Крестьяне, играющие на дудках
| |
| Борис Григорьев | |
| Крестьяне, играющие на дудках (Бретонские волынщики). 1924 | |
| Холст, масло | |
| SEPHEROT Foundation, Лихтенштейн | |
«Крестья́не, игра́ющие на ду́дках» («Бретонские волынщики») — картина Бориса Григорьева 1924 года из цикла Visages du Monde («Лики мира», 1920–1931). Вторая по цене (3,2 млн долларов) картина Григорьева из проданных на аукционах; уступает только «Чабану» (портрет Николая Клюева; 3,7 млн). Полотно куплено в ноябре 2008 года на аукционе Sotheby's в Нью-Йорке лихтенштейнским фондом SEPHEROT Foundation.
История
Картина «Крестьяне, играющие на дудках» была написана Борисом Григорьевым в 1924 году в рамках цикла Visages du Monde («Лики мира», 1920–1931).
До 2008 года картина находилась в запасниках Berkshire Museum в Питтсфилде, куда попала из собрания малоизвестных коллекционеров Джозефин Крейн и Флоренс Кип. Полотно не репродуцировалось в монографиях по творчеству Бориса Григорьева и с 1920-х годов не появлялось на выставках. «Крестьян, играющих на дудках» вместе с двумя другими обнаруженными работами Григорьева, «Чабаном» (портрет Николая Клюева) и «Мужчиной с трубкой» Berkshire Museum выставил на аукцион Sotheby's в Нью-Йорке 3 ноября 2008 года. Если до начала продаж «Крестьяне, играющие на дудках» оценивались как самая дорогая (4—6 млн долларов) григорьевская работа, и «Чабан» по предварительной оценке (2,5—3,5 млн) им уступал, то в результате продаж картины поменялись местами: «Крестьяне» были проданы за 3,2 млн, «Чабан», ставший самой дорогой картиной Григорьева из проданных на аукционах, — за 3,7. Бывшая до этого почти в течение года самой дорогой григорьевской работой «Марсельская шлюха», стала третьей[1].
«Крестьяне, играющие на дудках», так же как и за год до этого «Марсельская шлюха», были куплены лихтенштейнским фондом SEPHEROT Foundation.
Напишите отзыв о статье "Крестьяне, играющие на дудках"
Примечания
- ↑ Савицкая Анна. [os.colta.ru/art_times/auctions/details/5576/?attempt=1 Музейные активы] // OpenSpace.ru. — 29 октября 2008 года.
Отрывок, характеризующий Крестьяне, играющие на дудках
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
