Крестовый поход против славян

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Крестовый поход против славян (вендов) 1147 года, Вендский крестовый поход (нем. Wendenkreuzzug) — захватнический поход европейских (саксонских, датских и польских) феодалов против полабско-прибалтийских славян, проживавших на территории между Эльбой, Траве и Одером. Вендский крестовый поход относят ко Второму крестовому походу. Мотивы, двигавшие крестоносцами, разнообразны. Над идейными и религиозными убеждениями преобладали светские мотивы князей, претендовавших на власть в пограничных областях, колонизаторские устремления и внутренние политические отношения в Священной Римской империи.

Источники указывают, что крестовый поход продлился три месяца. Данные о численности войск малодостоверны. Так, на земли вендов вторглось 100 тысяч немцев, столько же датчан и 20 тысяч польских крестоносцев. Среди немецких крестоносцев были Генрих Лев, Альбрехт Медведь со своими сыновьями, герцог Конрад I Церингенский, пфальцграф Герман фон Шталек, пфальцграф Фридрих Саксонский, маркграф Конрад I Мейсенский, Хартвиг I фон Штаде, граф Амменслебена Оттон и граф Адольф II Гольштейнский. Кроме того, в походе принимали участие моравские князья Отто Сватоплук и Вратислав. Со стороны церкви в крестовый поход отправились архиепископы Гамбурга-Бремена и Магдебурга, епископы Бранденбурга[de], Хальберштадта, Хафельберга[de], Мерзебурга[de], Мюнстера и Фердена[de], епископ Генрих Ольмюцкий и аббат Вибальд Корвейский.





Предпосылки

Ситуация на пограничных территориях, разделявших христианский и языческий миры, характеризовалась уплотнением властных отношений на немецкой стороне и их распадом на славянской стороне. Для немецких князей наиболее важным было обеспечить стабильность на пограничных территориях. Поэтому они поддерживали крупные властные формирования на западнославянских территориях, например, царство Наконидов, управляемое Генрихом Любекским. Миссионерская деятельность на этих территориях занимала второстепенное место.

Отношения между немцами и вендами

В 1127 году умер правитель государства ободритов Генрих Любекский из рода Наконидов. Это привело к новому витку нестабильности на границе и как следствие к изменениям в политике немцев в отношениях со славянами. Окончательный перелом в политике немецких князей произошёл после нападения бодричей на Зегеберг в 1137 году. Тем не менее, союзнические отношения по-прежнему связывали непосредственных соседей: князя бодричей Никлота и графа Адольфа II Гольштейнского и Альбрехта Медведя и гевельского князя Прибислава-Генриха.

Изменения в немецко-славянских отношениях были вызваны несколькими факторами. С одной стороны, пропаганда и успех Первого крестового похода укрепили самосознание и убедили в превосходстве церкви и христианства по отношению к язычеству. Это возросшее чувство собственного достоинства вступало в противоречие с неопределённостью, царившей в отношениях с соседями. С другой стороны, мир мог принести на пограничные земли процветание и соответственно прирост населения, который наблюдался в целом в западной и центральной части Европы во второй половине XI века. Для расселения и власти требовались новые территории. Эти земли направленно заселялись колонистами из других регионов, например, Нидерландов, с целью экономического развития территорий. Славяне отождествляли христианство с рабством и иностранным господством, что делало невозможной миссионерскую деятельность.

Первая концепция крестового похода на вендов 1107—1108 годов

Первые планы крестового похода против вендов появились ещё в 1107—1108 годах по итогам Первого крестового похода и независимо от Рима. К этому времени относятся первые призывы к крестовому походу против языческих полабских славян, содержавшие идею захвата их земель.

Призывы к крестовому походу 1107—1108 годов содержат описание бедствий христианского населения и церкви, которые приносили язычники и их набеги. В них выдвинуты требования не обращения язычников в веру, а их покорения с целью освобождения церкви и христиан. Интересы сосредоточены на освобождении когда-то христианских земель, а не на языческом населении. Крестовый поход представляется как освободительная война с целью возврата христианских земель: «Ибо это наш Иерусалим, изначально свободный, низведённый в раба жестокостью язычников».[1]

Призыв к крестовому походу обещает двойную награду — духовную и светскую. Элемент материального вознаграждения выступает со всей отчётливостью: «Если крестоносцы пожелают, они могут завоевать самую лучшую страну для поселения. Хотя язычники скверны, их земля богато одарена мясом, мёдом и мукой».[2]

Идея Вендского крестового похода

Рейхстаг во Франкфурте

Идея крестового похода против вендов возникла, как предполагается, в период между двумя рейхстагами — в Шпейере в конце декабря 1146 года и Франкфурте в марте 1147 года. В Шпейере Конрад III объявил о своём участии во Втором крестовом походе. Рейхстаг во Франкфурте урегулировал вопросы власти в империи перед выступлением во Второй крестовый поход. На этом рейхстаге речь зашла и о крестовом походе против вендов. Саксонские князья отказались от участия в походе в Палестину, сославшись на угрозу, исходившую для их границ со стороны язычников-славян. Кто выдвинул предложение отправиться с походом вместо Палестины на вендов, из источников установить невозможно, но оно было одобрено участниками рейхстага и в частности Бернаром Клервоским. В этом предприятии были заинтересованы те князья в Саксонии, которые не состояли в союзнических отношениях со славянами. Инициатива похода против вендов могла исходить от них, ведь они получали тем самым возможность выполнить свой христианский долг, не испытывая трудностей пути на Восток, и получить власть над вендскими землями. Поход против полабских славян был выгоден и наиболее влиятельным князьям Саксонии — Альбрехту Медведю и Генриху Льву, решавшим таким образом свои военно-политические проблемы.

Призывы к крестовому походу против вендов

Идея крестового похода против вендов распространилась в Священной Римской империи благодаря воззванию Бернара Клервоского в марте 1147 года. Сама идея была внесена светскими князьями на рейхстаге, а концепция с религиозным обоснованием была сформулирована Бернаром. 13 апреля 1147 года последовала папская булла Divini dispensatione, содержавшая сходный по смыслу призыв папы Евгения III, уравнявшего крестовый поход против вендов с крестовыми походами на Восток и Реконкистой. Папа пообещал участникам крестового похода на вендов отпущение грехов и пригрозил отлучением от церкви тем, кто во имя мирской наживы не сдержит свой обет крестоносца. Два воззвания к крестовому походу против вендов отличались по целям. Если Евгений III требовал лишь обращения вендов в веру, то Бернар призывал к уничтожению народа, natio deleatur, что часто преподносится как категорический девиз «Крещение или смерть». Однако действительно ли это имел в виду Бернар, подвергается сомнению. Во-первых, natio deleatur может означать не уничтожение людей, а разрушение властных структур. Во-вторых, Бернар Клервоский был одним из ведущих мыслителей католической церкви того времени. Насильственное обращение в веру под девизом «Крещение или смерть» противоречило бы официальному учению церкви. Каноническое право, всё более прочно утверждавшееся в то время, придерживалось мнения, что обращение в веру должно происходить на основе свободного волеизъявления. Кроме того, «Крещение или смерть» не согласуется со взглядами Бернара, которые он излагал в других трудах, посвящённых обращению с евреями, еретиками и язычниками. Воззвания Бернара Клервоского и папы Евгения III к крестовому походу против вендов отличаются от предыдущих посланий такого рода тем, что целью, поставленной перед крестоносцами, впервые являлась не земля, которая должна была стать христианской, а обращение язычников в веру.

Подготовка и планирование

В воззвании Бернар Клервоский указал дату сбора — 29 июня и место сбора — Магдебург. Папа Евгений III в своём послании от 11 апреля 1147 года назначил только одного легата, Ансельма Хафельбергского. Это свидетельствует о том, что на этот момент было запланировано единое войско рыцарей-крестоносцев. Фактически же против вендов выступило два войска: одно возглавлял Генрих Лев, а другое — Альбрехт Медведь, и они вторглись на славянские земли с разных сторон. Для подготовки крестового похода против вендов 23 апреля 1147 года был созван рейхстаг в Нюрнберге, на котором Генрих Лев предположительно заявил о своём решении вести войско на земли бодричей. Для дальнейшей подготовки похода саксонские дворяне собрались в начале июня 1147 года в Гермерслебене близ Магдебурга.

В Магдебурге, где согласно воззванию Бернара Клервоского должны были собраться войска, появилась лишь часть крестоносцев. Это соединение крестоносцев с Альбрехтом Медведем во главе выдвинулось во второй половине июля в путь к землям гевелов и лютичей. В это же время против бодричей выступило второе войско, возглавляемое Генрихом Львом. Где формировалось второе войско, осталось неизвестным.

Очевидно, что в первоначальный план крестового похода на славян, предусматривавшего только один удар по территории лютичей и поморян, были внесены изменения. Об этом говорит не только несоразмерность двух войск: войско Альбрехта Медведя было значительно больше войска Генриха Льва. Никлот в спешке занялся обороной своих земель от войска Генриха лишь после рейхстага в Нюрнберге. Это свидетельствует о том, что изначально крестовый поход на земли Никлота не планировался, ведь воззвания к крестовому походу и планы этой военной кампании не могли ускользнуть от его внимания. Ситуация выглядит так, как если бы Никлот не видел поначалу в крестовом походе опасности для своей власти. Гельмольд из Бозау сообщает, что поводом для разделения войска крестоносцев послужило нападение отрядов Никлота на саксонские поселения в конце июня, что однако противоречит информации Гельмольда об оборонительных мерах, предпринятых Никлотом. Скорее всего, решение о разделении войска крестоносцев было принято раньше.

Роль Генриха Льва и Альбрехта Медведя

Вероятно, инициатива крестового похода против вендов исходила от светских правителей. Саксонские князья на Франкфуртском рейхстаге все до одного претендовали на славянские территории. О заинтересованности религиозных и светских правителей Саксонии в таком предприятии говорит и первый призыв к крестовому походу 1107—1108 годов. Основную роль сыграли два могущественных князя Саксонии — Генрих Лев и Альбрехт Медведь, имевшие особый интерес к земле вендов. Генрих Лев претендовал на территории к северу от Эльбы и Эльды, а Альбрехт Медведь — на земли южнее. Для них обоих крестовый поход против славян представлял больший интерес, чем крестовый поход на Ближний Восток. В особенности Генриху в свете проблемных отношений его рода Вельфов с правящим домом Штауфенов удобнее было бы не участвовать в походе вместе с императором Конрадом III. Однако в планировании и подготовке похода на славян Альбрехт принял более активное участие.

Реакция славян

Масштабная подготовка столь крупных военных действий как крестовый поход и призывы к участию в нём не могли остаться незамеченными для славян. Известно о реакции со стороны бодричей и их правителя Никлота.

Никлот, на территории которого вторгся Генрих Лев, распорядился о возведении крепостных укреплений и в частности укрепления крепости Добин. С саксонским графом Адольфом II Гольштейнским Никлота связывал союзнический договор: на вендской территории имелись поселения графа Адольфа, зависевшие от расположения Никлота. Поэтому Никлот обратился к Адольфу с просьбой о заступничестве перед Генрихом, но Адольф отказал, проявив лояльность к немецкому князю. Никлот обвинил его в вероломстве и заявил о расторжении союза, пообещав тем не менее при этом предупреждать о возможных нападениях на его селения.

В конце июня 1147 года Никлот совершил внезапный удар по колонистам на южной Эльбе, захватив их имущество и взяв пленных. Начало военным действиям было положено утром 26 июня 1147 года, когда военный флот бодричей напал на Любек. Держа слово, данное графу Адольфу, Никлот сообщил ему о нападении на Любек за день до этого. Гельмольд из Бозау сообщает, что погибло 300 человек. Поселение было разгромлено, а осада любекской крепости продолжалась в течение трёх дней. Конница бодричей громила саксонские посёлки и ушла с территории только после того, как получила известие о том, что граф Адольф собирает войска. Крестоносцев в это время там не было, и графу Адольфу понадобилось несколько дней, чтобы собрать войско. Нападение бодричей стало ещё одним оправданием для крестового похода с целью защиты христианских земель. Новость о том, что славяне первыми начали войну, быстро распространилась и ускорила начало крестового похода.

Ход крестового похода

Крестоносцы под командованием Альбрехта Медведя

С войском крестоносцев под руководством Альбрехта Медведя, вторгшимся на территории северных лютичей и поморян, выступили Конрад I Мейсенский, архиепископ Магдебурга, Ансельм Хафельбергский и Вибальд Корвейский. Войска прошли через Хафельберг и Мальхов, разорив там языческое святилище, и осадили крепость Деммин. Оттуда крестоносное войско или, вероятнее, его часть направилось к Штеттину и осадило его. Согласно анналам Винценца Пражского, немецкие рыцари понесли в боях серьёзные потери. Осаждённые, уже несколько поколений подвергавшиеся христианизации миссионерами, взывали к имперским епископам, находившимся при войске. Последовавшие переговоры привели к заключению мира. На встрече летом 1148 года поморянский князь Ратибор и саксонские князья исповедались и принесли клятву бороться за христианскую веру.

Крестоносцы под командованием Генриха Льва

О северном войске известны только события вокруг крепости Добин. Юный Генрих Лев, которому было приблизительно 18 лет, со своим войском, в котором присутствовал архиепископ Бремена Адальберт, направился в Добин и осадил крепость. Среди осаждавших Добин были и датские войска. Однако по словам Гельмольда из Бозау они были столь неумелы в военном деле, что своей атакой привели к потерям среди крестоносцев. Предположительно в Добине также состоялись переговоры по образцу Деммина с крещением или как минимум символическим крещением осаждённых и освобождением пленных.

Славяне

Славяне избегали открытых сражений и уходили в подготовленные крепости, скрывались в лесах и болотах. В истории Штеттина известно о попытке использования славянами дипломатических средств. На крепости были установлены кресты, а к крестоносцам отправлены послы, среди которых был епископ, которые, ссылаясь на Отто Бамбергского, заявили, что уже являются христианами и что для укрепления веры лучше вести миссионерскую деятельность, а не крестовый поход. После этого начались мирные переговоры.

Руяне пытались прийти на помощь соседям-бодричам, напав на плохо охраняемый датский флот, стоявший на якоре у Рюгена, и заставив датчан вернуться домой. Польские крестоносцы («признанные»[кем?] славяне-христиане Болеслава III) участвовали в военных действиях на неподвластных им территориях Поморья.

Итоги

Источники часто указывают на безрезультатность крестового похода на славян, однако к этой оценке следует подходить с долей осторожности. Авторами источников выступают священники, и потому в своих записях они отразили своё разочарование исходом кампании. Так, Гельмольд из Бозау сообщает, что венды не воспринимали крещение с должной серьёзностью. Он также критикует саксонских князей, занятых вопросами власти и недостаточно серьёзно относившихся к своей миссии борьбы с язычеством. Однако для оценки успеха похода важно определить её критерии и, в частности, на чём основываться в оценке: на призыве Бернара Клервоского или папы Евгения III. Также необходимо установить приоритет религиозных и светских целей крестового похода. Очевидно, что крестовый поход на славян в 1147 году имел свои результаты, возможно, не столь масштабные, как хотелось бы церкви.

Для светской жизни к результатам похода можно с уверенностью причислить массированную демонстрацию власти саксонских князей, прежде всего, Альбрехта Медведя и Генриха Льва. Это нашло отражение в дани, которой были обложены славянские правители. Результаты для церкви выразились в восстановлении епископств Хафельберг, Бранденбург, Ольденбург и Мекленбург и создании новых епископств, строительстве новых церквей и монастырей.

Напишите отзыв о статье "Крестовый поход против славян"

Примечания

  1. Архивная книга Магдебургского архиепископства I 193, с. 250. цитата по: Lotter 1977, 60. «Surgite, principes…et sicut Galli ad liberationem Hierusalem vos preparate! Hierusalem nostra ab initio libera gentilium crudelitate facta est ancilla….»
  2. Архивная книга Магдебургского архиепископства I 193, с. 251. цитата по: Lotter 1977, 60. «…Gentiles isti pessimi sunt, sed terra eorum optima carne, melle, farina…Quapropter o Saxones, Franci, Lotaringi, Flandrigene famosissimi et domitores mundi, hic poteritis et animas vestras salvificare et, si ita placet, optimam terram ad inhabitandum acquirere…»

Литература

  • Helmut Beumann: Heidenmission und Kreuzzugsgedanke in der deutschen Ostpolitik des Mittelalters. 1963.
  • Gerd Biegel: Heinrich der Löwe — Kaiserenkel, Kaiserfreund, Kaiserfeind, Braunschweig 1995.
  • Wolfgang Brüske: Untersuchungen zur Geschichte des Lutizenbundes. deutsch-wendische Beziehungen des 10. — 12. Jahrhunderts. 1955.
  • Margret Bünding: Das Imperium Christianum und die deutschen Ostkriege. 1940.
  • Marek Derwich: Sachsen und Polen im 12. Jahrhundert, in: Luckhradt, Jochen; Niehoff, Franz (Hg.): Heinrich der Löwe und seine Zeit — Herrschaft und Repräsentation der Welfen 1125—1235 — Katalog der Ausstellung Braunschweig 1995, Band 2, München 1995, S. 136—143.
  • Hans-Otto Gaethke: Herzog Heinrich der Löwe und die Slawen nordöstlich der unteren Elbe. 1999.
  • Norman Housley: Contesting the Crusades, Malden, Mass. u.a. 2006.
  • Hans-Dietrich Kahl: Slawen und Deutsche in der brandenburgischen Geschichte des zwölften Jahrhunderts. 1964.
  • Hans-Dietrich Kahl: Wie kam es 1147 zum «Wendenkreuzzug»? In: Grothusen, Klaus-Detlev/Zernack, Klaus (Hrsg.): Europa Slavica — Europa Orientalis. Festschrift für Herbert Ludat zum 70. Geburtstag, 1980, S. 286—296.
  • L. Keller: Der Kreuzzug gegen die Wenden im Jahre 1147. Zeitschrift für Preußische Geschichte und Landeskunde 12, 1875.
  • Friedrich Lotter: Die Konzeption des Wendenkreuzzugs: ideengeschichtliche, kirchenrechtliche und historisch-politische Voraussetzungen der Missionierung von Elb- und Ostseeslawen um die Mitte des 12.Jahrhunderts, Sigmaringen (Jan Thorbecke) 1977.
  • Friedrich Lotter: Die Vorstellungen von Heidenkrieg und Wendenmission bei Heinrich dem Löwen, in: Mohrmann, Wolf-Dieter: Heinrich der Löwe, Göttingen 1980, S.11-43.
  • Jürgen Petersohn: Friedrich Barbarossa, Heinrich der Löwe und die Kirchenorganisation in Transalbingien, in: Fried, Johannes; Oexle, Gerhard Otto (Hg.): Heinrich der Löwe — Herrschaft und Repräsentation, Ostfildern 2003, S. 239—279.
  • Manfred Unger: Bernhard von Clairvaux und der Slawenkreuzzug 1147. Zeitschrift für Geschichtswissenschaft 7.1959. 80-90.
  • Eberhard Schmidt: Die Mark Brandenburg unter den Askaniern (1134—1320). 1973.
  • Lutz Partenheimer: Die Entstehung der Mark Brandenburg. Mit einem lateinisch-deutschen Quellenanhang. 1. und 2. Auflage, Köln/Weimar/Wien 2007 (Quellen zum Wendenkreuzzug S. 128—135).

Ссылки

Отрывок, характеризующий Крестовый поход против славян

Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.