Кривое зеркало (театр)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Кривое зеркало» — театр малых форм, работал в Петербурге-Петрограде-Ленинграде в 1908—1918 и 1922—1931 гг.





История

Театр был создан в Петербурге в 1908 году. Создатели редактор и издатель театрального журнала «Театр и искусство» А. Р. Кугель и его гражданская жена, артистка З. Холмская и их друзья-помощники Н. А. Тихонов, Н. А. Тэффи, В. А. Мазуркевич, Н. Н. Вентцель, А. А. Плещеев, З. Д. Бухарова, А. А. Измайлов и др.[1]. «Кривое зеркало» было задумано как театр пародии. Одновременно идею похожего театра разрабатывал Мейерхольд, он со своими друзьями назвали свой театр «Лукоморье». Театральный клуб принял решение: открыть оба театра.

5 декабря 1908 в особняке князя Н. Юсупова на Литейном проспекте состоялось представление двух театров. Для спектаклей «Лукоморья» было определено время с 8 до 12 вечера; для «Кривого зеркала» — с 12 до 3 ночи.

Очень скоро выяснилось: элитарно-художественные изыски «Лукоморья» слишком серьёзны для легкомысленного жанра кабаре. А неприхотливое «Кривое зеркало» в большей степени отвечало невзыскательным вкусам ищущей лёгких утех публики. «Лукоморье» вскоре закрылось, и «Кривое зеркало» осталось единственным театром-кабаре Театрального клуба Петербурга. Правда, начало программ по-прежнему приходилось на 12 часов ночи: актеры «Кривого зеркала» служили в других петербургских театрах. Спектакли шли не ежедневно, а один-два раза в неделю.

В своем журнале «Театр и искусство» Кугель объявил, что в представлениях могут принять участие все желающие; номера основной программы будут перемежаться исполнениями любителей. Желающие откликнулись: в представлениях участвовали самые разные самодеятельные актеры — зачастую любительское исполнение уже само по себе становилось пародией. Программы, скептические и иронические в своей основе, состояли из пародий, фельетонов, конферанса, комических сцен, пантомим, миниатюр, вокальных и танцевальных номеров, включали импровизации, имитации, выступления гастролеров[2]. Это было время бурного развития театральной режиссуры. Совершенно непохожие друг на друга, неожиданные по своим решениям экспериментаторские постановки буквально наводнили культурную жизнь страны. Ещё больше они получили распространение сразу после революции. Новые театральные режиссёры с новым пониманием театральной эстетики, смелые экспериментаторы, вырастали на глазах: Н. Н. Евреинов, Борис Глаголин, Мейерхольд, Н. М. Форрегер и многие другие; театры Мастфор, Синяя блуза и т. д. Сами по себе неожиданные новые постановочные течения давали огромное раздолье пародистам для фантазии.

В январе 1909 в «Кривом зеркале» состоялась премьера спектакля, ставшего легендарным, — «Вампука, Принцесса африканская» (драматургический фельетон М. Н. Волконского, опубликованный в 1910 в «Новом времени» с подзаголовком «Образцовое либретто для оперы»). Инициатива постановки принадлежала композитору В. Г. Эренбергу, который написал к спектаклю музыку, пародирующую оперы Мейербера и Верди. Поставил спектакль Р. А. Унгерн. Спектакль продержался на сцене много лет, последний раз был показан в 1930 году — небывалое долголетие для театральной пародийной постановки.

В 1910 году Кугель пригласил на должность главного режиссёра Н. Н. Евреинова, остававшегося на этом посту почти семь лет. Из театра почти полностью ушла атмосфера капустников и любительских спектаклей, — но и не пользовавшийся уже успехом, не удовлетворявший зрительские запросы, попросту — надоевший репертуар и дилетантизм. Многие актеры перешли в «Кривое зеркало» на постоянную работу; начало спектаклей перенесли на 9 часов вечера. Помимо пародийных спектаклей и сатирических миниатюр, Н. Н. Евреинов на практике реализует новую архитектонику драмы, одним из принципов которой становилось воплощение в театральном действии мира сознания — сценической технологии воспроизведения внутреннего мира героя — монодрама Н. Н. Евреинова. В это время, театр, испытывавший кризис, что и явилось одной из причин приглашения нового режиссёра, уже имевшего известность и успех, именно благодаря его изобретательности и активности, приобретает большую популярность, об этом говорит и факт динамики развития театра: за время работы Н. Н. Евреинова в «Кривом зеркале», режиссёром было поставлено около ста спектаклей, разнообразие которых долгое время и являлось залогом успеха [3].

В труппе работали следующие актеры: З. Холмская, Е. А. Нелидова, Е. Хованская, Л. Н. Лукин, М. Лукина, В. А. Подгорный, В. Хенкин), А. Лось, Н. Н. Урванцов, В. Александровский, С. Антимонов, М. Яроцкая, В. П. Лачинов, В. Лепко, Лев Фенин, К. Э. Гибшман, Ф. Н. Курихин и др., композиторы И. А. Сац, В. Эренберг, среди режиссёров — Н. М. Фореггер, Р. А. Унгерн (ушел с приходом Н. Н. Евреинова). Театр в таком составе просуществовал до 1918 года.

Существуют воспоминания Зинаиды Васильевны Холмской о «Кривом зеркале». Они опубликованы в «Петербургском театральном журнале» № 5, 1994 ([ptzh.theatre.ru/1994/5/5/|статья «Театр „Кривое зеркало“»]):
У многих кривозеркальцев юмор занимал какую-нибудь определённую часть их индивидуальности и соответственно этому говорили, что у имитатора Айседоры Дункан — Н. Ф. Икара — огромный юмор в ногах, у Н. В. Грановского — юмор в спине и в движении, у С. И. Антимонова юмор находился в его неподражаемо-смешных интонациях.

По мере утраты Н. Н. Евреиновым интереса к настоящему предприятию, что в немалой степени было обусловлено его противоречиями с конъюнктурными установками содержателей труппы, театр начал исчерпывать себя, изжил себя, запутался в повторах, вновь назрел творческий кризис — и репертуар и приёмы. стилистика, в конце концов, не могли соответствовать запросам даже социально уже совершенно иной публики. Показателем этого стал уход из «Кривого зеркала» многих актеров в другие театры. Последний спектакль того периода прошел 17 марта 1918.

В 1922 Кугель с частью прежних и новыми набранными актерами возобновил работу «Кривого зеркала». Среди пришедших был А. М. Бонди (c 1923 г.). Один сезон (1923/1924) играли в Москве, в 1925 возвратились в Ленинград. Были восстановлены старые спектакли, поставлены новые, но новое «Кривое зеркало» оставалось лишь бледной тенью прежнего. После смерти Кугеля в 1928 театр окончательно потерял свою индивидуальность и превратился в обычный театр миниатюр. В 1931 был закрыт.

С 1939 года здание театра занимает конструкторское бюро «Балтсудопроект».

Напишите отзыв о статье "Кривое зеркало (театр)"

Примечания

  1. [www.krugosvet.ru/articles/116/1011622/1011622a1.htm «Кривое зеркало»]. Автор Татьяна Шабалина
  2. [encspb.ru/object/2804033315 «Кривое зеркало»]
  3. Существует именно такая оценка роли Н. Н. Евреинова — например, частично в следующей публикации: Тихвинская Л. Кабаре и театры миниатюр в России. 1908—1917. М.: РИК «Культура». 1995 ISBN 5-8334-0056-2. Но наиболее полное представление о деятельности режиссёра в этом театре даёт следующая книга: Николай Евреинов. В школе остроумия. М.: Искусство. 1998 ISBN 5-210-01340-5

Ссылки

  • [encspb.ru/object/2804033315 «Кривое зеркало»]
  • [www.krugosvet.ru/articles/116/1011622/1011622a1.htm «КРИВОЕ ЗЕРКАЛО»], автор Татьяна Шабалина
  • [www.edic.ru/res/art_res/art_28150.html Кривое зеркало]
  • [www.litforum.ru/index.php?s=&showtopic=25672&view=findpost&p=1094724 рецензия А. Р. Беляева на спектакль театра «Кривое зеркало».]

См. также

Отрывок, характеризующий Кривое зеркало (театр)


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.