Кризис на Чешском телевидении

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Кризис на Чешском телевидении (чеш. Krize v České televizi) — конфликт, разгоревшийся на Чешском телевидении в конце 2000 года и продолжавшийся до января 2001 года (активная фаза с 24 декабря 2000 по 9 января 2001). В ходе кризиса новоиспечённый генеральный директор Иржи Годач попытался приватизировать общественное телевидение, вследствие чего уволил ряд сотрудников и запретил выпуск в эфир ряда телепрограмм.

Кризис был вызван сменой руководства на телевидении: отставкой прежнего независимого руководителя Душана Хмеличека и пришествию к власти Иржи Годача, который начал агитацию на Чешском телевидении за Гражданскую демократическую партию и её лидера, будущего президента Чехии Вацлава Клауса, и не выпускал в эфир программы журналистов, не поддерживавших политический курс Годача[1], а некоторые из них были и вовсе уволены по странным мотивам (например, за «неправильные вопросы», задававшиеся в ток-шоу)[2].

С 24 декабря 2000 выпуски новостей выходили с участием ставленницы Годача Яны Бобошиковой. Журналисты, которых Годач уволил по причине несогласия с официальной политикой Чешского телевидения, отказались покидать здание и оккупировали студию новостей. В ответ на это Годач фактически отключил Первый и Второй телеканалы Чешского телевидения, а все последовавшие попытки выхода в эфир журналистов прерывались сообщением о технических неполадках. Впрочем, в Чехии в ряде домов удалось перенастроить телеприёмники так, чтобы можно было смотреть телепередачи как с «Бобовидения» (презрительное название телепередач с участием Бобошиковой)[3], так и передачи впавших в немилость журналистов[2].

На стороне протестующих выступили ряд политиков и даже действовавший президент Вацлав Гавел. В итоге кризис разрешился только после отставки Годача и всех его людей, а его место занял Иржи Балвин[1]. Протест стал крупнейшим в истории Чехии со времён Бархатной революции.





Предыстория

Смена руководства

Началом кризиса послужило обращение Совета Чешского телевидения с призывом уволить с должности генерального директора Душана Хмеличека. По версии журналистов, Совету не нравилась независимая политическая позиция Хмеличека[2]. 17 декабря 2000 более 40 представителей различных организаций подписали петицию к Совету ЧТ с целью не увольнять Хмеличека и лозунгом «Чешское телевидение — общественное дело» (чеш. Česká televize — věc veřejná).

Новый руководитель

Иржи Годач (чеш. Jiří Hodač), известный также как Джордж Годач (англ. George Hodač), родился 3 марта 1947. Учился в Карловом университете на факультете журналистики, который окончил в 1972 году. В 1980 году эмигрировал из Чехословакии в Австралию, где работал в Мельбурне. После Бархатной революции перебрался в Лондон, где работал в чешской службе Би-би-си до весны 2000 года и стал её самым известным голосом.

Хронология событий

  • 20 декабря 2000 Совет Чешского телевидения из 9 человек избрал на должность генерального директора Иржи Годача. Кандидатуру Годача поддержали 7 человек (в Совете тогда были семь человек из Чешской социал-демократической партии и Гражданской демократической партии и ещё два из правоцентристских партий)[3]. Решение вызвало недовольство ряда журналистов, которые сформировали Кризисный комитет (чеш. Krizový výbor) в знак протеста против решения Совета ЧТ, о чём было сообщено в новостных программах «Večerník» и «Událostí». Годач был известен как агитатор Гражданской общественной партии Вацлава Клауса.
  • 21 декабря 2000 Кризисный комитет потребовал от Годача немедленно отказаться от возложения на себя полномочий генерального директора и подать в отставку.
  • 22 декабря 2000 Годач, проигнорировав требования журналистов, начал официальную деятельность в качестве главы Чешского телевидения. Комитет, в свою очередь, заявил, что не признаёт результаты выборов, считает их процедуру непрозрачной и непрофессиональной.
  • 23 декабря 2000 Кризисный комитет журналистов Чешского телевидения выступил с заявлением, которое получило название «Две тысячи слов в 2000 году» и содержало призывы уволить Годача и распустить Совет. В заявлении говорилось следующее:

Во время выборов и назначения, совершённых недавно Советом Чешского телевидения весной 2000 года, был нарушен Закон о Чешском телевидении. Действующий Совет был сформирован таким образом, чтобы поддерживать не все политические партии, участвовавшие в выборах 1998 года, а лишь по соглашению с Чешской социал-демократической и Гражданской демократической партиями. В последнее время политические партии считают своё влияние на Чешское телевидение «нормальным»[4].

Ответным шагом Годача стало назначение на должность главного редактора новостей Яны Бобошиковой, бывшей ведущей программы «21». В 1999 году Бобошикова некоторое время работала советником при Вацлаве Клаусе, тогда ещё главе Палаты депутатов. Её фотографии с Клаусом, который был ещё и главой Гражданской демократической партии, появившиеся на официальном сайте Клауса, использовались оппозиционерами как доказательство сотрудничества партии с Чешским телевидением[5]. Сотрудники отдела новостей выступили против кандидатуры Бобошиковой, основываясь на подобном компромате.

  • В ночь с 23 на 24 декабря 2000 Годач немедленно приказал запретить доступ журналистам к Кавчи-горам[6]. В тот же день по стране начали собирать петиции в защиту журналистов, а также проводить митинги в их поддержку[2].
  • 24 декабря 2000 команда Яны Бобошиковой, составленная из внешних журналистов, начала вещание благодаря спутниковому сигналу, номинально шедшему со спутника для TV Nova. Вещание новостной программы «Událostí» велось из резервной студии. Оригинальные программы с Кавчи-гор могли быть доступны только обладателям кабельного или спутникового телевидения. Фактически появились две версии Первого телеканала Чешского телевидения, и официальная версия презрительно стала называться «Бобовидением» в честь Бобошиковой[3].
  • 25 декабря 2000 Бобошикова безуспешно попыталась перевести часть редакторов отдела новостей на другую должность, а в редакции побывала группа депутатов и сенаторов во главе с Петрой Бузковой и Яном Румлем.
  • 26 декабря 2000 протестующие журналисты, не признавшие Бобошикову как своего руководителя, заблокировались в своих студиях, хотя Бобошикова попыталась их уволить. Решением об увольнении были возмущены многие общественные деятели, хотя по трудовому законодательству Бобошикова имела на это полное право. Среди высказавших недовольство был Михал Вивег. Тем временем Годач не только не задумался об уходе, но и потребовал от министра культуры Павла Достала подать в отставку. Журналисты, которые побоялись не только увольнения, но и расправы со стороны Годача, вынуждены были ночевать в здании: их морально поддерживали чешские политики, которые в знак солидарности с протестующими также переночевали в здании. Среди них были Иван Пилип и Ян Румль.
  • 27 декабря 2000 Годач отключил Первый телеканал Чешского телевидения[7], а вскоре за ним последовало и отключение Второго телеканала. Зрители могли видеть на чёрном фоне белый текст следующего содержания:

Генеральный директор ЧТ Иржи Годач обратился к Совету Чешской Республики по радио и телевещанию с просьбой определить, какая из программ вещания Чешского телевидения допустима в соответствии с Законом о Чешском телевидении, а какая незаконна. До решения Совета ЧТ будет показывать это заявление в рамках вещания.

Косвенной причиной такого решения стал ряд нарушений рекламных контрактов на суммы в миллионы чешских крон: за одно такое нарушение ЧТ было оштрафовано аж на 2 миллиона чешских крон[8]. Тем временем масштабы кризиса расширялись и охватили всю страну: количество подписей петиций в поддержку журналистов превысило 200 тысяч.

  • 30 декабря 2000 Годач назначил новых членов руководства в финансовом, рекламном и техническом отделах. В тот же день финансовый директор TV Nova Владимир Железны прокомментировал кризис и поддержал Иржи Годача.
  • 1 января 2001 в защиту журналистов высказался Синдикат журналистов Чешской Республики, а их поддержала и Международная федерация журналистов во главе с Эйданом Уайтом.
  • 2 января 2001 о ситуации на Чешском телевидении доложили главе Европейской комиссии Романо Проди. В тот же день Иржи Годач направил открытое письмо персоналу ЧТ с призывом уважать решение Совета и самого избранного гендиректора, намекнув, что у рядовых журналистов нет полномочий выбирать руководителя Чешского телевидения. Параллельно лидеры четырёх политических партий попытались разрешить мирным способом конфликт путём договорённостей о принятии нового закона, но их попытка в итоге не увенчалась успехом[9].
  • 3 января 2001 Сенат принял резолюцию, в которой призвал к отставке Иржи Годача. В Совете ЧТ ответили, что только Совет имеет право принимать решение о снятии с должности гендиректора.
  • 4 января 2001 Иржи Годач был госпитализирован с обмороком и остался в больнице до 8 января, а его обязанности исполняла Вера Вальтерова.
  • 8 января 2001 была снята блокада со здания на Кавчи-горах.
  • 11 января 2001 Иржи Годач, чьё здоровье было подорвано произошедшими событиями, объявил о сложении полномочий, а Вера Вальтерова была назначена его временной преемницей. Главное требование бастующих журналистов было удовлетворено, однако те потребовали, чтобы все лояльные Годачу журналисты оставили свои должности[10]. В тот же день в парламенте спешно начали принимать поправки к новому закону о телевидении.

Последствия

Кризис фактически разрешился с отставкой Годача, и тем самым, по словам журналистов, была предотвращена попытка захвата общественного телевидения и его приватизации. Правопреемником Годача стал Иржи Балвин, избранный тайным голосованием 9 февраля 2001. Противники Годача продолжают работать на Чешском телевидении и сейчас, а его главная сторонница, Яна Бобошикова, в знак протеста ушла на TV Nova.

Вскоре, 12 и 13 января были приняты решения о роспуске Совета ЧТ и утверждения поправок к Закону о Чешском телевидении. Совет был расширен с 9 до 15 человек[2], куда вошли и деятели неправительственных организаций.

См. также

Напишите отзыв о статье "Кризис на Чешском телевидении"

Примечания

  1. 1 2 [www.kommersant.ru/doc/170520 Чешское ТВ победило правительство]  (рус.)
  2. 1 2 3 4 5 [gazeta.zn.ua/POLITICS/bunt_na_cheshskom_televidenii.html Бунт на Чешском телевидении]  (рус.)
  3. 1 2 3 [www.itogi.ru/archive/2001/2/119759.html Пражская зима]  (рус.)
  4. [bohumildolezal.lidovky.cz/texty/u017-04.htm Prohlášení občanské aktivity Česká televize — věc veřejná]  (чешск.)
  5. [www.blisty.cz/files/isarc/0101/20010110d.html Revoluce, kterou uměle vyvolala televize]  (чешск.)
  6. 10 let České televize. 2002. Česká televize, edice PR a Promotion. ISBN 80-85005-37-9, (Prvních) 10 let České televize, strana 265, 23. 12. 2000.
  7. [old.radio.cz/ru/statja/2945 Кризис на Чешском телевидении]  (рус.)
  8. [www.bbc.co.uk/czech/interview/komers.htm Adam Komers, mluvčí stávkového výboru České televize]  (чешск.)
  9. [news.bbc.co.uk/2/hi/europe/1097863.stm Talks fail on Czech TV crisis]  (англ.)
  10. [www.1tv.ru/news/polit/139880 Многодневный кризис на общественном Чешском телевидении может разрешиться уже сегодня]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Кризис на Чешском телевидении

Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.