.

К началу Первой мировой войны крейсера занимали важное место в системе морских вооружений. На крейсерские силы возлагалось большое количество задач:

  • Нарушение неприятельских коммуникаций;
  • Борьба с вражескими рейдерами;
  • Ведение дальней разведки в интересах главных сил флота;
  • Поддержка лёгких сил;
  • Проведение торпедно-артиллерийских атак в ходе генерального сражения;
  • Блокада противника с моря;
  • Набеговые операции.

Наиболее крупными и современными крейсерскими силами обладали Великобритания в силу своей зависимости от морских коммуникаций и Германия, собиравшаяся эти коммуникации прервать. Вместе с тем, дредноутная гонка привела к ситуации, при которой ряд солидных морских держав не могли уделить должное внимание строительству адекватных крейсерских сил. Так, США и Франция вплоть до конца войны не имели в своих флотах ни одного современного крейсера.

Крейсерские силы на начало Первой мировой войны
Государство Линейные крейсера Броненосные крейсера Лёгкие крейсера Бронепалубные крейсера Примечание
Австро-Венгрия Австро-Венгрия 0 3 3 7
Великобритания Великобритания 10 34 36 22 плюс около 40 старых бронепалубных крейсеров
Германская империя 6 9 6 33 плюс около 13 старых бронепалубных крейсеров
Италия Италия 0 10 3 9
Россия Россия 0 6 0 8
США США 0 12 6 16
Османская империя Османская империя 0 0 0 2
Франция Франция 0 19 0 13
Япония Япония 2 13 3 10

Будучи относительно многочисленными и сравнительно дешевыми боевыми единицами нежели дредноуты, крейсера активно использовались всеми воюющими сторонами. К числу наиболее ярких крейсерских сражений Первой мировой можно отнести бои: у мыса Коронель, у Фолклендских островов, в Гельголандской бухте, у Доггер-банки. В последних трёх отлично проявили себя английские линейные крейсера. Однако в Ютландском сражении 1916 г. они понесли тяжёлые потери в силу конструктивных недостатков и тактически неправильного боевого применения, после чего доверие к этому классу боевых кораблей резко упало[7].

В качестве блокадной силы английские крейсера показали себя вполне удачно. Германские крейсера не смогли, несмотря на отдельные успехи, нарушить британские коммуникации и их полезность свелась к отвлечению некоторых сил противника с главного театра военных действий[8].

Массовое строительство крейсеров в годы войны вели лишь Великобритания и Германия. Британский флот за годы войны пополнился 4 линейными и 42 лёгкими крейсерами, немецкий — 1 линейным, 12 лёгкими и 2 бронепалубными. В остальных странах крейсерские силы увеличились незначительно: Япония построила 2 линейных крейсера, Австро-Венгрия — 1 бронепалубный. В России перед войной заложили 4 линейных крейсера типа «Измаил» и 6 лёгких типа «Светлана», но не смогли достроить ни один из них.

Развитие класса крейсеров между мировыми войнами

Тяжёлые крейсера

Первое поколение тяжёлых крейсеров

Появление тяжёлых крейсеров стало результатом Вашингтонской морской конференции. В ходе дебатов о крейсерских силах возникло предложение о качественном ограничении вновь построенных кораблей этого класса. Британцам, незадолго до этого достроившим сильнейшие в мире крейсера типа «Хокинс»[9], было крайне нежелательно пускать на слом эти весьма дорогие корабли и они, при благожелательном отношении США и Японии, настояли на принятии ограничительных характеристик близких к «Хокинсам»[10]. Таким образом, будущие крейсера должны были иметь водоизмещение не более 10 000 тонн, а калибр артиллерии не должен был превышать 203 мм[10]. Поскольку решения той же конференции предусматривали мораторий на строительство линкоров, в основных морских державах началась крейсерская гонка вооружений[10]. При этом каждая страна полагала, что строить корабли, не достигающие потолка ограничений бесполезно, и приступили к созданию крейсеров с максимально допустимым водоизмещением и бронированием. Вплоть до 1930 года эти крейсера именовались «вашингтонскими».

Великобритания, нуждавшаяся в очень больших крейсерских силах для защиты океанских коммуникаций, выработала тип крейсера, отличавшегося превосходной мореходностью, значительной автономностью, солидным вооружением и достойной скоростью. Однако на бронирование тоннажа уже не хватило, и защита новых крейсеров оказалась крайне слабой[11]. В 1927-1930 годах британский флот получил 13 крейсеров типов «Кент», «Лондон» и «Норфолк», близких между собой по характеристикам и собирательно именовавшихся типом «Каунти»[12]. Ещё более слабое бронирование получили первые «вашингтонские» крейсера Франции типа «Дюкень», построенные в двух экземплярах. Их защита ограничивалась тонкой броней артиллерийских погребов, зато скорость и мореходность соответствовали самым высоким стандартам. Следующий тип французских крейсеров типа «Сюффрен» получил заметно более мощное бронирование, причём оно усиливалось от корабля к кораблю. В итоге все 4 единицы получились достаточно разными.

Итальянский флот традиционно делал главную ставку на скорость, пренебрегая мореходностью, дальностью и отчасти бронированием[13]. Пара крейсеров типа «Тренто» формально считалась самыми быстроходными «вашингтонцами» в мире, хотя в реальной эксплуатации их рекордная скорость не подтверждалась[14]. Флот США после долгих колебаний между проектами защитников торговли и эскадренного крейсера выбрал нечто среднее[15]. По вооружению они даже несколько превосходили зарубежные аналоги, имели высокую скорость и большую дальность плавания, но неудовлетворительную защиту. К тому же крейсера типов «Пенсакола» и «Нортхэмптон» из-за просчётов проектировщиков оказались недогруженными[16]. Полностью договорное водоизмещение было использовано лишь следующим типом — «Портленд», имевшим усиленное бронирование[16]. Всего американский флот получил 10 тяжёлых крейсеров первого поколения.

Японский флот, рассматривавший тяжёлые крейсера как мощные эскадренные разведчики, стремился получить солидные корабли, но минимально возможных размеров. В результате 4 крейсера типов «Фурутака» и «Аоба» страдали от значительной перегрузки[17], были вооружены слабее, чем любой иностранный корабль аналогичного класса, имели слабое бронирование, но весьма мощное торпедное вооружение.

Итоги развития тяжёлых крейсеров первого поколения были неутешительны для военных моряков. Не имея достаточного опыта, кораблестроители всех стран не смогли создать сбалансированные боевые единицы. Общим недостатком всех кораблей стало слабое бронирование. В результате, крейсера были непригодны для участия в бою главных сил, но для борьбы на коммуникациях избыточно вооружены и слишком дороги. Ещё одним неприятным сюрпризом стало появление германских «броненосцев» типа «Дойчланд», часто именовавшихся «карманными» линкорами. Связанная лишь ограничениями Версальского договора, но не подписывавшая Вашингтонский[18], Германия смогла создать в пределах близких к 10 000 тонн боевые единицы, уступавшие «вашингтонцам» в скорости, но имевшие огромное превосходство в огневой мощи за счёт установки 283-мм орудий[19].

Второе поколение тяжёлых крейсеров

Между тем, активная дипломатическая борьба ведущих держав за морское доминирование привела к заключению в 1930 году Лондонского морского договора. По его решениям, количество крейсеров с 203-мм артиллерией, отныне именуемых тяжёлыми, было ограничено для США цифрой 18 единиц, для Великобритании 15 и для Японии 12[20]. Франция и Италия Лондонский договор не подписали, но спустя год заключили Римский пакт, ограничивший количество тяжёлых крейсеров 7 единицами для каждого из флотов[20]. В 1936 году был подписан новый Лондонский договор, при участии США, Великобритании и Франции. Он запрещал строительство тяжёлых крейсеров до 1942 года[21].

Великобритания, уже имевшая в строю 13 тяжёлых крейсеров, ограничилась достройкой пары кораблей типа «Йорк». От «Каунти» их отличало уменьшенное водоизмещение, ослабленное вооружение, но и сокращённая стоимость. От закладки усовершенствованных крейсеров типа «Суррей» пришлось отказаться. Французский флот имел возможность построить лишь один тяжёлый крейсер. Им стал «Альжери», считавшийся наиболее совершенным европейским кораблём этого класса[22]. Его главными особенностями стали солидное бронирование и отличная противоторпедная защита[23]. Хорошей защитой отличались и 4 итальянских крейсера типа «Зара». Уступая крейсерам других стран в мореходности и дальности и имея невыдающуюся скорость, эти корабли считались наиболее защищёнными крейсерами довоенной постройки[24]. Впрочем, боевые качества «Зар» резко снижались из-за неудовлетворительной артиллерии[25]. Ещё одним тяжёлым крейсером итальянского флота стал «Больцано», в целом повторявший тип «Тренто»[26]. На испытаниях ему удалось установить абсолютный рекорд скорости для тяжёлых крейсеров — 36,81 узла[14]. В реальной эксплуатации скорость оказалась гораздо меньше[27].

Флот США получил 7 крейсеров типа «Нью-Орлеан». На этих кораблях была, наконец, резко усилена защита[28], в силу чего американского командование считало их своими первыми полноценными крейсерами. Дальнейшим развитием класса стал крейсер «Уичита», построенный в единственном экземпляре в силу ограничений Лондонского договора[29]. Уже после начала войны в Европе, американское руководство заказало серию «Балтимор». Разработанные на базе «Уичиты», но без ограничения водоизмещения, эти крейсера имели мощное бронирование, а также отличались резко усиленной зенитной артиллерией[30]. В строй они начали вступать уже в ходе Второй мировой войны. Японское морское руководство после неудачи с ранними типами тяжёлых крейсеров, приняло решение строить максимально сильные корабли[31]. 4 крейсера типа «Мёко» и последовавшие за ними 4 крейсера типа «Такао» были очень сильно вооружены, обладали высокой скоростью и сравнительно надёжной броневой защитой, но их фактическое водоизмещение было значительно больше договорного. На этом количественный лимит тяжёлых крейсеров был для японцев исчерпан, но при строительстве лёгких крейсеров типа «Могами» была изначально предусмотрена возможность замены 155-мм орудий на 203-мм[32], что и было сделано перед началом войны. Последние японские тяжёлые крейсера типа «Тонэ» также закладывались как лёгкие, но в строй вошли уже с 203-мм артиллерией[33]. Их особенностью стало размещение всех тяжёлых орудий в носу, что позволило освободить кормовую часть для гидросамолётов.

Во второй половине 1930-х годов классическими тяжёлыми крейсерами пожелала обзавестись и нацистская Германия. Всего Кригсмарине пополнили 3 крейсера типа «Адмирал Хиппер», а ещё один в недостроенном виде продан СССР[34]. Эти корабли имели водоизмещение заметно больше 10 000 тонн, но не выделялись в лучшую сторону с точки зрения артиллерийского вооружения и броневой защиты[35]. К достоинствам проекта относилась совершенная система управления огнём[36], но имелись и крупные недостатки — ненадёжность энергетической установки и ограниченная дальность плавания, не позволявшая эффективно использовать крейсера в качестве рейдеров[37].

Кроме великих морских держав, тяжёлыми крейсерами обзавелись Испания и Аргентина, по две единицы каждая. Испанские крейсера типа «Канариас» в целом повторяли британский «Кент»[38], аргентинские «Альмиранте Браун» были уменьшенной версией итальянских «Тренто»[39].

Попытку построить тяжёлые крейсера предпринял и СССР. В итоговом варианте крейсера типа «Кронштадт» являлись скорее линейными, чем тяжёлыми[40]. Огромные корабли должны были нести артиллерию калибра 305 мм и мощное бронирование[41]. В 1939 году было заложено 2 таких корабля, но с началом Великой отечественной войны их строительство прекратили[42].

В целом тяжёлые крейсера второго поколения оказались заметно более сбалансированными боевыми единицами, чем их предшественники. Особенное улучшение претерпела защита, но это достигалось либо путём снижения других характеристик, либо методом негласного нарушения международных договоров.

Лёгкие крейсера

Лёгкие крейсера 1920-х годов

В первое послевоенное десятилетие строительству лёгких крейсеров уделялось сравнительно мало внимания, так как усилия ведущих морских держав были сосредоточены на тяжёлых крейсерах. В результате поступления лёгких крейсеров во флоты были ограничены.

Великобритания ограничилась достройкой заложенных ещё в ходе войны крейсеров типа «D» и «E». Французский флот, вообще не имевший современных крейсеров национальной постройки, получил в 1926 году три лёгких крейсера типа «Дюгэ Труэн»[43]. Корабли оказались отличными ходоками и стали первыми в мире крейсерами, оснащёнными артиллерией главного калибра, размещённой в башнях по линейно-возвышенной схеме. Вместе с тем, броневая защита была лишь символической[44].

США, также не имевшие современных лёгких крейсеров, построили в первой половине 1920-х годов 10 единиц типа «Омаха». Эти весьма быстроходные корабли были плохо защищены, а их формально мощная артиллерия размещалась по уже устаревшей схеме[45]. Японский флот развивал весьма специфический тип крейсера — лидера флотилий эсминцев. Японские лёгкие крейсера 1920-х годов отличались высокой скоростью, но слабым вооружением и бронированием. В 1920-1925 годах было построено 14 близких по характеристикам крейсеров типов «Кума», «Нагара» и «Сэндай».

Германия, скованная Версальскими ограничениями, была вынуждена строить крейсера водоизмещением не более 6000 тонн и с орудиями не более 150 мм[46]. Первый немецкий лёгкий крейсер послевоенной постройки «Эмден» был лишь слегка усовершенствованным вариантом проекта Первой мировой войны[47]. В дальнейшем Рейхсмарине получили 3 крейсера типа «K». Оснащённые башенной артиллерией, они были слишком слабо защищены, а главное, отличались крайне низкой мореходностью. Итальянский флот в конце 1920-х годов приступил к программе нейтрализации многочисленных французских лидеров. Были заложены 4 крейсера типа «Альберико да Барбиано», в литературе часто именуемые «Кондоттьери А»[48]. Оснащение 152-мм артиллерией должно было дать им огневое преимущество над противником, но броневая защита этих небольших крейсеров оказалась очень слабой[49]. Чрезвычайное значение придавалось скорости — головной крейсер развил на испытаниях 42,05 узла, установив мировой рекорд для класса крейсеров, но реальная скорость в эксплуатации у всех кораблей серии была гораздо ниже[50].

Определённую активность проявляли и второстепенные морские державы. Нидерланды достроили заложенные ещё в ходе Первой мировой войны 2 крейсера типа «Ява», которые устарели ещё при вступление в строй.

Испания вела строительство лёгких крейсеров с британской помощью. В результате, крейсер «Наварра» стал вариантом британского «Бирмингема»[51], 2 крейсера типа «Мендес Нуньес» в целом повторяли британский «Каледон»[52], а 3 корабля типа «Принсипе Альфонсо» — британский тип «E»[53].

Советский флот в 1920-х годах лишь восстанавливался после разрухи. Поэтому советские военморы ограничились лишь достройкой крейсеров типа «Светлана», заложенных ещё до начала Первой мировой войны[54]. В 1927-1928 годах в строй вступили «Червона Украина» и «Профинтерн»[54]. Третий крейсер этого типа «Красный Кавказ» был достроен по значительно изменённому проекту, с перевооружением на 4 180-мм орудия главного калибра[55]. В целом проект оценивался невысоко и устарел ещё до ввода в состав флота.

Лёгкие крейсера 1930-х годов Резкое повышение интереса военных моряков к лёгким крейсерам в начале 1930-х годов объяснялось двумя обстоятельствами. Во-первых, опыт строительства тяжёлых крейсеров первого поколения показал, что создать сбалансированный крейсер с 203-мм орудиями в рамках договорного водоизмещения очень сложно. К тому же, эти корабли получались весьма дорогостоящими. Во-вторых, в развитие морского кораблестроения вновь вмешалась политика. Лондонский договор выделил крейсера с артиллерией не более 6’1 дюйма (155 мм) в особый класс «А» и установил ограничения тоннажа крейсеров этого типа для США, Великобритании и Японии[20]. Лондонский морской договор 1936 года ограничивал максимальное водоизмещение крейсеров класса «А» 8000 тонн[21].

Британское Адмиралтейство подошло к проектированию лёгких крейсеров нового поколения, начатому ещё до подписания Лондонского договора, в условиях жестких бюджетных ограничений[56]. Новые крейсера типа «Линдер» и их усовершенствованная версия «Сидней» должны были иметь умеренные характеристики при столь же умеренной цене. Основное внимание уделялось мореходности и автономности, вооружение включало лишь 8 152-мм орудий главного калибра, а бронирование было ограниченным[57]. Ещё меньшими, но и менее дорогими оказались крейсера типа «Аретьюза», на которых число орудий главного калибра сократилось на четверть[58]. Эти маленькие крейсера предназначались для службы при эскадрах[59]. Всего британский флот получил 5 крейсеров типа «Линдер»[46], 3 типа «Сидней» и 4 типа «Аретьюза». Известие о закладке в Японии крейсеров типа «Могами» с вооружением из 15 155-мм орудий вынудило англичан резко поднять боевые качества новых крейсеров. В 1934 году было начато строительство серии 5 кораблей типа «Саутгемптон» — крупных крейсеров с вооружением из 12 152-мм орудий. Их усовершенствованной версий стали крейсера типа «Манчестер», построенные в количестве 3 единиц. Венцом развития класса в Королевском флоте стала пара крейсеров типа «Белфаст». При том же вооружении они были хорошо защищены и имели усиленную зенитную артиллерию. Однако и стоимость крейсеров оказалась очень высокой[60].

Ограничения Второго Лондонского договора вынудили ужать удачный проект. Так появились крейсера типа «Фиджи» (Colony series 1). При стандартном водоизмещении около 8000 тонн, пришлось ослабить бронирование и ограничиться 9-ю 152-мм орудиями. В строй они начали вступать уже в ходе войны[61].

США под влиянием новостей из Японии начали строить крейсера типа «Бруклин», также вооружённые 15 152-мм орудиями[62]. Всего американский флот получил 9 крейсеров этого типа. Уже в 1940 году приступили к строительству крейсеров типа «Кливленд», заказанных в рекордном количестве — 52 единицы, хотя всего построили 29[63]. К тому времени договорные ограничения потеряли силу, но для экономии времени проект основывался на «Бруклине» с сокращением орудий главного калибра в пользу универсальных и зенитных[64]. Итальянский флот продолжал развивать серию «Кондоттьери». От типа к типу росло водоизмещение, усиливалось бронирование и вооружение. Последние «Кондоттьери» типа «Джузеппе Гарибальди» вполне соответствовали лучшим зарубежным образцам, но их артиллерия по прежнему имела серьёзные недостатки[65]. Перед началом войны в итальянском флоте возродилась идея крейсера-скаута. В 1939 году была заложена большая серия крейсеров типа «Капитани Романи» — небольших, слабо вооружённых и практически небронированных, но со скоростью до 40 узлов.

Французы в 1930-х годах отошли от практики постройки единичных лёгких крейсеров и ввели в строй 5 кораблей типа «Ла Галиссоньер». По предвоенным меркам они считались почти идеальными лёгкими крейсерами по критерию стоимость/эффективность[66]. Лишь недостаток зенитных орудий портил хороший проект[67].

Руководство Кригсмарине больше увлекалось тяжёлыми крейсерами[68]. В 1930-х годах было построено лишь 2 крейсера этого класса, «Лейпциг» и «Нюрнберг». По своим характеристикам они в целом не превосходили крейсера типа «К». Особенно плохо обстояло с мореходностью.

Японский флот не придавал большого значения лёгким крейсерам. Перед войной заложили лишь три малые серии узкоспециализированных крейсеров типа «Агано», «Оёдо», а также учебных типа «Катори». Их боевая мощь была весьма ограниченной.

Рядом небольших крейсеров пополнились флоты Нидерландов и Швеции, причём шведский крейсер-авиатранспорт «Готланд» оказался ещё и весьма оригинальным, хотя и неудачным лёгким крейсером[69]. Голландский флот получил единичный крейсер «Де Рёйтер» и пару малых крейсеров типа «Тромп».

ВМФ СССР получал крейсера проектов 26 и 26-бис. Спроектированные с итальянской помощью, они отличались мощным вооружением (9 180-мм орудий), высокой скоростью хода, но слабым бронированием, низкой мореходностью и малой дальностью плавания. До начала Великой отечественной войны флот получил 4 корабля этих типов. В 1940 году приступили к строительству крейсеров проекта 68 с артиллерией калибра 152 мм, но заметно более защищённых и мореходных. С началом войны их строительство было законсервировано.

Крейсера-минные заградители

Во флотах Великобритании и Франции получил некоторое развитие класс крейсеров-минных заградителей. Интерес к этим кораблям был связан с удачными действиями во время Первой мировой войны немецких кораблей этого класса типа «Бруммер».

Британцы сначала построили в 1920-х годах экспериментальный крейсер-минзаг «Эдвенчур». Сравнительно крупный корабль имел небольшую для крейсера скорость, но зато стал первым кораблём Королевского флота, оснащённым частично электрической энергетической установкой[70]. В 1939 году британцы приступили к строительству серии «Эбдиел», всего 6 единиц[71]. Небольшие корабли были вооружены лишь универсальной артиллерией, но брали на борт до 156 мин и отличались необычной для британских кораблей ставкой на максимально возможную скорость — более 39 узлов[71].

Похожую эволюцию претерпели и аналогичные проекты французского флота. Сначала флот получил относительно тихоходный корабль типа «Плутон», хотя и превосходивший в скорости свой британский аналог[72]. Затем, в 1935 году был введён в строй крейсер-минзаг «Эмиль Бертин». Легкобронированный корабль, способный принять до 200 мин, имел полноценное вооружение крейсера из 9 152-мм орудий и развил на испытаниях скорость более 30 узлов[73].

Флоты других стран специализированных крейсеров-минных заградителей не строили, но нередко предусматривали возможность размещения мин на кораблях обычных типов.

Крейсера ПВО

В 1930-х годах в ряде флотов появились специализированные крейсера, впоследствии именовавшиеся крейсерами ПВО. Первые корабли этого класса стали следствием вынужденного решения. Британское Адмиралтейство, не желая списывать уже устаревшие лёгкие крейсера типа «C», приняло решения перевооружить их универсальной артиллерией и использовать для ПВО флотских соединений[74]. В итоге переоборудование прошли 8 единиц этого типа[75]. Планировалось также провести аналогичную модернизацию всех крейсеров типа «D», но сложности военного времени вынудили ограничиться лишь одним кораблём[76].

Рост угрозы с воздуха и ограничения Второго Лондонского договора привели военных моряков к идее строительства сравнительно небольших, но бронированных крейсеров с универсальной артиллерией главного калибра, способных и бороться с воздушным противником и выступать в качестве лидеров эсминцев[77]. В британском флоте такими кораблями стали крейсера типа «Дидо». Всего флот получил 16 единиц исходного проекта и его усовершенствованного варианта, вооружённых универсальными 133-мм орудиями[77].

Американский флот пополнился крейсерами типа «Атланта» 3-х серий — в общей сложности 12 единиц. Основное вооружение крейсеров было представлено универсальными 127-мм орудиями в количестве от 12 до 16 штук[78]. Как крейсера ПВО проектировался и тип «Вустер», заложенный в конце Второй мировой войны в двух экземплярах[79].

Кроме того крейсерами ПВО планировали обзавестись флота Италии и Японии, но недостаток кораблестроительных мощностей не позволил реализовать эти намерения[80][81].

Крейсера во Второй мировой

Перед началом войны основные державы — участники конфликта имели в составе своих флотов следующее количество крейсеров: Великобритания — 65 (18 тяжелых, 47 лёгких) , США — 37 (18 тяжелых, 19 лёгких) , Франция — 19 (7 тяжелых, 12 лёгких), Германия — 10 (5 тяжелых, 5 лёгких), Италия — 20 (7 тяжелых, 13 лёгких), Япония — 38 (18 тяжелых, 20 лёгких), Голландия — 4 лёгких, СССР — 7 лёгких крейсеров. Во Второй мировой войне крейсера, являвшиеся важным компонентом флотов, использовались очень активно. К числу наиболее ярких и характерных боевых столкновений с участием крейсерских сил можно отнести бой в устье Ла-Плата 13 декабря 1939 г., сражение в Яванском море 27 февраля 1942 г., бой у острова Саво 9 августа 1942 г., боевые действия в районе острова Гвадалканал в сентябре — декабре 1942 г. и ряд других.

Строительство новых крейсеров в годы войны велось в больших масштабах в США и в Великобритании. Американцы успели построить до окончания войны 47 крейсеров − 2 больших, 12 тяжелых и 25 лёгких и 8 крейсеров ПВО. Англичане обзавелись 35 крейсерами — 19 легкими и 16 ПВО. Япония ограничилась достройкой 4 лёгких крейсеров, Германия достроила тяжёлый крейсер, Италия ввела в строй 3 крейсера-скаута.

Начавшаяся война аннулировала международные договоренности и позволила создать действительно гармоничные и мощные крейсера. Венцом развития артиллерийских крейсеров стали американские «Балтимор» (англ. Baltimore) [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/USA_WW2/12.htm]. В США появился также класс «больших» крейсеров типа «Аляска» (англ. Alaska) [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1995_06/index.htm], но они не получили дальнейшего развития.

Развитие класса крейсеров в первый послевоенный период

В первый послевоенный период строительство новых крейсеров было весьма ограниченным. США и Великобритании и без этого обладали огромными флотами, намного превосходящими любого возможного противника. В частности, американский ВМФ насчитывал 83 крейсера, британский 62. На кораблестроительных программах других стран сказывалось тяжёлое экономическое положение, а для побеждённых и неясный военно-политический статус. Также большое влияние на развитие флотов того времени оказывала неопределённость, связанная с появлением новых средств борьбы — ядерного оружия и управляемых ракет.

США в первый послевоенный период ограничились достройкой ряда крейсеров, находившихся в высокой степени боевой готовности. Были введены в строй 8 тяжёлых крейсеров типов «Балтимор» (Baltimore), «Орегон» (Oregon City)[www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/USA_WW2/14.htm] и «Де Мойн» (Des Moines)[www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/USA_WW2/16.htm], 3 лёгких крейсера типа «Атланта» (Atlanta, в 1949 году переклассифицированы в крейсера ПВО), 1 типа «Кливленд» (Cleveland), 2 типа «Фарго» (Fargo)[www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/USA_WW2/13.htm] и 2 типа «Вустер» (Worcester)[www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/USA_WW2/15.htm]. Одновременно была прекращена постройка 23 крейсеров, а значительная часть оставшихся выведена в резерв. Шесть крейсеров типа «Бруклин» были проданы латиноамериканским странам.

Великобритания, находившаяся в сложном экономическом положении, стала на путь крупномасштабного сокращения флота. В 1945—1955 были пущены на слом 32 крейсера, переданы Индии 2 крейсера, гоминьдановскому Китаю — 1. Строительство 3 крейсеров типа «Тигр» (англ. Tiger) было заморожено.

Французский флот насчитывал после войны 9 крейсеров, 2 из них были списаны в 1945—1955 годах. Строительство крейсера «Де Грасс» (De Grasse), заложенного ещё в 1939 году, было продолжено по изменённому проекту и закончено в 1956. Голландский флот имел к концу 1945 года 2 крейсера в боевом составе и ещё два достроил в 1950—1953 годах по изменённому проекту (De Zeven Provincien). Италия располагала к 1946 году 9 крейсерами. Из этого количества в строю осталось 4, 1 был сдан на слом и 4 переданы по репарациям (Франции — 2, Греции — 1, СССР — 1).

СССР располагал к концу 1945 года 8 крейсерами и ещё два крейсера получены по репарациям из Германии и Италии. Два крейсера («Красный Кавказ», «Красный Крым») были списаны в 1953 году. Тем не менее, крейсерские силы советского ВМФ могли рассчитывать на великое будущее, поскольку И. В. Сталин был поклонником крупных кораблей и считал тактику применения крейсерных групп более предпочтительной при ведении боевых действий против флотов США и Британии.

Предварительный вариант первой послевоенной кораблестроительной программы СССР предусматривал, в частности, постройку 92 крейсеров различных типов. Ввиду явной неадекватности подобных проектов, в программе строительства «Большого флота» на 1945—1955 годы было запланировано строительство 34 крейсеров — 4 тяжёлых и 30 лёгких. К 1950 году были достроены по скорректированному проекту, заложенные до войны крейсера типа «Чапаев» (проект 68К). В 1953—1957 годах вступили в строй 15 крейсеров проекта 68-бис, ещё 6 крейсеров этого типа были сданы на слом в высокой степени готовности. По своим основным характеристикам они соответствовали американским кораблям 1940-х годов [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1998_02/index.htm]. Три тяжелых крейсера типа «Сталинград» (проект 82) были заложены в 1951-52 годах, но в 1953 году их строительство было прекращено. Кроме того велась и интенсивная разработка новых проектов артиллерийских крейсеров.

Ракетные крейсера

Крейсера США

С появлением к середине 50-х годов пригодных к использованию ЗРК начались работы по установке этих систем на боевые корабли. Первоначально ракетное оружие появилось на переоборудованных артиллерийских крейсерах. В 1955-56 годах были введены в строй два крейсера типа «Балтимор» на которых, за счёт снятия кормовых орудийных башен разместили две спаренные пусковые установки ЗРК «Терьер» (Terrier). В 1957-60 гг. под ракетные комплексы «Терьер» и «Талос» (Talos) были переоборудованы шесть крейсеров типа «Кливленд», а ещё три крейсера типа «Балтимор» получили комбинацию из ЗРК «Талос» и «Тартар» (Tartar).

Первым американским ракетным крейсером новой постройки стал «Лонг Бич» (Long Beach) вступивший в строй в 1961 г., ставший также и первым в мире атомным крейсером. Ввиду крайне высокой стоимости проект «Лонг Бич» не получил развития. В 1960-70-х годах американский ВМФ предпочитал строить менее крупные крейсера. В 1962-64 гг. были введены в строй 9 кораблей типа «Леги» (Leahy). Атомный вариант этого проекта был назван «Бейнбридж» (Bainbridge) и построен в единственном экземпляре. В 1964-67 гг. американский флот получил 9 несколько более крупных крейсеров типа «Белкнап» (Belknap). Этот тип имел свою атомную версию «Тракстан» (Truxtun), который также остался единственным. Впоследствии они были перевооружены ЗРК «Стандарт» (Standart) различных модификаций.

В 1974-75 гг. были построены два атомных крейсера типа «Калифорния» (California) и наконец в 1976-80 гг. закончены постройкой 4 атомных крейсера типа «Вирджиния» (Virginia). Эти серии изначально вооружались ЗРК «Стандарт». Основной задачей американских ракетных крейсеров того времени было обеспечение ПВО авианосных соединений. До 1980 г. эти корабли не имели противокорабельного ракетного оружия.

Следует отметить, что в силу особенностей национальной классификации все американские ракетные крейсера специальной постройки до переклассификации 1975 года числились фрегатами.

Крейсера европейских стран Строительство ракетных крейсеров в европейских странах было крайне ограниченным. Франция в 1972 г. переоборудовала крейсер «Кольбер» в ракетный с установкой спаренной ПУ «Масурка». Италия ввела в строй два крейсера типа «Андреа Дориа». В составе британского флота появилось 8 лёгких ракетных крейсеров типа «Каунти», но большинство источников классифицирует их как эсминцы.

Крейсера СССР На развитие крейсерских сил советского ВМФ наложило большой отпечаток неприятие Н. С. Хрущёвым крупных надводных кораблей. Первой жертвой этой политики стали недостроенные крейсера проекта 68-бис. Попытки руководства флота спасти 7 недостроенных крейсеров с помощью переоборудования их в ракетные по проектам 64, 67, 70 и 71 успеха не имели. Фактически был переоснащён в экспериментальных целях крейсер «Дзержинский», получивший одну спаренную пусковую установку ЗРК М-2 «Волхов-М». Что касается последних проектов «классических» крейсеров — лёгкого 84 и тяжёлого 66, то эти программы были остановлены ещё на стадии эскизного проектирования. Также было прекращено проектирование атомного крейсера проекта 63.

Таким образом, единственными советскими ракетными крейсерами специальной постройки в 60-х гг. стали 4 корабля типа «Грозный» (проект 58)[web.archive.org/web/20080313141952/www.atrinaflot.narod.ru/81_publications/cruisers_58_1.htm] заложенные как эсминцы. Кроме того в 1977 г. в ракетные крейсера были переклассифицированы БПК проекта 1134[web.archive.org/web/20090602070004/www.atrinaflot.narod.ru/81_publications/berkut.htm] (4 единицы), ввиду недостатков их противолодочного вооружения. Отметим, что западные военные эксперты причисляли к ракетным крейсерам БПК типов 1134-А и 1134-Б (всего 17 единиц)[www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2006_05/index.htm].

В проект построенных в 1970-е1990-е гг 6 атомных ледоколов типа «Арктика» заложена возможность конверсии ледокола во вспомогательный боевой крейсер. Как минимум для одного из них («Советский Союз») соответствующее оснащение и оборудование частично размещено на борту, частично на складах и законсервировано[82][83].

Крейсера-вертолётоносцы

Бурное развитие подводного флота после Второй мировой войны вызвало потребность в коренном усовершенствовании противолодочного флота. Особое значение это приобрело к началу 1960-х гг., когда на боевое патрулирование стали выходить атомные подводные лодки с баллистическими ракетами. Одним из путей решения вопроса считался ввод в боевой состав флотов специальных вертолётоносных кораблей, способных вести эффективный поиск ПЛ на большом удалении от берега. США располагавшие большим количеством специализированных противолодочных авианосцев не нуждались в постройке специальных кораблей такого типа, поэтому крейсера-вертолётоносцы появились во флотах европейских стран и СССР.

Европейские крейсера-вертолётоносцы

Первым кораблём — противолодочным вертолётоносцем стал французский крейсер «Жанна д’Арк» (Jeanne d’Ark), вступивший в строй в 1964 г. и способный также действовать в качестве десантного вертолётоносца и учебного корабля. В том же году Итальянский флот получил два крейсера типа «Кайо Дуилио» (Caio Duilio), а позднее их увеличенную версию «Витторио Венето» (Vittorio Veneto). Последний мог принимать на борт до 9 противолодочных вертолётов. Британский флот в 1964-69 гг. перестроил два чисто артиллерийских крейсера типа «Тайгер» (Tiger) в крейсера-вертолётоносцы принимавших 4 вертолёта. Оценка этого типа кораблей оказалась столь высока, что и будущие лёгкие авианосцы типа «Инвинсибл» (Invincible) первоначально тоже должны были стать крейсерами-вертолётоносцами с авиагруппой из шести тяжёлых машин [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2006_09/index.htm].

Советские крейсера-вертолётоносцы Первые предложения по строительству крейсеров-вертолётоносцев были выдвинуты в 1958 г. как попытки спасти от разделки почти готовые крейсера проекта 68-бис за счёт их перестройки в корабли ПЛО с противолодочным вооружением. Однако размеры крейсеров показались тогда командованию ВМФ чрезмерными и разработка проекта 1123 «Кондор» началась в 1960 г. с «чистого листа»[www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2002_05/index.htm]. Первый крейсер проекта «Москва» вступил в строй в 1967 г. и оказался достаточно эффективным для целей ПЛО благодаря наличию 14 противолодочных вертолётов и мощной ГАС. Второй крейсер — «Ленинград» — вошёл в состав флота спустя два года. Всю свою службу корабли провели в составе Черноморского флота, действуя обычно в акватории Средиземного моря. Первоначально предполагалось построить серию из 12 крейсеров данного типа, но резкий рост боевых возможностей атомных ракетных Пл, особенно в плане дальности стрельбы баллистическими ракетами вынудил ограничиться двумя кораблями. Строительство третьего крейсера проекта 1123 было отменено в 1968 г. ещё до закладки. Тем не менее, «Кондоры» сыграли важную роль в развитии отечественных авианесущих кораблей.

Современные крейсера

Американские крейсера

Новейшими на сегодняшний день крейсерами ВМС США являются корабли типа «Тикондерога» (Ticonderoga). Головной в серии из 27 единиц вступил в строй в 1981 г. став первым кораблём оснащённым многофункциональной системой оружия «Иджис» (Aegis), резко повысившей возможности ПВО и ПРО. Начиная с шестого корабля серии «Банкер Хилл» (Bunker Hill) крейсера получили установки вертикального пуска Mk41 для ракет «Стандарт», «Томагавк» (Tomahawk) и ASROC на 122 единицы оружия. Крейсера участвовали в операциях против Ирака (1991, 2003) и Югославии (1999) в качестве кораблей ракетно-артиллерийской поддержки. В 2004 году первые пять кораблей серии выведены из боевого состава флота. Оставшиеся 22 единицы начиная с 2006 г. проходят модернизацию включающую приспособление кораблей к новым зенитным ракетам, замену артиллерии и электронного оборудования.

Предположительно с 2016—2019 г. эти крейсера будут заменяться 19-24 новыми кораблями CG(X), созданными на базе проекта Zumwalt DD(X). В настоящей момент проект находится на стадии исследований.

Советские/Российские крейсера

Своеобразной визитной карточкой советского ВМФ стали тяжёлые атомные ракетные крейсера типа «Киров» (проект 1144 «Орлан»). Головной корабль вступил в строй в 1980 г. В 1984 и 1989 к нему добавились ещё два, последний из заложенных кораблей вступил в строй уже после распада СССР под именем «Петр Великий». Это крупнейшие надводные неавианосные боевые корабли, построенные после Второй мировой войны, что дало повод западным военным экспертам именовать их линейными крейсерами. На крейсерах представлена практически вся номенклатура современного морского вооружения выпускавшегося советским ВПК, в силу чего все корабли серии существенно различаются между собой по боевым системам.

Каждый из четырех атомных ракетных крейсеров пр.1144 («Орлан») имел настолько существенные отличия по вооружению, что головной «Адмирал Ушаков» (бывший «Киров») и последний — «Петр Великий» (бывший «Андропов») — можно без перебора считать разными кораблями. Такая практика имела и своих идеологических обоснователей. Один из влиятельных адмиралов ГУК называл это «модернизацией в ходе строительства» и искренне считал оную объективной потребностью внедрения плодов «научно-технического прогресса». Однако то обстоятельство, что из-за таких квази-прогрессивных решений флот в результате становился «винегретом» из кораблей различных проектов и «подвариантов», советское адмиральтейство, по-видимому, сильно не беспокоило [web.archive.org/web/20090602070004/www.atrinaflot.narod.ru/81_publications/berkut.htm].

На 2007 г. единственным действующим крейсером этого типа оставался «Пётр Великий». Крейсер «Адмирал Нахимов» находится в процессе модернизации, «Адмирал Лазарев» и «Адмирал Ушаков» будут модернизированы и вновь приняты во флот до 2020 года [www.rian.ru/defense_safety/20100724/258086435.html].

По поводу кораблей проекта «Орлан» существуют различные мнения, от восторженных до резко критических:

Как видим, крейсер пр.1144 чисто меха­нически и стихийно получился — именно получился — многоцелевым. Это потребо­вало корректировки его задач (т. е. процесс пошел по принципу «телега впереди лошади»: сначала «получается» корабль, а потом ему находят применение). Таковые дополнились требованием поражения группировок НК противника или, точнее — авианосных ударных со­единений (АУС). Но никому тогда и в го­лову не приходило, как «растащить» ре­шение новой задачи с сохранившейся ста­рой. В конце концов, не может же даже «самоновейший» крейсер, вобравший в себя фактически ВСЮ номенклатуру ору­жия и вооружения для НК (кроме, пожа­луй, минно-трального), одновременно громить АУС и гонять вражеские ПЛАРБ. Иными словами: хорошо, что корабль многоцелевой, но неясно, чем хорошо-то?[web.archive.org/web/20081202134923/www.atrinaflot.narod.ru/81_publications/2008/1144_n2.htm]

Было также возобновлено строительство ракетных крейсеров с газотурбинной силовой установкой [www.navycollection.narod.ru/ships/Russia/Cruisers/RKR_Proect_1164/history3.html]. Предполагалось построить 6 единиц проекта 1164. С 1979 по 1990 гг. в состав флота вошли три корабля типа «Слава». Четвёртый корабль серии «Адмирал Лобов» в 1991 г. при 75% готовности перешёл в собственность Украины, переименован в «Галичину», затем в «Украину», остаётся недостроенным. Попытки продать крейсер успеха не имели. Оставшиеся два корабля не закладывались.

Основным назначением этих крейсеров стала борьба с авианосными соединениями НАТО с помощью противокорабельных ракет «Базальт» в силу чего они именовались «убийцами авианосцев». В качестве основного зенитного вооружения крейсера получили ЗРК «Форт».

Крейсерский состав флотов мира на 2011 г

Современный крейсер — дорогостоящий продукт кораблестроительных, ракетных и электронных технологий. Позволить себе корабль такого типа могут лишь немногие государства. Значительными крейсерскими силами располагают только две страны — США и Россия. Крейсера остальных держав построены в 50—60-х гг. XX века и уже устарели.

Крейсера флотов мира на 2007 год
США — 22 крейсера УРО типа «Тиконденрога»,
Россия — 2 тяжёлых атомных ракетных крейсера типа 1144 (Орлан) и 2 на консервации, 3 ракетных крейсера типа 1164,
Перу — 1 крейсер-вертолётоносец «Альмиранте Грау» (исп. Almirante Grau) типа «Де Рейтер».

См. также

прочее

Напишите отзыв о статье "Крейсер"

Примечания

  1. [www.gramota.ru/slovari/dic/?word=%CA%F0%E5%E9%F1%E5%F0&all=x gramota.ru — слово Крейсер]
  2. Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров. 1860 - 1910. — Минск: Харвест, 2006. — С. 51. — (Библиотека военной истории). — ISBN 985-13-4080-4.
  3. Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров. 1860 - 1910. — С. 48.
  4. Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров. 1860 - 1910. — С. 49.
  5. Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров. 1860 - 1910. — С. 50.
  6. Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров. 1860 - 1910. — С. 52.
  7. [www.wunderwaffe.narod.ru/HistoryBook/BattleofGigants/index.htm Содержание]
  8. [www.wunderwaffe.narod.ru/HistoryBook/OceanSpace/index.htm Содержание]
  9. Донец А. Тяжёлые крейсера типа Hawkins. — Владивосток: Рюрикъ, 2004. — С. 50. — (Крейсера Британии).
  10. 1 2 3 Патянин, Дашьян, 2007, с. 9.
  11. Донец А. Тяжёлые крейсера типа "County". Часть. 2. — Владивосток: Рюрикъ, 1999. — С. 53. — (Боевые корабли мира).
  12. Патянин, Дашьян, 2007, с. 10.
  13. Малов А. А. Патянин С. В. Тяжелые крейсера «Тренто», «Триест» и «Больцано» // Морская компания. — 2007. — № 4. — С. 3.
  14. 1 2 Малов А. А. Патянин С. В. Тяжелые крейсера «Тренто», «Триест» и «Больцано». — С. 19.
  15. Stille M. USN Cruiser vs IGN Cruiser. Guadalcanal 1942. — Oxford: Osprey Publishing, 2009. — P. 10. — ISBN 1-84603-466-4.
  16. 1 2 Американские крейсера Второй мировой войны. — Екатеринбург: Зеркало, 1999. — С. 14. — (Корабли крупным планом-2).
  17. Lacroix E. Wells II L. Japanese Cruisers of the Pacific War. — London: Chutham Publishing, 1997. — P. 55. — ISBN 1-86176-058-2.
  18. Кофман В. Л. Карманные линкоры фюрера. Корсары Третьего рейха. — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2007. — С. 5. — (Арсенал-коллекция). — ISBN 978-5-699-21322-1.
  19. Кофман В. Л. Карманные линкоры фюрера. Корсары Третьего рейха. — С. 140.
  20. 1 2 3 Патянин, Дашьян, 2007, с. 12.
  21. 1 2 Патянин, Дашьян, 2007, с. 14.
  22. Кофман В. Л. Тяжелый крейсер «Альжери» // Морская коллекция. — 2007. — № 4. — С. 32.
  23. Кофман В. Л. Тяжелый крейсер «Альжери». — С. 31.
  24. Патянин С. В. Тяжелые крейсера типа «Зара» // Морская коллекция. — 2006. — № 2. — С. 31-32.
  25. Патянин С. В. Тяжелые крейсера типа «Зара». — С. 8.
  26. Малов А. А. Патянин С. В. Тяжелые крейсера «Тренто», «Триест» и «Больцано». — С. 5.
  27. Малов А. А. Патянин С. В. Тяжелые крейсера «Тренто», «Триест» и «Больцано». — С. 24.
  28. Американские крейсера Второй мировой войны. — С. 19.
  29. Американские крейсера Второй мировой войны. — С. 31.
  30. Американские крейсера Второй мировой войны. — С. 48.
  31. Lacroix E. Wells II L. Japanese Cruisers of the Pacific War. — P. 82.
  32. Lacroix E. Wells II L. Japanese Cruisers of the Pacific War. — P. 436.
  33. Lacroix E. Wells II L. Japanese Cruisers of the Pacific War. — P. 503.
  34. Кофман В. Л. Принцы Кригсмарине. Тяжёлые крейсера Третьего рейха. — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2008. — С. 125. — (Арсенал-коллекция). — ISBN 978-5-699-31051-7.
  35. Кофман В. Л. Принцы Кригсмарине. Тяжёлые крейсера Третьего рейха. — С. 125.
  36. Кофман В. Л. Принцы Кригсмарине. Тяжёлые крейсера Третьего рейха. — С. 126. — (Арсенал-коллекция).
  37. Кофман В. Л. Принцы Кригсмарине. Тяжёлые крейсера Третьего рейха. — С. 47-48. — (Арсенал-коллекция).
  38. Патянин, Дашьян, 2007, с. 132.
  39. Патянин, Дашьян, 2007, с. 16.
  40. Васильев А. М., Морин А. Б. Суперлинкоры Сталина. «Советский Союз», «Кронштадт», «Сталинград». — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2008. — С. 71. — ISBN 978-5-699-28259-3.
  41. Васильев А. М., Морин А. Б. Суперлинкоры Сталина. «Советский Союз», «Кронштадт», «Сталинград». — С. 44.
  42. Васильев А. М., Морин А. Б. Суперлинкоры Сталина. «Советский Союз», «Кронштадт», «Сталинград». — С. 56, 66.
  43. Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 27.
  44. Патянин, Дашьян, 2007, с. 268.
  45. Adcoc, 1999, p. 8.
  46. 1 2 Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 48.
  47. Патянин, Дашьян, 2007, с. 120.
  48. Патянин, Дашьян, 2007, с. 151.
  49. Патянин, Дашьян, 2007, с. 151-152.
  50. Патянин, Дашьян, 2007, с. 153.
  51. Патянин, Дашьян, 2007, с. 135.
  52. Патянин, Дашьян, 2007, с. 137.
  53. Патянин, Дашьян, 2007, с. 139.
  54. 1 2 Патянин, Дашьян, 2007, с. 185.
  55. Патянин, Дашьян, 2007, с. 191.
  56. Патянин С. В. Крейсера типа «Линдер» и «Сидней» // Морская коллекция. — 2005. — № 6. — С. 2.
  57. Патянин С. В. Крейсера типа «Линдер» и «Сидней». — С. 31-32.
  58. Патянин С. В. Крейсера типа «Аретьюза» // Морская коллекция. — 2002. — № 6. — С. 4.
  59. Патянин С. В. Крейсера типа «Аретьюза». — С. 2.
  60. Балакин С. А. Крейсер «Белфаст» // Морская коллекция. — 1997. — № 1. — С. 15.
  61. Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 120.
  62. Adcoc, 1999, p. 14.
  63. Adcoc, 1999, p. 36.
  64. Патянин, Дашьян, 2007, с. 243.
  65. Патянин, Дашьян, 2007, с. 163.
  66. Патянин, Дашьян, 2007, с. 277.
  67. Патянин, Дашьян, 2007, с. 278.
  68. Трубицын С. Б. Лёгкие крейсера типа «Нюрнберг» (1928-1945 г.). — Самара: Истфлот, 2006. — С. 19. — (Боевые корабли мира). — ISBN 5-98830-010-3.
  69. Патянин, Дашьян, 2007, с. 286.
  70. Патянин, Дашьян, 2007, с. 103.
  71. 1 2 Патянин, Дашьян, 2007, с. 105.
  72. Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 42.
  73. Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 40.
  74. Патянин, Дашьян, 2007, с. 50.
  75. Патянин, Дашьян, 2007, с. 50-51.
  76. Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 75.
  77. 1 2 Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 112, 118.
  78. Патянин, Дашьян, 2007, с. 239.
  79. Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 280.
  80. Whitley M. J. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 145.
  81. Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 161.
  82. По материалам сюжета программы «Вход воспрещён» телеканала «Звезда», эфир от 1 марта 2010 г.
  83. [news.bbc.co.uk/hi/russian/sci/tech/newsid_5402000/5402764.stm Экскурсия корреспондента BBC по ледоколу «Советский Союз»]

Литература

  • Каторин Ю. Ф. Крейсеры. Ч. 1. — СПб.: Галея-Принт, 2008. — ISBN 978-5-8172-0126-0.
  • Каторин Ю. Ф. Крейсеры. Ч. 2. — СПб.: Галея-Принт, 2008. — ISBN 978-5-8172-0134-5.
  • Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1860—1910. — М.: АСТ, 2006. — ISBN 5-17-030194-4.
  • Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1910—2005. — Минск: Харвест, 2007. — ISBN 978-985-13-8619-8.
  • Патянин С. В., Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2007. — 362 с. — (Арсенал коллекция). — ISBN 5-69919-130-5.
  • Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1860—1905. — London: Conway Maritime Press, 1979. — ISBN 0-85177-133-5.
  • Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1906—1921. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-87021-907-3.
  • Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — New York: Mayflower Books,, 1980. — ISBN 0-83170-303-2.
  • Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1947—1995. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1996. — ISBN 1557501327.
  • Smithn P. C., Dominy J. R. Cruisers in Action 1939—1945. — London: William Kimber, 1981. — 320 с. — ISBN 0718302184.
  • Adcoc A. U.S. Light cruisers in action. — Carrollton, Texas, U.S.A.: Squadron/Signal Publications Inc, 1999. — P. 8. — ISBN 0-89747-407-4.
  • M. J. Whitley. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — London: Arms & Armour, 1995. — ISBN 1-85409-225-1.
  • Крейсер // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.

Ссылки

  • [www.battleships-cruisers.co.uk/cruisers4.htm List of cruisers]
  • [warships.ru/kr/index.ssi Моделист-Конструктор. Крейсерская серия. 1977—1981.]
  • [flot.com/PCandmobile/salon/index.htm?SECTION_ID=1844&ELEMENT_ID=26130 Модель легкого крейсера «Киров»]

Отрывок, характеризующий Крейсер

8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.