Критика христианства

На протяжении истории, христианство, церковь и христиане критикуются как со стороны представителей других религий, так и атеистами и агностиками. Часть критики непосредственно касается христианской веры, учения и толкования Священного Писания. Ответ со стороны христиан на такую критику называется христианской апологетикой. Несколько областей критики включают некоторые претензии к самому Писанию, этике библейских толкований, которые исторически были использованы для оправдания определенных отношений и поведений, вопрос о совместимости с наукой и некоторые христианские доктрины.

Критика Библии

Несмотря на то, что исторические церкви считают, что подлинность книг Священного Писания удостоверяет святоотеческое наследие, достоверно неизвестно авторство библейских книг. Библия писалась разными авторами на протяжении многих веков, согласно традиционной точке зрения в христианстве — с XV в. до н. э. по I в. н. э. Многие светские исследователи придерживаются мнений о более позднем происхождении книг Ветхого Завета. Некоторые современные исследователи придерживаются мнения о том, что большинство книг Ветхого Завета и все Евангелия были написаны анонимными авторами. Тексты Евангелий существовали в анонимном виде до начала второго века, когда им было приписано авторство.

В XVIII веке достоверность традиционного приписывания библейских книг конкретным авторам была поставлена под сомнение. В настоящее время некоторые учёные считают, что большинство книг были отредактированы и изменены, и по этой причине восстановить содержание оригинала в наше время почти невозможно.

Наряду с достоверностью текстов Библии, современная наука также критикует некоторые утверждения, которые содержатся в ней, такие как сотворение мира, а также креационистское понимание возраста Земли и т. п. (См. Младоземельный креационизм, Староземельный креационизм).

Айзек Азимов пишет:

Между библейским утверждением о начале всего сущего и научной точкой зрения на начало Вселенной — огромная дистанция. <…> Каким бы ни был авторитет Библии, никогда в истории человечества его не признавало безусловное большинство. И даже среди признававших бытовало множество самых различных и исступленных толкований — буквально по каждому пункту. Чтобы какое-либо одно толкование вытеснило все остальные, такое не наблюдалось ни разу.

— [www.lib.ru/FOUNDATION/wnachale.txt «В начале»] — Айзек Азимов

Критика догмата о Троице

Противниками догмата о Троице (утвержден на Никейском соборе голосованием в 325 г. н. э.) были не только представители других религий, но также внутрихристианские течения. Среди них: ариане, свидетели Иеговы, христадельфиане, ряд адвентистских церквей. В общей сложности среди современных христиан антитринитарии составляют чуть больше 1 %.

Антитринитарии — приверженцы религиозных учений, не принимающих догмат о Троице. Во 2 и 3 веках н. э. антитринитаризм существовал в форме монархианства. Перед Никейским собором (325 год), в период, когда только складывались основные догматы христианской церкви, значительная часть христиан приняли антитринитаризм в форме арианства. В средние века в ряде случаев взгляды антитринитариев являлись своеобразным выражением свободомыслия.

Формулировка «Бог в трёх лицах» прочно закрепилась и окончательно вошла в христианскую жизнь и вероисповедание в начале IV века, то есть через 350 лет после пророческой миссии Иисуса. Критики упоминают также о существовании представлений о Троице (но в совершенно других формулировках), отраженных в христианской литературе II—III веков нашей эры (произведения Тертуллиана).

Иудаизм не признает в Иисусе обещанного пророками Мессию, и отвергает учение о воплощении Божества во Христе Иисусе, считая это богохульством и попыткой человека поставить себя на один уровень с Богом.

Исламское вероучение отвергает христианскую концепцию Троицы в каком бы то ни было виде. Поклонение, согласно Корану, возможно только Единому Богу. В Иисусе Христе признаётся его пророческое и мессианское (для иудеев) достоинство, но отвергается его божественная природа.

В Коране говорится:

Веруйте же в Аллаха и Его посланников и не говорите: «Троица!». Прекратите, ведь так будет лучше для вас. Воистину, Аллах является Единственным Богом.  [koran.islamnews.ru/?syra=4&ayts=169&aytp=169&=on&orig=on&original=og1&dictor=8&s= 4:169]

Не веровали те, которые говорили: «Ведь Аллах — Мессия, сын Марйам». А Мессия сказал: «О сыны Исраила! Поклоняйтесь Аллаху, Господу моему и Господу вашему!» Ведь, кто придает Аллаху сотоварищей, тому Аллах запретил рай. Убежищем для него — огонь, и нет для неправедных помощников!  [koran.islamnews.ru/?syra=5&ayts=76&aytp=76&=on&orig=on&original=og1&dictor=8&s= 5:76]

Существование Иисуса Христа

В последние три столетия существование Иисуса Христа как исторической личности вызывает сомнение у некоторых западных историков и филологов, изучающих библейские тексты. Среди первых, высказавших подобные сомнения, были такие французские и немецкие учёные 18—19 вв., как историк, член французской Академии наук Константин Франсуа Вольней, профессор риторики и философ Шарль Франсуа Дюпюи, теолог и историк Бруно Бауэр. Все они полагали, что образ Иисуса — сплав древних мифологий.

Крупнейшим представителем мифологической школы в начале 20 века был немецкий философ Артур Древс. Его книги: «Миф о Христе»; «Жил ли Христос?»; «Жил ли апостол Петр?»; «Миф о деве Марии»; «Отрицание историчности Иисуса в прошлом и настоящем»; «Происхождение христианства из гностицизма» сыграли весьма значительную роль в установлении этого воззрения.

Однако большинство исследователей новозаветных текстов и раннехристианской истории по прежнему не принимают тезис об Иисусе как мифе. Согласно мнению британского теолога Герберта Джорджа Вуда (англ. Herbert George Wood) (1879—1963), у данной теории имеются методологические проблемы:

«…Диалектический процесс, посредством которого теория „Христос—миф“ дискредитирует себя, основан на том простом факте, что вы не можете доказать эту теорию без неправильного обращения с фактами».

Одни полагают, что «аргументы в пользу несуществования Иисуса недостойны какого-либо ответа», другие — что подобные исследования сами по себе являются напрасной тратой времени: так, британский теолог из Вестминстерского аббатства Н. Т. Райт (англ. N.T. Wright) уподобил сторонников теории мифа профессиональному астроному, рассуждающему на тему «создана ли Луна из сыра», а другой британский теолог, Джеймс Дан (англ. James Dunn), охарактеризовал теорию мифического Христа как «совершенно мёртвый тезис».

Чудеса

Для большинства христиан, чудеса представляют собой реальные исторические события. Без воскресения, пишет Павел в своем первом послании к Коринфянам, «проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша». Римско-католическая церковь требует определенного количества чудес, которые происходят до предоставления к святости предполагаемого святого, предъявляя особо строгие требования при проверке подлинности чуда.

Некоторые из наиболее известных чудес, истинность которых поставлена под сомнение наукой:

Благодатный огонь

Почитается христианами как проявление чуда и в церемонии получения которого участвуют представители Иерусалимской православной церкви, Иерусалимского патриархата Армянской апостольской церкви, а также Коптской и Сирийской церквей, был подвергнут критике как некоторыми^[кем?] христианами, так и представителями^[кем?] других конфессий^{[каких?]}. Муджир ад-Дин (en:Mujir al-Din al-'Ulaymi), который был главным кадием Иерусалима, утверждает, что :

«В 898 г. (хиджры) аль-Хаким би-Амр-Аллах … приказал разрушить церковь аль-Кумаму (Храм Гроба Господня), что в Иерусалиме, и отдал народу на разграбление всё имущество, сосуды и т. п., что было в ней. Это было вызвано полученным им донесением о проделках христиан в день Пасхи с тем огнём, который они добывают хитростью, причем люди невежественные полагали, что этот огонь спускается с неба. Его делают, пропитывая маслом бальзамового дерева тонкие шелковые нити, намазанные серой и другими снадобьями, устроенные с таким искусством, что это сходит за чистую монету в глазах и выдающихся личностей, и простого народа. Они и до сих пор делают это в аль-Кумаме (Храм Гроба Господня). День, когда появляется огонь, называется у них „субботой света“.»

— Муджир-ад-Дин «Книга славной дружбы касательно истории Иерусалима и Хеврона»

Чудо святого Януария

Известное в католическом мире чудо, которое происходит на реликвиях Святого Януария. В 1992 году итальянские ученые получили «кровь Святого Януария» в лабораторных условиях. Все использованные материалы и процессы были известны в средневековье. Тиксотропный бурый гель основного оксида железа FeO(OH) становился жидким при встряхивании. Спектр поглощения полученной смеси был аналогичен спектру поглощения старой крови.

Святая вода

Вода, освящённая в церкви во время обряда водоосвящения. Святая вода, по учению церкви, обладает способностью исцеления больных. Например, Серафим Вырицкий приходившим к нему больным советовал принимать по столовой ложке освященной воды через каждый час. Святая вода, по сообщениям церковных авторов с IV века, имеет свойство сохранять свежесть в течение длительного времени.

В книге «100 ответов верующим» приводится случай того что святая вода ничем не отличается от обычной: «Бывший кандидат богословия, отошедший ныне от религии, Евграф Дулуман, чтобы удостовериться, что „святая“ вода ничем не отличается от обычной, налил однажды в бутылку обыкновенную воду из колодца и закупорил её. Пять лет хранилась вода в бутылке и не портилась. А ведь она не была „освящена“!».

В книге говорится о том, что «святую воду» освящают зимой, потому что «зимой вода в реке бывает чище всего: она не загрязняется со стороны и в холодной воде плохо развиваются микроорганизмы. Вот почему вода, взятая зимой из реки, „освященная“ и „неосвященная“, хорошо сохраняется». Также упоминается о том, что ионы серебра, которые появляются в освященной воде (ведь она хранится в серебряных посудинах и освящается серебряными крестами) убивают микроорганизмы в воде.

Этика

Многими современными группами критикуются некоторые моральные положения в Библии, которые включают в себя колониализм, религиозную нетерпимость, подчинённость женщин, осуждение гомосексуализма и поддержку института рабства как в Ветхом, так и в Новом Заветах.

Философ Фридрих Ницше критиковал этику христианства (en:Philosophy of Friedrich Nietzsche#Christianity and morality).

Колониализм

См. также: Колониализм

Христианство и колониализм часто тесно связаны, потому что католицизм, русское православие и протестантизм были религиями европейских колониальных держав. Миссионеры из Португалии и Испании в XVI век, из Великобритании, Франции, Германии или США в XIX веке действовали во многих отношениях, как «религиозное оружие». Первоначально христианские миссионеры изображались как «видимые святые, образцы идеального благочестия в море стойкой дикости». Однако, к концу колониальной эпохи во второй половине ХХ века, в Западной Африке миссионеры стали рассматриваться как «идеологические войска для колониального вторжения, которых ослепил фанатизм».

Христианство является мишенью для критики колониализма, потому что догматы религии были использованы для оправдания действий колонистов. Например, Майкл Вуд когда писал о конкистадорах, утверждает, что коренные народы не считались людьми и что колонизаторы были сформированы «веками этноцентризма и христианского монотеизма, который поддерживал единственную истину, время и версию реальности».

Рабство

Раннее христианство по-разному относится к рабству, принимая его или игнорируя. Раннехристианские перспективы рабства были сформированы в контексте «христианства, с иудаистскими корнями и как часть более широкой культуры Римской империи». И Старый и Новый Завет признают существование института рабства.

Ранние из сохранившихся христианских учений о рабстве передаются от апостола Павла, который называл себя «рабом Христа». Павел не отказывался от института рабства. Наоборот, он учил, что христианские рабы должны служить своим хозяевам искренне. В то же время, он учил рабовладельцев относиться к своим рабам справедливо.

Женщина в христианстве

Многие феминистки критикуют такие понятия, как Бог-мужчина и мужчины-пророки в центре библейских историй, как содействие патриархату. Хотя многие женщины ученики и служащие записываются в посланиях Павла, в Ветхом Завете имели место случаи, в которых женщины принижались и считались людьми второго сорта. Элизабет Кэди Стентон, которая выступает за равноправие женщин, говорит в «Библии женщин», что «Библия и её учение унижает женщин от Бытия до Откровения».

Элизабет Кларк^[кто?] оценивает таких раннехристианских богословов Аврелий Августин, Тертуллиан и Иоанн Златоуст, как примеры образцово негативного восприятия женщины, которое по её мнению было увековечено в церковной традиции. До второй половины XX века имена только нескольких женщин, которые внесли вклад в формирование христианства в его ранние годы были широко известны: Мария (мать Иисуса), Мария Магдалина и сёстры Мария и Марфа, которые предложили ему гостеприимство в Вифании.

Христианство и насилие

На протяжении всей истории, некоторые учения из Ветхого Завета, Нового Завета и христианской теологии были использованы для оправдания применения силы против еретиков, грешников и внешних врагов. Вильгельм Хайтмейер (Wilhelm Heitmeyer) и Джон Хейган (John Hagan) определяли инквизицию, крестовые походы, религиозные войны и антисемитизм как «одни из самых печально известных примеров христианского насилия». К этому списку J. Denny Weaver добавляет: «Воинственные Папы, поддержка смертной казни, телесных наказаний под видом „пожалеешь розгу, испортишь ребёнка“, оправдания рабства, колониализма во всём мире во имя обращения в христианство, систематического насилия женщин, которым они подвергались со стороны мужчин». Уивер использует более широкое определение насилия, которое расширяет смысл слова для покрытия понятия «вред или ущерб», а не только физического насилия как такового. Таким образом, по его определению, христианское насилие включает в себя «формы системного насилия, таких, как бедность, расизм и сексизм».

Айзек Азимов в своей книге «В начале» писал:

Различия в интерпретациях Библии были столь велики, а возможность того, чтобы какая-то одна группа толкователей возобладает над всеми остальными, столь мала, что очень часто приходилось прибегать к насилию. Не нужно далеко ходить за примерами — достаточно вспомнить религиозные войны в Европе или сожжения еретиков.

— [www.lib.ru/FOUNDATION/wnachale.txt «В начале»] — Айзек Азимов

Христианство и гомосексуальность

Иоанн Златоуст в толкованиях Послания апостола Павла к римлянам утверждал, что «мужеложники хуже убийц». Также осуждали гомосексуальные отношения Василий Великий, Григорий Нисский, блаженный Августин, Иоанн IV Постник и многие другие. Так, Преподобный Максим Грек писал:

«Познайте себя, окаянные, какому скверному наслаждению вы предались!.. Постарайтесь скорее отстать от этого сквернейшего вашего и смраднейшего наслаждения, возненавидеть его, а кто утверждает, что оно невинно, того предайте вечной анафеме, как противника Евангелия Христа Спасителя и развращающего учение оного. Очистите себя искренним покаянием, теплыми слезами и посильною милостынею и чистою молитвою… Возненавидьте от всей души вашей это нечестие, чтобы не быть вам сынами проклятия и вечной пагубы».

Учитель Католической Церкви святой Фома Аквинский утверждал, что гомосексуальные акты противоречат естественному праву (тому моральному закону, который, согласно Фоме, дан Богом всем людям вне зависимости от их веры и религии). Представления Фомы Аквинского прочно вошли в официальное учение Католической Церкви. На протяжении веков традиционное нравственное богословие описывает особую порочность однополых сексуальных отношений, нередко упоминая гомосексуальные акты в одном ряду с кровосмешением и скотоложеством.

См. также

• Критика религии
• Критика Библии
• Критика Католической церкви

Отрывок, характеризующий Критика христианства

– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.