Криспи, Франческо

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Франческо Криспи
Francesco Crispi<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
17-й председатель Совета министров Италии
29 июля 1887 — 6 февраля 1891
Монарх: Умберто I
Предшественник: Агостино Депретис
Преемник: Антонио Старабба
20-й председатель Совета министров Италии
15 декабря 1893 — 10 марта 1896
Монарх: Умберто I
Предшественник: Джованни Джолитти
Преемник: Антонио Старабба
Председатель Палаты депутатов Италии
26 ноября 1877 — 26 декабря 1877
Предшественник: Giuseppe Branchieri
Преемник: Бенедетто Кайроли
Министр внутренних дел Италии
26 декабря 1877 — 7 марта 1878
Глава правительства: Агостино Депретис
Предшественник: Джованни Никотера
Преемник: Агостино Депретис
4 апреля 1887 — 6 февраля 1891
Предшественник: Агостино Депретис
Преемник: Джованни Никотера
15 декабря 1893 — 9 марта 1896
Предшественник: Джованни Джолитти
Преемник: Антонио Старабба
Министр иностранных дел Италии
29 июля 1887 — 6 февраля 1891
Предшественник: Агостино Депретис
Преемник: Антонио Старабба
 
Рождение: 4 октября 1819(1819-10-04)
Рибера, Агридженто, Италия
Смерть: 12 августа 1901(1901-08-12) (81 год)
Неаполь, Италия
 
Награды:

Франческо Криспи (итал. Francesco Crispi; 4 октября 1818, Рибера, Сицилия — 12 августа 1901, Неаполь) — итальянский политик и государственный деятель, дважды возглавлял кабинет министров Италии.





Биография

Франческо Криспи родился 4 октября 1818 года[1] на острове Сицилии, в небогатой купеческой семье.

Получив юридическое образование был адвокатом сначала в Палермо, потом в Неаполе.

Франческо рано стал принимать участие в разных тайных кружках и заговорах, но так осторожно, что считался благонамеренным гражданином. Когда, в январе 1848 года, на Сицилии вспыхнула революция, Криспи был выбран членом временного правительства, с званием префекта баррикад и секретаря военного и морского департаментов, а затем — и депутатом парламента.

Издавал революционную газету «Apostolato». Его программа в это время была такова: низвержение Бурбонов, свободная конфедерация всех итальянских государств, демократическое управление, братский союз всех народов.

Победа умеренной партии, отдавшая остров во власть короля, принудила Криспи к бегству. Он скитался из страны в страну, добывая хлеб преимущественно частными уроками. В 1859 году он совершил две рискованные поездки в Сицилию, где вступил в контакт с местными революционными группами. Он обучал заговорщиков искусству приготовления бомб, которое изучил в Лондоне. Затем он убедил колебавшегося Джузеппе Гарибальди предпринять знаменитую экспедицию в Сицилию и принял в ней самое деятельное участие.

Гарибальди назначил его министром внутренних дел и финансов; в этой должности Криспи пришлось вынести борьбу с продиктатором Агостино Депретисом. Выбранный депутатом в итальянскую палату, Криспи из заговорщика-революционера постепенно обращается в государственного человека.

В 1864 году Криспи произносит в палате известную фразу: «монархия нас соединяет, республика нас разъединяет», которой он разрывает с Мадзини и мадзинистами. Это не мешает ему оставаться в парламенте признанным вождем левой и даже крайней левой партии.

В 1865 году он принимает участие в составлении радикальной программы, главные пункты которой: автономия общин, распространение избирательного права на всех грамотных, жалованье депутатам, исключение чиновников из парламента, прогрессивный подоходный налог, освобождение рабочих от платы налогов, введение милиции вместо постоянного войска, создание дешевого кредита для крестьян и ремесленников, отмена смертной казни. Многие пункты этой программы были впоследствии осуществлены частью до Криспи, частью им самим; от других он бесповоротно отказался. За эту программу он упорно борется в основанной им газете «Riforma» и в парламенте в течение 1860-х и первой половины 70-х годов, резко, даже грубо нападая на правительство за его реакционную политику, в особенности за двусмысленное поведение по отношению к Гарибальди.

В области иностранной политики он держится в этот период прежнего убеждения, многократно высказанного им в печати, что все люди — братья, что свободное государство должно заключать союзы только со свободными государствами, что задача разумной политики демократического государства — защищать все слабые государства; он горячо отстаивает интересы Греции и мечтает о создании Балканской федерации, с Константинополем во главе.

В 1863 году он настаивает на вмешательстве Италии в пользу Польши.

В 1875 году Криспи был избран президентом палаты, а в 1877 году, по тайному поручению короля, совершил поездку по Европе, с целью протестовать против предположенного присоединения Боснии и Герцеговины к Австрии.

Вернулся он, однако, вполне примиренный с ожидаемым политическим событием и с проектом тройственного союза против Франции; в полезности этого проекта он сумел убедить Виктора-Эммануила. В декабре того же года он получил портфель министра внутренних дел в кабинете Депретиса. С этого времени его разрыв с радикалами обозначился яснее, в особенности потому, что Криспи попытался воспользоваться смертью Виктора-Эммануила для сближения с Ватиканом. Вскоре он был привлечен к суду по обвинению в двоеженстве. Суд оправдал его, но политическая его карьера была разбита на целых десять лет; король Гумберт и в особенности королева долго противились вступлению Криспи в министерство.

Он резко нападает на кабинеты Бенедетто Кайроли и Агостино Депретиса, как на буржуазные; протестует в 1885 году против африканской экспедиции; порицает в 1886 году созданный при его участии тройственный союз; пропагандирует избирательную реформу; борется за законы в пользу рабочих, чтобы освободить последних «из рабства буржуазии»; восстает против попыток сближения с Ватиканом и утверждает, что «современная монархия» должна опираться не на дворянство, не на церковь, не на войско, а исключительно на народ.

В течение 1880-х годов Криспи, вместе с Никотерой, Кайроли, Занарделли и Баккарини, принадлежал к так называемой «пентархии». Вследствие неудачи, постигшей Депретиса в Абиссинии, министерство было преобразовано в апреле 1887 года и в его в состав вступили Криспи и Занарделли, первый — в качестве министра внутренних дел. Истинным его главою кабинета был не Депретис, а Криспи. С 7 августа того же года, после смерти Депретиса, он сделался премьером уже официально.

Вследствие неудачи примирительной политики с Ватиканом, Криспи вел с ним решительную борьбу; главным его делом в этом направлении была реформа разных благотворительных учреждений, находившихся под управлением католической церкви (Opere pie); управление ими и контроль над ними; вместе с их громадными капиталами, простиравшимися до 3 миллиардов франков, несмотря на ожесточенную агитацию клерикалов, были переданы в руки государства. Другое важное дело Криспи, проведенное в эту эпоху, было введение нового либерального уголовного кодекса. Зато в области иностранной политики он решительно поддерживает тройственный союз, из-за него закрывает ирредентистские ассоциации, вытесняет из кабинета талантливого министра финансов Сейсмит Доду, усиливает войско, тратя на него громадные средства и не обращая внимания на дефицит бюджета.

Идеи братства народов, и в особенности мысль о создании великой Греции, забыты; Криспи признает необходимость греческой блокады и умиротворение Крита Шакир-пашой (1889). Увеличение налогов ведет за собой ряд бунтов в Сицилии и Ломбардии. Криспи усмиряет их вооруженной рукой и вступает в таможенную войну с Францией, разорительную для Италии. С общественным недовольством он борется реакционным законом об общественной безопасности и другими полицейскими мерами. Отказываясь от заявлений, сделанных им в качестве вождя оппозиции, он проводит законы, избавляющие министров от переизбрания и дозволяющие назначать депутатов в члены государственного совета и префекты.

Эта деятельность увенчивается грубым давлением на парламентских выборах 1890 года, которые дали Франческо Криспи непрочное большинство, которое и низвергло его в 1891 году. Криспи вновь перешел в оппозицию.

В 1892 году, когда возникла скандальная история о похищениях в итальянских банках, Криспи сначала упорно противился назначению следствия, но затем согласился на это. Премьер Джолитти, скомпрометированный последовавшими затем разоблачениями, вышел в отставку и в ноябре 1893 года уступил портфель Криспи, но дальнейшие разоблачения задели и самого Криспи. Джолитти напечатал кое-какие документы, похищенные им во время следствия, Кавалотти в декабре 1894 года, предложил на рассмотрение палаты другие документы, а газета «Le Figaro» опубликовала третьи. Выяснилось, что если Джолитти пользовался деньгами банков для политических целей, то Криспи, и в особенности жена его, пользовались в очень широком размере в тех же банках кредитом уже для своих личных целей.

Только что подавленный бунт в Сицилии и волнения в других местах Италии, быстрое развитие социализма и анархизма — все это говорило о ненормальном положении дел, созданном политикой Криспи. Чтобы удержаться на месте, последнему приходилось прибегать к суровым мерам по отношению к своим противникам. Последовал ряд политических процессов, посредством которых Криспи, с нарушением законов о судопроизводстве и конституции, расправлялся с врагами (Дефеличе и др.). Чтобы избавиться от неприятных прений в враждебно настроенной палате, Криспи приостановил её заседания, а затем распустил её.

Новые выборы, в мае 1895 года, происходили под таким сильным полицейским давлением, по столь грубо подтасованным спискам, как до тех пор еще не бывало в Италии. Криспи победил и стал располагать в палате значительным большинством, но его популярность в обществе была безвозвратно подорвана.

Франческо Криспи скончался в Неаполе 12 августа 1901 года.

Участие в масонстве

Криспи был посвящён в римскую масонскую ложу «Масонская Пропаганда» № 2 находившуюся под юрисдикцией Великого востока Италии[2]. Его братьями были выдающиеся личности, оставившие заметный след в истории Италии, это: Джузеппе Гарибальди, Эрнесто Натан, Джузеппе Мадзини, Джузеппе Дзанардели, Джези Кардуччи, Этторе Феррари. Был обладателем 33 градуса Древнего и принятого шотландского устава[3][4].

Библиография

1887 — «Francesco С., Profile ed appunti» 1890

 — «Scritti e discorsi politici»
 — Narjoux, «С.»

1891 — «L’Italia sotto C. e la democrazia» 1892 — «Da Martino a Mentana» 1895 — «Da Quarto a Porto-Ercole».

Напишите отзыв о статье "Криспи, Франческо"

Примечания

  1. Большая советская энциклопедия 3-е изд. т.13 — С.435. На дату 1818 (а не 1819) год указывает и италоязычная статья Википедии.
  2. Fulvio Conti; Augusto Comba, La morte laica: Storia della cremazione in Italia (1880—1920), 1998, Paravia/Scriptorium. ISBN 978-88-455-6148-1 URL consultato il 9 marzo 2011.
  3. Giuseppe Seganti, Massoni Famosi — Atanòr Roma 2005 ISBN 88-7169-223-3.
  4. A. A. Mola, Storia della Massoneria italiana dalle origini ai nostri giorni, Bompiani, Milano, 1992;

Источники

Отрывок, характеризующий Криспи, Франческо

– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.