Кривякино (усадьба)

Усадьба
Кривякино
Страна	Россия
Город	Воскресенск
Тип здания	Усадьба
Архитектурный стиль	переходный от барокко к классицизму
Дата основания	XVIII
Строительство	1769—1788 годы
Известные насельники	Иван Иванович Лажечников
Статус	Культурное наследие Российской Федерации, объект № 5010033000
Состояние	Реставрация
Сайт	[кривякино.рф/ Официальный сайт]

Кривякино (Красное Сельцо) — дворянская усадьба конца XVIII — начала XIX веков, расположенная на возвышенном левом берегу

Москва-реки, в черте города Воскресенска Московской области. Недавно отремонтирована. Используется как культурный центр.

История усадьбы

Усадьба была основана в конце 1760-х гг. генерал-майором А. Г. Замятиным (ум. 1772). Сперва усадебный дом был деревянным. Время построения кирпичного дома не установлено: по некоторым оценкам, на рубеже 70—80-x годов XVIII века. Кирпичное, оштукатуренное здание выстроено в стиле барокко с чертами раннего классицизма.

В 1797 году Кривякино перешло во владение князя Б. М. Черкасского, однако уже через несколько лет его сменил в качестве хозяина усадьбы коллежский асессор Николай Александрович Беклемишев. В документах на усадьбу того периода впервые упоминается о парке, существующим и поныне. Кроме того, зафиксировано новое название усадьбы — Красное Сельцо.

В начале XIX века усадьба была приобретена Иваном Ильичом Лажечниковым — коломенским купцом, отцом известного русского писателя Ивана Ивановича Лажечникова — на имя Николая Васильевича Обрескова, главы Московской губернии. С Кривякино связано детство и юность будущего писателя. Впоследствии он трижды посетит Кривякино — в 1854, 1856 и 1858 годах.

Нестабильное финансовое положение и проблемы со здоровьем вынудили Лажечникова-старшего отказаться от имения. Но продала его не вдова купца, а номинальные владельцы — наследники Н.В.Обрескова, его племянники: «полковник и кавалер Василий, отставные полковник и кавалер Пётр, Гвардии юнкер Павел и порутчик Александр Александровы дети Обресковы», как указано в купчей от 3 февраля 1824 года. Имение было оценено в 49 тысяч рублей.

Новым владельцем усадьбы стала Надежда Ивановна Курманалеева. Именно при ней, в 1829 году — была возведена домовая церковь во имя Грузинской иконы Божьей Матери, позже построен террасный спуск с лестницей к Москве-реке, разбит регулярный парк и окончательно сформировалась каскадная система из трёх прудов. В 1846 году усадьба была поделена на 5 частей. Большая часть осталась за Н. И. Курманалеевой, остальные доли были присоединены к окрестным «дачам».

В начале 50-х годов XIX века усадьба была выкуплена старшим братом И. И. Лажечникова — подполковником Николаем Ивановичем Лажечниковым. После его смерти, имением некоторое время владела его вдова, но в начале 70-х годов распродала по частям. В 1873 году владельцом части дворянского гнезда стал граф Сергей Владимирович Орлов-Давыдов (1849-1905), на тот момент владелец усадьбы Спасское. Другая часть имения принадлежала егорьевскому фабриканту В. А. Хлудову.

Когда произошёл октябрьский переворот, усадьбой владела племянница бездетного графа Орлова-Давыдова — княгиня Александра Ливен, урождённая Васильчикова. При ней был построен двухэтажный жилой флигель.

После 1917 года

Усадьба была национализирована, а её последние владельцы эмигрировали в Европу. После национализации в ней размещалась ячейка РКСМ. В 1929 году жилые помещения усадьбы были отведены под общежитие для строителей Воскресенского химкомбината. После войны в зданиях усадьбы разместился детский сад, который в середине 70-х годов XX века реорганизован в детский санаторий «Ласточка». В начале 90-х годов санаторий удалось выселить. Начались реставрационные работы.

Постановлением Совета Министров РСФСР от 9 декабря 1974 года №624 усадьба отнесена к памятникам культуры государственного значения.

С 2003 года усадебно-парковый ансамбль находится в ведении культурного центра «Усадьба Кривякино». C 2007 года ведется реставрация усадьбы.

Архитектурный ансамбль

В настоящее время в комплекс усадьбы входят:

1. главный дом 2-й половины XVIII века;
2. северный флигель для часовни 1-й половины XIX века;
3. южный жилой флигель 2-й половины XIX века;
4. парк с регулярной и пейзажной частями XVIII—XIX веков.

В середине XIX века усадебный дом был частично перестроен, изменена внутренняя планировка и убранство интерьеров. В первоначальном виде сохранилась центральная часть западного фасада, выходящего к Москва-реке. Утрачен бельведер и декоративные вазы на антаблементе. К северному фасаду пристроен теплый переход, соединяющий усадебный дом с флигелем. Эти преобразования нашли отражение в ряде биографических романов И. И. Лажечникова.

Культурный центр «Усадьба Кривякино»

В настоящее время, экспозиция культурного центра условно поделена на несколько тематических блоков: археология, русский быт, нумизматика и бонистика, мещанский городской быт, кузнецовский фарфор и другие. Отдельно представлен военный зал, экспозиция которого повествует о подвиге героев Великой Отечественной и Афганской войн, первой и второй Чеченской кампаний.

Примечания

Ссылки

• [кривякино.рф Официальный сайт усадьбы Кривякино]
• [vosgoradmin.ru/voskresensk/attractions/ Усадьба Кривякино на сайте Воскресенска]

Отрывок, характеризующий Кривякино (усадьба)

– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.