Крейсерская война

Крейсерская война — доктрина, существовавшая в военно-морских кругах некоторых государств и предполагавшая решающую роль крейсерских операций в достижении превосходства в борьбе за господство на море. Предполагалось, что действия крейсеров по пресечению морской торговли противника способны сами по себе подорвать экономический потенциал враждебной стороны и обеспечить конечную победу в морской войне. Считалась сравнительно дешёвой альтернативой созданию мощных линейных сил и внушала надежду на победу в военно-морской борьбе малыми силами. Была официально выдвинута во Франции на рубеже XVII—XVIII веков. Оказала значительное влияние на развитие военных флотов ряда стран, особенно Франции, Германии и России.

Крейсерская война в XVI—XVIII веках

Определённые черты крейсерской войны проявлялись ещё в XVI веке, в ходе англо-испанской борьбы на море, когда британские каперы совершали нападения на испанские торговые конвои. Крейсерская война как основной способ боевых действий на море была начата французами в ходе войны за Испанское наследство. Несмотря на успехи первых лет, после организации британцами и голландцами системы конвоев и блокады портов, дюнкеркские каперы были вытеснены на периферию и перестали оказывать заметное влияние на ход вооружённой борьбы. Великобритания и Нидерланды потеряли более 4500 торговых судов в ходе этой борьбы, но их большая часть была мелкими единицами, а общие потери от крейсерской войны французов оказались меньше потерь от штормов и аварий.

Несмотря на сравнительно небольшой успех этих начинаний, французские военно-морские руководители и в дальнейшем придерживались подобных взглядов, считая, что единственно возможным методом борьбы с Великобританией является нанесение ударов по британской морской торговле. В ходе Семилетней войны 1756—1763 годов французским каперам удалось захватить или уничтожить до 1400 британских торговых судов. Однако ущерб нанесённый французам британским линейным флотом намного перевесил все успехи каперов.

Крейсерская война в XIX веке

Концепция крейсерской войны была взята на вооружение флотом США в ходе Англо-американской войны 1812—1814 годов. Пользуясь тем обстоятельством, что британский флот был скован французским, американцы выслали на коммуникации противника значительное количество крейсеров и нанесли существенный урон британской торговле. Вместе с тем, как только британские ВМС высвободились после падения Наполеона I, американское побережье подверглось решительным нападениям по всему его протяжению и даже была захвачена и сожжена столица США Вашингтон.

Большое влияние на концепцию крейсерской войны оказал опыт Гражданской войны в США 1861—1865 годов. Не располагая серьёзными военно-морскими силами, Конфедеративные Штаты Америки высылали на коммуникации противника вооружённые парусно-паровые крейсера. На общественное мнение произвели весьма значительное впечатление операции таких рейдеров конфедератов как «Самтер», «Алабама», «Флорида». Всего рейдерам Конфедерации удалось захватить или потопить около 200 торговых судов США. Однако это составило лишь около 5 % торгового флота противника и, в конечном счёте, не нанесло ему особого ущерба.

До тех пор пока такая война является средством достижения общей цели и опирается на военный флот, использующий свою мощь по-другому, она способна дать необходимый результат. Но не следует ожидать от отдельных кораблей больших подвигов перед лицом могучей морской мощи… бесспорный, прямой и косвенный ущерб, нанесённый отдельным торговцам и одной из отраслей национальной промышленности <…>, не оказал не малейшего влияния (или сдерживающего эффекта)на ход войны. Подобный ущерб, без сопровождения других факторов негативного воздействия, больше раздражает, чем ослабляет противника.

— Мэхен А.Т. Роль морских сил в мировой истории

Внешний эффект, произведённый рейдерами конфедератов поспособствовал также успеху экспедиции русского флота в Северную Америку. В период обострения англо-русских отношений по поводу Польского восстания в 1863 году, управляющий Русским Морским министерством адмирал Н. К. Краббе предложил отправить в порты США крейсерские эскадры, имевшие задачу, в случае начала войны, атаковать британскую морскую торговлю. Прибытие 10 военных кораблей крейсерского класса в Нью-Йорк и Сан-Франциско произвело большое впечатление на британские торгово-промышленные круги и способствовало развалу антирусской коалиции и изменению позиции Великобритании по отношению к России к более умеренной. Успех североамериканской экспедиции и слабость российского флота по сравнению с британским, при сохранении крайне напряжённых отношений с Великобританией в 1860-1890-х годах привели русских адмиралов к мнению о необходимости сочетания чисто оборонительного флота на Балтике со значительными крейсерскими силами, которые должны были нарушать британские коммуникации. Для повышения боевой устойчивости русских рейдеров они получили защиту в виде броневого пояса, что привело к возникновению класса броненосных крейсеров.

В 1870—1890-х годах Российский императорский флот получил 10 броненосных крейсеров, начиная с «Генерала-адмирала» и заканчивая «Громобоем», предназначенных для действий на коммуникациях. При всех достоинствах этих кораблей, крейсерские качества у них, как правило, преобладали над боевыми, и для боя с серьёзным противником они оказались мало пригодны. Для тех же целей предназначались и бронепалубные крейсера типа «Диана». Увлечение идеей крейсерской войны было столь велико, что приступили к постройке серии своеобразных броненосцев-крейсеров типа «Пересвет». Корабли вышли неудачными почти во всех отношениях — как крейсера они были слишком тихоходны, как броненосцы слишком слабо вооружены. Кроме того, для ведения крейсерской войны предназначался созданный в 1878 году Добровольный флот — подконтрольное правительству пароходное общество, использовавшее быстроходные грузо-пассажирские суда, предназначенные для переоборудования в случае войны в вспомогательные крейсера. Вместе с тем, в России существовало явно преувеличенное представление о возможностях российских крейсеров.

Сравнение крейсерских сил с главным вероятным противником, Великобританией, показывает, что амбиции российской империи значительно превышали экономические возможности страны в способности к постройке, содержанию в мирное время и обеспечению боевой деятельности крейсеров в условиях войны.

Наличие крейсерского флота вводило в заблуждение политическое руководство, дипломатический корпус, командование флота и самих моряков, а также общественность. Все они считали «Случись что, мы им покажем…»

— Крестьянинов В.А. Крейсера Российского императорского флота. 1856-1917. Ч.2

В ходе Испано-американской войны 1898 года ни одна из сторон крейсерских операций не предприняла. Испанский флот, занятый обороной Кубы и Филиппин, не имел для этого достаточно сил, и американское коммерческое судоходство продолжалось так же, как и в мирное время. Что касается американского флота, то он располагал сравнительно небольшим количеством крейсеров с большим радиусом действия, не имели подготовленной системы снабжения рейдеров углём, а кроме того, были слишком заняты поисками эскадры адмирала Серверы, шедшей из Испании на Кубу. От выдачи каперских свидетельств обе стороны воздержались.

Крейсерская война в XX веке

Крейсерские операции в Русско-японскую войну

Несмотря на многолетнюю подготовку к крейсерской войне против Великобритании, российский императорский флот к началу русско-японской войны 1904—1905 годов разработанных планов крейсерских операций против японского судоходства не имел. Лишь Владивостокскому отряду крейсеров ставилась задача отвлекать на себя часть сил японского флота, действуя против японских воинских перевозок, коммерческого мореплавания и нападая на прибрежные объекты. К началу военных действий в составе этого отряда числились три броненосных крейсера, один бронепалубный и один вспомогательный.

В течение января—июля 1904 года Владивостокский отряд совершил пять выходов в крейсерство, действуя в основном у берегов Кореи против японских воинских перевозок. Успехи этих операций были сравнительно ограниченными, хотя 2 июня 1904 года броненосным крейсерам отряда удалось потопить два транспорта с важными грузами, в частности, тяжёлыми гаубицами, предназначенными для осады Порт-Артура. 2 мая 1904 года в результате навигационной аварии выбыл из строя до конца войны бронепалубный крейсер «Богатырь». Против Владивостокского отряда противник выделил до 4—5 броненосных крейсеров под командованием вице-адмирала Х. Камимуры. Таким образом, свою главную задачу по отвлечению сил японского флота от Порт-Артура отряд, в целом, выполнил. Вместе с тем, действия у берегов Кореи сопровождались для русских крейсеров большим риском перехвата со стороны более сильного противника. Свой единственный поход в Тихий океан Владивостокский отряд совершил 4—19 июля 1904 года. Достигнутые результаты оказались скромными, но имели некоторое влияние на рынок морских перевозок в Японию. 1 августа 1904 года при попытке поддержать неудавшийся прорыв Первой Тихоокеанской эскадры из Порт-Артура во Владивосток, крейсера отряда вступили в бой с превосходящими силами противника в Корейском проливе и потерпели поражение. Был потоплен крейсер «Рюрик», тяжёлые повреждения получили «Россия» и «Громобой». После этого активность Владивостокского отряда свелась к незначительным операциям. Подводя итоги деятельности Владивостокского отряда, следует признать, что его операции оказались «кратковременными „уколами“ вместо длительного воздействия на коммуникации противника». Высшее командование Российского императорского флота вполне осознавало важность крейсерской войны против Японии, крайне зависимой, в силу её островного положения, от морских перевозок. С началом войны был разработан план крейсерских операций. Предполагалось отправить до восьми вспомогательных крейсеров Индийский океан, Южно-Китайское море и Тихий океан, для перехвата грузов, идущих в Японию из Западной Европы и США. Намечалось создание основной плавучей базы в восточной части Зондского архипелага, а также угольных станций в районе Сайгона, на Мадагаскаре и островах Чагос. Фактически ни одно из этих мероприятий выполнено не было. Хотя в России существовал Добровольный флот, специально готовившийся к крейсерским действиям на коммуникациях, на практике из числа его судов признали пригодными для переоборудования в крейсера лишь два. В Германии было срочно закуплено ещё четыре быстроходных парохода для этих целей.

В июле—августе 1904 года в Красном море действовали вспомогательные крейсера «Петербург» и «Смоленск». Им удалось захватить ряд иностранных судов с военной контрабандой, но возникший в результате дипломатический конфликт с Великобританией, вынудил российское политическое руководство приказать отпустить захваченные суда. Также в июле—августе 1904 года в Атлантике действовали вспомогательные крейсера «Урал» и «Дон», не достигшие никакого успеха. В августе—сентябре 1904 года в том же районе оперировал вспомогательный крейсер «Терек», с теми же результатами.

В дальнейшем руководство российского флота отказалось от организации крейсерских операций, а пять подготовленных вспомогательных крейсеров были включены в состав Второй тихоокеанской эскадры. В ходе перехода этого соединения на Дальний Восток, ни вспомогательные, ни крейсера специальной постройки крейсерских операций не проводили, хотя такая возможность имелась, например, в ходе длительной стоянки эскадры у Мадагаскара. Уже при подходе к Корейскому проливу, командующий эскадрой вице-адмирал Рожественский 8—12 мая 1905 года отделил от эскадры вспомогательные крейсера «Кубань», «Терек», «Днепр» и «Рион» с задачей отвлечения сил японцев, путём проведения крейсерских операций на коммуникациях Японии в Жёлтом море, и у её тихоокеанского побережья. План русского командования оценивается современными историками как наивный и своей цели он не достиг. Что касается собственно крейсерских достижений, то в ходе операции удалось захватить и потопить четыре иностранных судна с контрабандой, причём «Кубань» и «Терек» вообще не имели успеха.

Таким образом, несмотря на многолетнее культивирование концепции крейсерской войны, фактически российский флот оказался не готов к её практическому осуществлению. Все крейсерские операции свелись к эпизодическим действиям Владивостокского отряда, а также практически безрезультатным или вообще демонстративным походам вспомогательных крейсеров, не оказавших никакого серьёзного влияния на ход войны. Между тем, по мнению ряда специалистов, российский флот имел, при должной подготовке, реальные возможности сосредоточить на путях японской торговли десятки крейсеров и основательно подорвать её военный потенциал, тем более, что японский флот даже свои воинские перевозки охранял неудовлетворительно, а коммерческое судоходство не защищал вовсе, да и не имел для этого ресурсов.

Крейсерские операции в Первую мировую войну

В XX веке крейсерская война в сколь-нибудь серьёзных масштабах велась лишь германским флотом, как в Первую, так и во Вторую мировую войны. Следует заметить, что фактически, руководство германского императорского флота перед началом Первой мировой войны сосредотачивалось на строительстве линейных сил и готовилось у морским сражениям соответствующего типа, причем придерживалось оборонительной стратегии перед угрозой со стороны заметно более сильного британского флота. Крейсерским операциям большого внимания не уделялось и они рассматривались как вспомогательные, причем их главной задачей было не уничтожение вражеского судоходства, а отвлечение сил британского флота из Северного моря, где «Флот Открытого моря» планировал добиться решающего успеха.

По первому закону «О флоте», принятому в 1898 году, для службы за границей намечалось построить 3 броненосных и 10 малых (бронепалубных) крейсеров. Максимальное количество крейсерских сил на коммуникациях противника, которые намечалось построить, составляло 8 броненосных и 10 малых крейсеров, но эти планы реализовать не удалось. К началу Первой мировой войны Германия имела в заграничных водах Восточно-азиатскую эскадру вице-адмирала Шпее и ряд отдельных кораблей — всего 2 броненосных и 6 малых крейсеров. В самом начале войны германское политическое руководство полагало, что военные действия продлятся недолго и флот следует сохранить для будущих действий. В силу этого, подготовка крейсерской войны не была удовлетворительной.

С началом войны эскадра Шпее покинула Циндао и перешла через Тихий океан к берегам Чили. По пути Шпее отпустил для одиночного рейдерства крейсер «Эмден». 1 ноября 1914 года эскадра Шпее одержала решительную победу в Коронельском бою над британской крейсерской эскадрой контр-адмирала Крэдока. Два британских броненосных крейсера, «Гуд Хоуп» и «Монмут» были потоплены практически без ущерба для немцев. Решающую роль в бою сыграли немецкие броненосные крейсера «Шарнхорст» и «Гнейзенау».

Репутация британского флота жестоко пострадала, когда стало известно, что германские корабли ушли так легко, уничтожив своих противников так невероятно быстро. Следствием этого было полное прекращение английской торговли в южной части Южной Америки

— Вильсон Х. Линкоры в бою 1914 - 1918 гг.

После этого Британское Адмиралтейство было вынуждено отправить против эскадры Шпее действительно крупные силы, в том числе линейные крейсера «Инвинсибл» и «Инфлексибл» и «Принцесс Ройал», крайне необходимые Гранд-флиту. Таким образом, Шпее удалось отвлечь с главного театра военных действий значительное число новейших кораблей. 14 декабря 1914 года в Фолклендском сражении явное превосходство было уже на стороне британских сил и несмотря на упорное сопротивление немцев, четыре из пяти немецких крейсеров были потоплены. Британский флот потерь в кораблях не понёс.

Из числа оставшихся крейсеров наиболее отличился «Эмден», нанёсший существенный урон британской морской торговле в Индийском океане. В ходе своего крейсерства в августе—ноябре 1914 года он потопил и захватил 23 торговых судна, а также потопил русский бронепалубный крейсер «Жемчуг». «Эмден» был уничтожен австралийским лёгким крейсером «Сидней» в бою у Кокосовых островов. Действия «Эмдена» заслужили высокой оценки даже со стороны противника. «Кёнигсберг», действовавший в Индийском океане, добился лишь одного существенного успеха, потопив британский бронепалубный крейсер «Пегасус», а потом скрывался в русле африканской реки Руфиджи, где продержался до июля 1915 года, приковав к себе значительные британские силы. Новейший турбинный крейсер «Карлсруэ» оперировал в центральной части Атлантического океана. Превосходство в скорости позволяло ему без труда уходить от британских кораблей. За время своего крейсерства он захватил или потопил 18 торговых судов, но 4 ноября 1914 года погиб в результате внутреннего взрыва.

Крейсерские операции во Вторую мировую войну

В результате поражения в Первой мировой войне германские военно-морские силы пришли в полный упадок. По условиях Версальского договора они были сведены к малому количеству боевых кораблей устаревших типов, причём их можно было заменять лишь на аналогичное количество боевых единиц, ограниченного водоизмещения. Рейхсмарине имели право построить не более шести тяжёлых кораблей водоизмещением до 10 000 тонн и такое же количество крейсеров, водоизмещением до 6000 тонн.

Командование маленького германского флота стремилось превратить его в угрозу потенциальным противникам, в первую очередь, Франции, но было крайне ограничено в возможностях. Воспользоваться популярной в 1920-х годах теорией «малой морской войны» оно не могло, так как развитие авиации и подводных лодок Германии запрещалось. В сложившихся условиях в среде германских военно-морских экспертов получило распространение новое прочтение доктрины «крейсерской войны». Считалось, что при благоприятных условиях германский флот сможет успешно действовать на коммуникациях противника с помощью крупных надводных кораблей. Особую поддержку эти взгляды получили в 1928 году, когда командующим Рейхсмарине стал адмирал Э. Редер, сторонник крейсерских операций. Если первый вновь построенный крейсер Рейхсмарине, «Эмден» стал развитием проекта военного времени, то в дальнейшем крейсера заказывались с расчётом их использования в крейсерских операциях. Лёгкие крейсера типа «К», заложенные в 1927—1928 году должны были как служить разведчиками при эскадре, так и самостоятельно оперировать в океане. Проект не оказался удачным, несмотря на применение комбинированной силовой установки из паровых турбин и дизельных двигателей. Скорость на одних лишь дизельных моторах оказалась слишком низкой, а корпуса крейсеров слишком слабыми для океанских рейдов.

Гораздо более серьезной угрозой оказались тяжелые крейсера типа «Дойчланд», по политическим мотивам именовавшиеся «броненосцами». При мощном вооружении из 283-мм орудий, делавшим любые крейсера противника крайне уязвимыми, они обладали огромной дальностью плавания за счёт применения чисто дизельной энергетической установки. Эти корабли, построенные в 1928—1936 годах не являлись сбалансированными боевыми единицами, но вызвали очень большое беспокойство у потенциальных противников. Ориентация на крейсерские операции прослеживалась и в последующих проектах немецких тяжёлых кораблей — линейных крейсерах типа «Шарнхорст», тяжёлых крейсерах типа «Адмирал Хиппер», линкорах типа «Бисмарк» и оставшихся недостроенными линкорах типа «H». Даже авианосец «Граф Цеппелин» проектировался с прицелом на крейсерскую войну. Тенденция затронула и малые корабли — к эсминцам стали выдвигать требование обеспечить способность к действиям на коммуникациях. Таким образом, Кригсмарине перед началом Второй мировой войны были нацелены на проведение крейсерских операций. Следует отметить, что с учётом соотношения сил, германский флот просто не мог ориентироваться на генеральное сражение с британским флотом.

Подводя итоги крейсерских операций Кригсмарине в годы Второй мировой войны, можно констатировать, что решающего ущерба морской торговле противников Германии они не нанесли. Надводные рейдеры специальной постройки потопили или захватили 65 судов вместимостью 372 тысячи брутто-регистровых тонн. Из этого количества 29 судов оказались на счету «карманных линкоров», 24 судна уничтожили линейные крейсера типа «Шарнхорст», 12 — тяжёлые крейсера типа «Адмирал Хиппер». Линкорам типа «Бисмарк» ни одного «купца» уничтожить не довелось. Гораздо более результативно действовали вспомогательные крейсера Кригсмарине, потопившие и захватившие 136 торговых судов, общей грузоподъёмностью 840 тысяч брутто-регистровых тонн. Для сравнения, немецкие подводные лодки потопили 2779 судов, общим тоннажем 14 119 тысяч брт.

Литература

• Мэхен А. Т. Роль морских сил в мировой истории. — М.: Центрполиграф, 2008. — ISBN 978-5-9524-3590-2.
• Больных А. Г. Крейсера в бою. От фрегатов до «убийц авианосцев». — М.: Яуза, ЭКСМО, 2011. — ISBN 978-5-699-46576-7.

Отрывок, характеризующий Крейсерская война

– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена: