Крещение Польши

Крещение Польши (польск. Chrzest Polski) — общее название длительного процесса христианизации польских земель. Эти события начались 14 апреля 966 года, начиная с крещения польского князя Мешко I, который был первым правителем польского государства, а закончились в XIV—XV веках, с преодолением трудностей с древними верованиями и достижением массового вовлечения поляков в христианскую веру.

Считается что христианизация польских земель продолжалась до начала XIII века, хотя согласно церковным источникам пережитки языческих верований сохранялись до XVII века.

Мешко I крестился по римскому обряду. Крещение правителя и создание независимого епископства приравняли гнезненскую государственность к христианским государствам Европы и открыли Польше доступ в круг западноевропейской культуры.

Религия в польских землях до крещения

На польских землях до принятия христианства царил политеизм. Почитали многих богов, силы природы и духов предков. Имена некоторых божеств повторялись у нескольких племен. Обычно каждое племя или племенной союз имели одного бога, которому поклонялись больше всего. В частности, у каждого рода были свои почитаемые духи умерших. Женщина, которая выходила замуж, должна была изменить культ предков — отрекалась от обрядов собственной семьи и начинала отдавать дань предкам семьи мужа. Так же, всякий юноша, который вступал в княжескую дружину, менял собственный культ предков на культ предков князя, поскольку, неся службу в дружине, он становился его сыном и подлежал его отцовской (патриархальной) власти. Славянин верил, что бог чужого племени настолько же реален, как и бог его собственного племени. В иерархии славянской религии существовала возможность отречься от одного бога в пользу другого, при условии, что второй сильнее первого. Поэтому отречение от веры славянина тех времен нельзя сравнивать с отречением от веры христианина.

Для Мешко I и его советников Бог победоносных немцев и чехов, вероятно, мог считаться сильнейшим. Это убеждение, усиленное практическими выгодами принятия христианства, склонило к принятию такого решения.

Согласно некоторым, особенно ранним исследователям, христианство славянского обряда существовало на польских землях (в частности, в Малой Польше) в IX веке, когда Великоморавская держава поставила в зависимость от себя государство вислян и заставила их князя принять христианство. Крещение могло произойти во время второго пребывания Мефодия в Моравии, то есть в 873—885 годах. Упомянутые следы христианства славянского обряда найдены, в частности, в Кракове, Вислице и Пшемысле.

Другие исследователи отвергают теорию, что христианство славянского обряда существовало на польских землях уже в IX веке. Согласно им, миссионерская деятельность, которая велась в Моравии с согласия Папы Адриана II через Мефодия, не распространялась на государства первых Пястов. Однако это не означает, что рание польские земли, особенно Малая Польша и Силезия, которые долгое время были в составе Великоморавской державы, позже Чехии, не имели связей с христианством. Во время крещения Мешко I эти земли, однако, были вне пределов тогдашней Польши.

Крещение Мешко I. Обстоятельства принятия христианства

Земли славян простираются от Сирийского [т. е. Средиземного] моря до Океана на севере... Они образуют много различных племён... В настоящее время у них имеется 4 короля - король болгар; Буислав, король из Праги, Богемии и Кракова; Мешекко, король севера; и Накун на крайнем западе...

Что касается страны Мешекко, то она является самой протяженной из их [славян] стран, богата зерном, мясом, медом и рыбой. Он взимает в чеканенной монете налоги, которые обеспечивают содержание его людей. Каждый месяц каждый получает из них [налогов] определённую сумму. Он имеет 3000 латников... и обеспечивает их всем, в чём они нуждаются: одеждой, лошадьми и оружием...

В общем, славяне смелы и воинственны, и, если бы они не раскололись на множество разобщенных групп и подразделений, то никакой народ на земле не устоял бы перед их натиском. Они населяют те страны, которые наиболее плодородны и наиболее обильны в средствах пропитания. Они занимаются с большим усердием земледелием и приобретением пропитания и превосходят в этом все народы севера. Их товары идут по земле и морю в Русь и Константинополь...

Славяне ведут войны с Румом, франками, лангобардами и другими народами, и военное счастье чередуется между ними.

Ибрагим ибн Якуб

В момент принятия христианства Мешко I руководил централизованным государством (в соответствии с заметками Ибрагима ибн Якуба) с большим войском. Он не хотел принимать христианство от немцев, поэтому женился на чешской княжне Дубравке и принял христианство в 966 году. Также известно, что Мешко вёл тогда войны с велетами (об этом сообщали Ибрагим ибн Якуб, Видукинд Корвейский). В то же время, Мешко завладел племенами любушан (по Видукинду), вторгнувшись в сферу влияния Священной Римской империи. Сражаясь с велетским князем Вихманом, Мешко не решился на войну с императором Оттоном I и согласился платить ему дань. Оставалось ещё урегулировать взаимоотношения с чешским князем Болеславом I Грозным, который оставался в союзе с велетами, но Мешко уладил отношения браком с Дубравкой. Чтобы одновременно получить союзников в Саксонии (в то время — враги Чехии), гнезненский правитель решился на крещение. Поэтому следует констатировать, что крещение имело прежде всего политический характер, а сдержанность Мешко I свидетельствует о его дальновидности и рациональности. Это позволило ему в короткое время решить проблемы с Вихманом.

Несомненно, принятию такого решения способствовали также планы империи, которая основывала колонии на территориях к востоку от Немецкого королевства в результате подчинения их немецкой церкви. Элементом осуществления этих планов было основание в 968 году епархии в Магдебурге, восточные границы которой не были чётко определены. Отсюда вывод, что одним из планов империи была восточная экспансия.

Таким образом, что принимая христианство, Мешко I преследовал следующие цели:

• предотвратить усиление немецкого влияния и установить самостоятельную политическую государственность полян в христианской Европе;
• сблизиться с саксонскими правителями, что должно было облегчить совместные действия против полабских племен, например велетов;
• усилить союз с Чехией (тем самым нейтрализуя чешско-велетский союз; вскоре чехи оказали помощь, благодаря которой Мешко победил велетов);
• укрепить свою власть

Сейчас предполагается, что Мешко I крестился на территории своей родины в Познани на острове Ледники^пол. или в Гнезне; в двух первых местах найден баптистерий, который датирован второй половиной X века. Часть историков, однако убеждена, что это могло произойти на территории Германии (большинство указывает на Регенсбург).

Христианизация польских земель

Миссионерская миссия, начавшаяся в двух главных городах — Гнезно и Познани — с крещением Мешко и его приближённых, стала распространяться по стране. В течение X и XI веков в Польше появились различные духовно-церковные органы. Об этом свидетельствует строительство церквей и появление клира. Первый епископ Польши, Йордан, был назначен Папой Иоанном XIII в 968 году. Сын Мешко Болеслав I Храбрый поощрял миссионерские миссии в соседние земли, в том числе миссию будущего святого Адальберта Пражского к пруссам, и основал Архиепископство Гнезненское в 1000 году.

В 1000 году, когда пророчили конец света, Папа побудил императора Отона III поехать на богомолье в Гнезно и создать митрополичью кафедру. Болеслав Храбрый устроил ему пышную встречу, и император назначил брата Войцеха, Радима (лат. Gaudentius) первым архиепископом и подтвердил просьбу, изложенную в «Dagome iudex». Епископские кафедры были созданы в Кракове для вислян; во Вроцлаве — для силезцев; в Колобжеге — для поморян. После смерти Болеслава Храброго вся структура молодой митрополии потерпела крах в 1035—1037 гг. в результате массового восстания язычников, которое подорвало и государство, и церковь. Но в течение следующих десятилетий митрополию терпеливо восстановили, поэтому, за исключением этого перерыва, начался её непрерывный рост. Когда в польскую орбиту попали новые провинции, структура архиепископства расширилась. Плоцк получил своего епископа в 1075 году, Влоцлавек и Лебус — в 1123—1124 гг., Западная Померания — в 1140 году в Волине, Червонная Русь — сначала в Галиче, а впоследствии во Львове, в 1367 году. Сеть приходов возникла в XII веке и постоянно укреплялась. Монастырская жизнь, зародившись у бенедиктинцев в Мендзыжече близ Познани и в Тинеце близ Кракова в начале XI в., развивалась дальше с прибытием цистерцианцев в XII в. и нищенствующего ордена в XIII веке.

Но характер и связи ранней христианской церкви в Польше были отнюдь не простые. Католические апологеты, начиная со средних веков, всегда уделяли исключительное внимание повиновению римской церкви и латинскому обряду. Но поскольку поляне переняли христианство из Богемии, следует помнить, что к концу XI века славянская литургия Кирилло-Мефодиевской традиции сосуществовала в чешских землях наряду с поддерживаемой усилиями немцев латинской церковью. Хотя нет прямых свидетельств, что крещение, которое совершил Мефодий для племенного предводителя вислян, оставило какой-то длительный след в религиозной жизни к северу от Карпат, почти нет сомнения, что немалую часть своего религиозного словаря польский язык перенял от чешских и славянских форм, а не от немецких или латинских. Такие слова, как польск. chrzest (крещение), польск. kazanie (проповедь), польск. kościół (костёл), польск. pacierz (Отче наш), польск. ksiądz (ксёндз), являют собой очевидные примеры. И Войцех, и его брат по отцу Гаудентиус происходили из благородной семьи Славниковичей, приверженной славянскому обряду, и, как можно полагать, перенесли свои симпатии в Польшу.

Значение крещения

Мешко I после принятия христианства сравнялся по политическому весу с другими христианскими правителями. Приобрёл возможность объявлять перемирие и заключать союзы в соответствии с правами монарха (лат. Jus Honorum). Принятие христианства укрепило значение правителя в глазах подданных. Церковь провозглашала, что власть князя происходит от Бога и любое выступление против неё признаётся грехом.

В Польшу, вслед за принятием христианства, всё чаще прибывали церковные деятели и священники. Они обращали людей в новую религию и служили светской власти. В те времена только священники умели читать и писать. Прежде всего пользовались латынью, которая применялась в том числе в международных переговорах. Монастыри и костёлы были очагами культуры и образования.

Празднования по случаю тысячелетия крещения Польши

Крупный юбилей принятия христианства в Польше пришёлся на 1966 год.

Крайне тщательно к празднику готовилась римско-католическая церковь, особенно потому, что польские празднования должны были совпасть со Святым Годом в Риме. Приготовления начались в 1957 г. с Великой Новенны — девятилетнего периода молитвы и поста. В 1966 году кардинал-примас Стефан Вышинский объездил всю страну, воеводство за воеводством. Всюду его приветствовали десятки и сотни тысяч людей. Каждая церковь в Польше вывесила лозунг «Священное тысячелетие Польши 966—1966» (лат. Sacrum Poloniae Millenium, 966–1966), а также такие традиционные лозунги, такие как «Во имя Бога и страны» (лат. Pro Deo et Patria), «Всегда верен Польше» (лат. Poloniae semper fidelis), «Народ с Церковью» (польск. Naród z Kościołem). 15 мая 1966 года в соборе Святого Петра в Риме Папа Павел VI, которому помогал делегат от кардинала-примаса епископ Владислав Рубин, отправил папскую мессу в честь Польской церковной провинции. В церквях Санта-Мария-Маджоре, Сант-Андреа-аль-Квиринале в Монтекассино, в соборах в Глазго, в Лансе, в департаменте Па-де-Кале, в Детройте — везде, где были какие-то связи с Польшей, польские католики собирались и подтверждали свою веру. Читая проповедь в Гнезно, кардинал Вышинский обратился с таким призывом: «Я искренне хочу, чтобы вы твердо посмотрели на прошлое и настоящее и, научившись любить историю этого христианского народа, смотрели открытыми глазами на его католическую сущность».

Подготовку к празднику вели в то же время государственные и партийные функционеры. Сейм ПНР провозгласил период 1960—1966 годов «юбилеем польской государственности и культуры». Были ускорены археологические раскопки в Гнезно, Калише, Вишлице и других местах, чтобы иметь более определённые представления о жизни в княжестве Мешко. Были инсценированы процессии, чтобы подчеркнуть «патриотические и прогрессивные традиции польского народа на протяжении столетий». Научные общества устраивали собрания, обсуждая значение различных дат и событий. Организации молодежи начали грандиозную добровольную кампанию построения «тысячи школ в честь тысячелетия» и перевыполнили свой план. Количество всевозможных годовщин быстро увеличивалось. В 1960 году отпраздновали 550-ю годовщину Грюнвальдской битвы. В 1961 году отпраздновали 300-летие первой польской газеты «Меркурий польский» как день рождения польской прессы. В 1963 году отметили сотую годовщину Январского восстания, в 1964 году — 600-ю годовщину Ягеллонского университета, древнейшего очага польской науки, и двадцатую годовщину ПНР, а в 1965 году — двадцатую годовщину освобождения Польши советскими войсками от немецко-фашистской оккупации. И, наконец, 1 мая 1966 года все государственные и партийные органы принимали участие в митингах, прошедших по всей стране, получили поздравления партий братских стран и иностранных сторонников и одновременно организовали колоссальные процессии, марши, концерты и танцы на улицах.

Само слово «тысячелетие» (лат. Millenium) имело в рамках коммунистической Польши двойное толкование. Церковь праздновала тысячу лет христианизации. Во вступлении к выпущенному церковью юбилейному альбому отмечено: «Всё началось с крещения». По мнению церкви, крещение Мешко имело большое значение. То было религиозное, церковное событие. Одновременно, органы государственной и партийной власти вели сугубо светские и политические демонстрации.

См. также

• Княжество западных полян
• Языческие восстания в Польше
• Религия в Польше

Отрывок, характеризующий Крещение Польши

– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805 м, 6 м, 7 м, 9 м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811 м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.