Критика либерализма

Критика либерализма — совокупность политических, экономических и философских идей, составляющих оппозицию либеральным идеологиям, организациям и правительствам.

Основные позиции в критике либерализма как идеологии сводятся к следующему: либерализм трактует общество исключительно как сумму индивидуальностей, желания и интересы которых почти не зависят от внешней среды. Из этого проистекает переоценка личной свободы в системе социальных взаимоотношений. На практике большинство людей готовы жертвовать частью личной свободы в обмен на большую определенность или безопасность.

Историческая критика

Традиционно критика либерализма велась со стороны консерватизма, патриотизма и национализма. Также критика либерализма велась и со стороны коммунизма

Современная критика

Современная критика либерализма очень разнообразна. Она включает в себя как критику идей классического либерализма, так и их современного воплощения, характеризуемого рядом социологов как «неолиберализм». По мнению Ноама Хомского современное воплощение либерализма нарушает буквально все принципы классического либерализма.

Либерализм как глобализм

По утверждению ряда социологов и политологов, например, Самир Амина, Владимира Добренькова и Александра Тарасова распространение либерализма означает смешение культур и глобализацию, причем распространение это в значительной степени искусственно. В частности, по мнению Владимира Добренькова Запад, во главе с США, навязывает народам всего мира либерализм, представляющий собой набор правил, с помощью которых элиты США и Запада обеспечивают себе гегемонию над человечеством. По его словам либеральный глобализм является политикой и идеологией доминирования Запада над остальной частью человечества.

Инструментом этой глобализации является Международный валютный фонд, навязывающий развивающим странам либеральные экономические реформы и предоставляющий кредиты, порой на очень жесткий условиях, как было предложено ряду азиатских стран в 1997 году, приводящих к коренной либерализации экономики, минимизирующие роль государства в управление экономикой и социальном обеспечении, и подрывающие национальный суверенитет через возможность контроля со стороны международных финансовых институтов. Подобные либеральные реформы не только приводили к катастрофичным последствиям, но и делали эти страны зависимыми от Запада.

Либерализм как капитализм

Классический либерализм обвиняется в принижении роли государства в управлении обществом и укреплении социальной справедливости. По мнению критиков, потребности экономического и социального развития требуют расширения роли государства в жизни общества, позволяя ему регулировать экономические и социальные процессы, укреплять в обществе справедливость и предотвращать конфликты.

Наиболее явно эти проблемы проявились во время Великой депрессии, которая стала поворотным пунктом в отходе от классических канонов либерализма. Президент США Франклин Рузвельт уже в 1933 году предложил концепцию «нового либерализма». В результате были приняты законы, устанавливающие более серьёзный режим контроля над банковской и денежной системами. Меры для реализации нового курса либерализма осуществлялись в основном с мощью мер ad hoc. Его основной целью была помощь низшим слоям населения, ограничение сверхприбылей и налаживание функционирования всей экономической системы в целом.

Одним из главных теоретиков нового курса был Джон Кейнс. В своем труде «Конец laissez faire» он подверг жесткой критике принцип невмешательства. В частности, он говорил, что ошибочна сама гипотеза о гармонии частных интересов и общего интереса, поскольку производство и распределение носят органический характер и потому требуют управления и планирования. Основными задачами государства он называл: борьбу с невежеством, кризисами и нестабильностью и контроль над инвестициями и защита сбережений граждан.

Кроме того, по мнению критиков, в виду формальности, демократия для бедных носит декларативный характер, «превращая народовластие в соревнование денежных мешков». Из-за нераспространения демократии на экономические и социальные процессы, происходит расслоение общества и обострение социальных конфликтов. Имущественная поляризация обесценивает провозглашаемые права и свободы личности для низших слоев населения.

Либерализм против демократии

Некоторые левые сторонники демократии отрицают возможность реализации политических прав в условиях социально-экономического неравенства. Они выступают за социальную демократию, демократический социализм и другие модели, противоречащие рыночной экономике.

Критика идеологии либерализма

Идеология либерализма также подвергается широкой критике: индивидуализм, защита прав меньшинств и пр.

Индивидуализм, являющийся важной частью абсолютного большинства либеральных течений, игнорирует коллективную природу человека, что препятствует общественной реализации личности, её развитию, стимулирует эгоизм и эгоцентризм, подрывающие основы государства и общества, а также ведёт к опустошению личности. Так, по мнению ряда западных исследователей, индивидуализм в Америке, привел к тому, что в американце стали исчезать чисто человеческие качества.

Анатолий Френкин, доктор философских наук, так описывал сложившуюся и господствующую на Западе идеологию либерализма:

Гегемония либерализма привела к его вырождению в либертаризм, к абсолютизации индивидуализма, атомизации и фрагментаризации общества, что в свою очередь обусловило внутреннюю эрозию общества, его распад, "кризис культуры". Жизнь лишается иного смысла, кроме удовлетворения потребностей. Философией существования становится гедонизм.

Критика идеологии либерализма была озвучена и на официальном, международном уровне. Н. Нарочницкая, президент Института демократии и сотрудничества, выступила перед членами Совета по правам человека ООН в речью, в которой говорилось о необходимости защиты традиционных общественных институтов, в частности, семьи, которые, по её словам, под лозунгом прав и свобод человека яростно атакуются. Кроме того, она отметила:

Один из основателей либеральной философии открыто провозгласил абсолютную свободу самовыражения индивида, каким бы экстравагантным оно не было. Это означает полный отказ от понятия греха, без которого невозможно существование абсолютной морали, что неизбежно ведет к ценностному нигилизму, а значит, к деградации и упадку человеческой цивилизации.

Тоталитарный либерализм

Несмотря на то, что в классическом понимание тоталитарный либерализм — оксюморон, данная формулировка используются рядом левых социологов и философов для характеристики современного либерализма.

Итальянский коммунист Антонио Грамши ещё в начале XX века писал, что на Западе сформировался институт репрессивного подавления и контроля, называемый им «гегемонией буржуазии», осуществляемый с помощью учебных, политический и общественных институтов, исподволь внушающих людям определённые идеи, которые оправдают господство класса буржуазии и представляющие такое господство «естественным, незыблемым порядком вещей».

Несмотря на неприятие его идей, по разным причинам, со стороны рабочих партий Запада, впоследствии они получили дальнейшее развитие, особенно у западных марксистов. Одним из них был американский социолог Герберт Маркузе, который написал книгу «Одномерный человек», посвященную изучению неолиберального тоталитаризма. Обобщая содержание данной книги кандидат философских наук Р. Р. Вахитов пишет:

В развитой индустриальной цивилизации царит комфортабельная, умеренная, демократическая несвобода, свидетельство технического прогресса. <...> Повсюду царит лояльное «счастливое Сознание», которое удовлетворено контролируемым комфортом, убаюкано ложной свободой и не желает пользоваться даже доступными ему критическими институтами. В этом обществе почти не преследуют за убеждения, потому что почти нет людей, которые умеют мыслить самостоятельно и располагают собственными убеждениями.

В другой своей работе «Борьба против либерализма в тоталитарном государстве» Герберт Маркузе выдвинул мысль, что фашизм и либерализм не оппозиционны в политическом плане, а кроме того тесно связаны идеологически. Такого же мнения придерживается и Александр Тарасов в отношении неолиберализма.

Равенство полов

Одним из следствий либерализма является гендерное равенство, что по мысли критиков либерализма приводит к размыванию института семьи (практика однополых союзов), апологии мужеложества и ЛГБТ. В результате чего рождается негативно окрашенный термин "либераст" (либе(рал+педе)раст)

Ювенальная юстиция

Другим следствием либерализма является наделение несовершеннолетних детей такими правами и свободами, которые фактически выводят их из-под опеки родителей. Воспитательная практика в этом плане может трактоваться как проявление насилия в отношении детей и приводить к изъятию детей из семей. В результате подобного отчуждения от детей рождается идеология чайлдфри, сокращается численность населения

Ссылки

• Р.Р. Вахитов [www.situation.ru/app/j_art_20.htm Либеральный тоталитаризм: репрессивные механизмы современного западного общества и их критический анализ в зарубежной философии ХХ века] // Альманах Восток. — 2003. — Вып. 3.
• [evrazia.org/article/2652 Антилиберализм как идеология выживания]
• Захар Прилепин [www.zaharprilepin.ru/ru/columnistika/12/pochemu-ja-ne-liberal.html «Почему я не либерал»]

Отрывок, характеризующий Критика либерализма

Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!