Кромвель, Томас

Томас Кромвель
Канцлер казначейства Англии
1532 год — 1540 год
Государственный секретарь
1533 год — 1540 год
Лорд-хранитель Малой печати
1536 год — 1540 год
Предшественник:	Томас Болейн
граф Эссекс
Апрель 1540 — 28 июля 1540
Предшественник:	Новообразование
Преемник:	Упразднено

Томас Кромвель, 1-й граф Эссекс (англ. Thomas Cromwell; около 1485 — 28 июля 1540) — английский государственный деятель, первый советник Генриха VIII в 1532—1540 годах, главный идеолог Английской Реформации, один из основоположников англиканства.

Биография

Происхождение

Дед Томаса Кромвеля был кузнецом, отец — Уолтер Кромвель — трактирщиком и владельцем пивоварни. Существуют свидетельства, что он не только обладал буйным нравом, но и обвинялся в мошенничестве. Мать Томаса, Кэтрин, жила в Путни в доме местного адвоката, Джона Уэлбека, на момент вступления в брак с Уолтером Кромвелем в 1474 году. У Кромвеля было две сестры, старшая сестра Томаса Кромвеля — Кэтрин — вышла замуж за Моргана Уильямса, юриста в Уэльсе. Сын Кэтрин и Моргана, Ричард работал на службе у дяди и сменил фамилию на Кромвель. Ричард был прадедом лорда-протектора Оливера Кромвеля.

Юность

Мало известно о ранних годах жизни Томаса Кромвеля. Считается, что он родился в верхней части Путни-Хилл (сейчас это часть Лондона). Это было известное прибежище разбойников, и лишь немногие смельчаки отважились проезжать через него ночью.

Кромвель однажды заявил архиепископу Кентерберийскому Томасу Кранмеру, что он был «головорезом…в молодые годы» (that he had been a "ruffian … in his young days"). В юности он оставил семью в Путни и отправился на континент. Рассказы о его деятельности во Франции, Италии и Нижних землях отрывочны и противоречивы. Утверждается, что он сначала стал наемником и маршировал с французской армией в Италии, где он сражался в битве при Гарильяно 29 декабря 1503 года. Вскоре дезертировал из армии. Поселился во Флоренции. Здесь стал служащим в банкирском доме Фрискабальди, быстро выдвинулся, курировал финансовые отношения банкира со Святым Престолом. По этой причине несколько раз путешествовал в Рим. Интересовался политической жизнью Флоренции. Познакомился с трудами Маккиавелли. Впоследствии он часто будет следовать рекомендациям автора «Государя».

Карьера

Позже он посетил ведущие торговые центры в Голландии, пожив среди английских купцов и развив важную сеть контактов во время изучения нескольких языков. Ещё через пару лет он занимает аналогичную должность в городе Кале, тогда принадлежавшем Англии. В какой-то момент, он вернулся в Италию. Записи указывают на то, что он оставался в Риме, в июне 1514 года, хотя документы в Ватиканских архивах предполагают, что он был агентом архиепископа Йоркского, кардинала Кристофера Бейнбридж и прорабатывал английские церковные вопросы перед Трибуналом Священной Римской Роты. На некоторое время в течение этих лет, Кромвель вернулся в Англию и обосновался в Лондоне, где около 1515 года он женился на Элизабет Викс (1489—1527). Она была вдовой королевского стражника Томаса Уильямса. Несмотря на то, что его семья росла, он дважды (в 1517 и 1518 г.), возглавлял посольства в Рим, чтобы получить от папы Льва X буллу об индульгенциях для города Бостон в Линкольншире.

К 1520 году Кромвель прочно обосновался в коммерческих и юридических кругах Лондона, торгуя шерстью и тканями, а потом становясь адвокатом. Вскоре он — один из самых знаменитых адвокатов Англии. В 1523 году он — депутат Палаты общин, который не боится критиковать возросшие финансовые аппетиты короля.

В 1524 году Кромвель поступил на службу кардинала Томаса Уолси — лорда-канцлера короля Генриха VIII — и стал его секретарем и управляющим кардинальскими имениями. В середине 1520-х годов Кромвель помогал в ликвидации почти тридцати малых монастырей, чтобы собрать средства для Уолси на основание Крайст-Чёрч в Оксфорде (1529). В 1526 году Уолси назначил Кромвеля членом его совета; к 1529 году Кромвель был одним из самых старых и доверенных советников Уолси. Однако, к концу октября того года, Уолси попал в опалу. Есть сведения, что опалу и смерть Уолси Кромвель пережил тяжело.

Усилия Кромвеля, чтобы преодолеть тень над его карьерой из-за падения Уолси, были успешными. К ноябрю 1529 года он обеспечил себе место в парламенте как член от Тонтона. В 1530 году король назначил его в Тайный совет.

Канцлер и госсекретарь

С 1527 года Генрих VIII стремился аннулировать свой брак с королевой Екатериной, чтобы иметь возможность жениться на Анне Болейн. В центре кампании обеспечения развода было развивающееся учение о главенстве короля в церкви (супрематии).

К осени 1531, Кромвель взял под контроль руководство правовыми и парламентскими делами короля, работая в тесном сотрудничестве с Томасом Одли, присоединился к внутреннему кругу Совета. К следующей весне он начал оказывать влияние на выборы в Палату общин. Он был скромным человеком, не любящим лесть.

Третья сессия того, что сейчас известно как Парламент Реформации, была запланирована на октябрь 1531 года, но была отложена до 15 января 1532 года из-за нерешительности правительства как наилучшим образом продолжать. Кромвель тогда высказался за утверждение превосходства короля, и он манипулировал Палатой общин с помощью возрождения антицерковного недовольства, выраженного в начале сессии 1529 года. 18 марта 1532 Палата общин высказала мольбу к королю, осуждая злоупотребления духовенства и власть церковных судов и описав Генриха как «единственного главу, государя, покровителя и защитника» церкви. Духовенство сначала сопротивлялось, но капитулировало перед угрозой парламентских репрессий. 14 мая 1532 года был назначен перерыв в работе парламента. Два дня спустя сэр Томас Мор подал в отставку с поста лорда-канцлера, понимая, что битва по спасению брака проиграна. Отставка Мора из Совета являлась победой Кромвеля и прореформаторской фракции при дворе.

Благодарность короля Кромвелю выразилась в предоставлении поместья Ромни в Ньюпорте в Уэльсе и в назначении на три относительно мелких должности: хранителя королевских ценностей 14 апреля 1532 года, секретаря отделения канцлерского суда (куда уплачивались пошлины за регистрацию и оформление документов) 16 июля, и канцлера казначейства 12 апреля 1533 года. Ни одно из этих ведомств не приносило большой доход, но подарки были указанием королевской благосклонности и давали Кромвелю посты в трёх основных правительственных учреждениях: королевском дворе, канцелярском суде и казначействе.

К январю 1533 Анна Болейн была беременна, и брак не мог быть больше отложен. Свадьба произошла на тайной церемонии 25 января 1533 года. Парламент был немедленно созван для принятия необходимого законодательства. 26 января 1533 года Одли был назначен лордом-канцлером, и Кромвель увеличил свой контроль над Палатой общин через управление выборами. Парламентская сессия началась 4 февраля, и Кромвель представил новый законопроект, ограничивающий право подавать апелляцию в Рим. 30 марта Кранмер был рукоположен в сан архиепископа Кентерберийского, и Собор духовенства епархий Кентербери и Йорка немедленно объявил брак короля и Екатерины незаконным. В первую неделю апреля 1533 года парламент принял Акт об ограничении апелляций, убедившись, чтобы приговор в отношении королевского брака не мог быть оспорен в Риме. 11 апреля архиепископ Кранмер послал королю для вида оспаривание обоснованности его брака с королевой Екатериной. Формальный судебный процесс начался 10 мая 1533 года, а 23 мая архиепископ вынес приговор, признав брак незаконным. Пять дней спустя он объявил брак короля с Анной правомерным, и 1 июня она была коронована королевой.

В декабре король разрешил Кромвелю дискредитировать папство, и Папа был атакован по всей стране в проповедях и брошюрах. В 1534 году новый парламент был созван, снова контролируемый Кромвелем, чтобы ввести в действие законодательство, необходимое для формального разрыва оставшихся связей Англии с Римом. Приговор архиепископа Кранмера вступил в силу в установленной форме, как Акт о престолонаследии, Акт об освобождении, подтвердивший превосходство короля, и Акт о подчинении духовенства. 30 марта 1534 Одли дал королевскую санкцию одобрения законодательства в присутствии короля.

В апреле 1534 года Генрих назначил Кромвеля государственным секретарём и главным министром, должность, которую тот занимал во всем, кроме названия в течение некоторого времени. Кромвель сразу же предпринял шаги для обеспечения соблюдения законодательства, только что прошедшего через парламент. Перед тем, как члены обеих палат вернулись домой 30 марта, они должны были принести клятву о признании Акта о престолонаследии, и все королевские подданные теперь были обязаны присягнуть в признании законности брака и, как следствие, принятии новой власти короля и разрыва с Римом. 13 апреля лондонское духовенство принесло присягу. В тот же день члены комиссии приказали поклясться сэру Томасу Мору и Джону Фишеру, епископу Рочестерскому, которые отказались. Мор был взят под стражу в тот же день и помещен в Тауэр 17 апреля. Фишер присоединился к нему четыре дня спустя. 18 апреля был издан приказ, по которому все граждане Лондона были должны поклясться. Аналогичные приказы были по всей стране. После нового созыва парламента в ноябре Кромвель внес закон о наиболее существенном пересмотре государственной измены с 1352 года, что делало изменой мятежные слова против королевской семьи, чтобы лишить их титулов, или назвать короля еретиком, тираном, атеистом или узурпатором. Акт о супрематии также уточнил позиции короля как главы церкви, а Акт об уплате первых плодов и десятины значительно увеличил церковные налоги. Кромвель также укрепил свой контроль над церковью. 21 января 1535 года король назначил его королевским наместником или генеральным викарием по церковным делам, и поручил ему организовать ревизии храмов, монастырей и духовенства по всей стране. В этом качестве Кромвель провёл перепись населения в 1535 году, чтобы дать возможность правительству более эффективно обложить налогом церковную собственность. Фактически Кромвель был идеологом английской Реформации и одним из создателей Англиканской церкви. По вопросам вероучения он пользовался советами архиепископа Томаса Кранмера. Суровость, с которой Кромвель осуществлял секуляризацию церковного имущества, дала ему кличку «молота монахов».

Заключительное заседание Парламента Реформации началось 4 февраля 1536. К 18 марта Акт о закрытии малых монастырей, валовой доход которых был менее 200 фунтов стерлингов в год, прошёл через обе палаты. Это вызвало столкновение с Анной Болейн, которая хотела, чтобы выручка от роспуска была использована на благотворительные цели, а не в казне. Анна наставляла своих капелланов проповедовать против королевского наместника, и 2 апреля 1536 её раздающий милостыню, Джон Скип, обвинил Кромвеля перед всем двором врагом королевы. Анне до сих пор не удалось произвести наследника мужского пола, и Кромвелю было известно о растущем нетерпении короля и о его влюбленности в молодую Джейн Сеймур, выступившую с беспощадной решительностью, обвинив Анну в прелюбодеянии с несколькими придворными, в том числе и с её собственным братом, виконтом Рочфордом. Королева и её брат предстали перед судом в понедельник, 15 мая, в то время как четыре других обвиняемых были заранее осуждены в пятницу. Мужчины были казнены 17 мая, и в тот же день Кранмер провозгласил брак Генриха с Анной недействительным, объявив незаконнорожденной их дочь, принцессу Елизавету. Два дня спустя Анна была казнена. 30 мая король женился на Джейн Сеймур. 8 июня в новом парламенте прошел второй Акт о престолонаследии, обеспечив права наследников трона от королевы Джейн.

Позиции Кромвеля были теперь сильнее, чем когда-либо. Он сменил отца Анны Болейн, Томаса Болейна, в качестве Лорда-хранителя Малой печати 2 июля 1536, оставив пост хранителя судебных архивов, который он занимал с 8 октября 1534. 8 июля 1536 года он был повышен до звания пэра, как барон Кромвель из Уимблдона.

В июле 1536 года была предпринята первая попытка прояснить религиозную доктрину после разрыва с Римом. Епископ Эдвард Фокс с сильной поддержкой от Кромвеля и Кранмера представил предложения в Собрание, которые позднее король одобрил в качестве десяти статей, напечатанных в августе. Кромвель разослал предписания для их исполнения, которые выходили за рамки статей, провоцируя сопротивление в сентябре и октябре в Линкольншире и затем повсюду в шести северных графствах. Эти широко распространенное клерикальное восстание католиков, которое нашло поддержку среди мелкопоместного дворянства и даже знати, было известно как Благодатное паломничество. Хотя жалобы повстанцев были широки, наиболее значимыми было закрытие монастырей, в котором обвинили «злых советников» короля, в основном Кромвеля и Кранмера. Однако бунт удалось подавить. Один из руководителей восстания, Томас Дарси, перед казнью дал Кромвелю пророческое предупреждение — «другие, которые были в подобной милости у короля, которой вы теперь наслаждаетесь, пришли к той же участи, которую вы принесли мне».

В 1539 году, чтобы завязать отношения с протестантами Германии, Кромвель убедил короля жениться на Анне Клевской — сестре герцога фон Юлих-Клеве-Берг. В это время Англии грозила интервенция со стороны Франции и Испании, и такой союз был умным ходом. Но невеста не понравилась Генриху VIII, да и угроза войны с Францией и Испанией миновала. Два этих обстоятельства позволили вождям католической партии при дворе — герцогу Томасу Норфолку и епископу Стивену Гардинеру убедить подозрительного короля в неблагонадежности Кромвеля. Однако в апреле 1540 года Генрих VIII пожаловал своему министру титул графа Эссекса, которого тот добивался несколько лет.

Арест и казнь

В субботу 10 июня 1540 года в три часа дня Кромвель был арестован во время заседания Тайного Совета по обвинению в государственной измене и ереси. Члены Совета с кулаками набросились на безоружного министра, герцог Норфолк и епископ Гардинер срывали с него ордена, пожалованные за службу Англии. В отчаянии он сорвал с головы шапку и крикнул: «Я — изменник? Скажите по совести, я — изменник? Я всегда верно служил его величеству! Но если так обращаются со мной, я отказываюсь от надежды на пощаду. Я только прошу короля, чтобы мне недолго томиться в тюрьме».

В Тауэре Кромвель провел около полутора месяцев. В разорванной одежде, со следами побоев на лице его доставили туда на барке через Ворота Изменников. Начались бесконечные допросы. Причём, ответы арестованного никого не интересовали. Следователи исполняли волю короля — ещё недавно всесильный министр должен быть казнён. Чтобы заставить Кромвеля оговорить себя, прибегли даже к пыткам. Кромвель не признал себя виновным.

В это время архиепископ Кранмер безрезультатно пытался добиться от короля милосердия. Генрих VIII только согласился заменить костёр отсечением головы. 28 июля 1540 года Томас Кромвель поднялся на эшафот на Тауэрском холме. Он исповедался и помолился, назвав себя «вечным странником в этом мире», но, обращаясь к народу, не стал заявлять о своей невиновности. Таким образом он пытался сохранить положение при дворе своего единственного сына — Грегори Кромвеля. Смерть Кромвеля не была лёгкой. По словам хрониста Эдварда Холла, "он мужественно выдержал удар презренного палача, который не по-божески исполнил свою работу". Количество ударов топора не упоминается.

Личная жизнь

Томас Кромвель был женат на Элизабет Уайкис, от которой у него было трое детей: Грегори, Анна и Грейс. После смерти жены в 1528 году, Кромвель никогда более не женился. Он был очень привязан к сыну и благоволил к племяннику Ричарду — прадеду Оливера Кромвеля. При дворе ходили слухи, что Томас Кромвель хочет жениться на принцессе Марии — старшей дочери Генриха VIII. Он действительно оказывал ей поддержку, хотя Мария была рьяной католичкой. Впрочем, она отказала Кромвелю в дружбе на религиозных основаниях.

Кромвеля называли «заступником женщин». Он защитил от деспотизма мужа герцогиню Норфолк, в результате у герцога Норфолка были не только политические, но и личные причины не любить министра.

Кромвель охотно покровительствовал людям искусства. В его доме долгое время жил знаменитый живописец Ганс Гольбейн Младший, а поэт и дипломат Томас Уайетт был его другом.

Итоги

Томас Кромвель был противоречивой личностью. Одни называют его «идеальным государственным деятелем тюдоровской Англии», другие — «самым коррумпированным канцлером». Умный, хитрый, смелый, практичный, легко сплетающий и распутывающий самые сложные интриги, он мог быть также бескорыстным и великодушным. Кромвель был одной из самых ярких личностей эпохи английского Ренессанса, который опередил своё время.

Образ в культуре

Литература

Томас Кромвель — главный герой романов британской писательницы Хилари Мэнтел «Волчий зал» и «Внесите тела», удостоившихся Букеровской премии в 2009 и 2012 годах, соответственно.

Кинематограф

• Франклин Дайалл в фильме «Частная жизнь Генриха VIII» (1933)
• Лео Маккерн в фильме «Человек на все времена» (1966)
• Джон Коликос в фильме «Анна на тысячу дней» (1969)
• Дональд Плезенс «Генрих VIII и его шесть жён» (1972)
• Дэнни Уэбб в мини-сериале «Генрих VIII» (2003)
• Рон Кук в фильме «Ещё одна из рода Болейн» (2003)
• Иэн Митчелл в фильме «Ещё одна из рода Болейн» (2008)
• Джеймс Фрейн в телесериале «Тюдоры» (2007—2010)
• Марк Райлэнс в мини-сериале «Волчий зал» (2015)

Литература

• Roger Bigelow Merriman.Life and Letters of Thomas Cromwell ISBN 978-1-149-10434-7
• Coby P.J. «Thomas Cromwell. Machiavellian Statecraft and the English Reformation», 2009. ISBN 0-7391-3404-3; ISBN 978-0-7391-3404-7
• Paul van Dyk «Renascence Portraits». N.Y., 1905.
• Schofield J. «The Rise and Fall of Thomas Cromwell», 2011. ISBN 0-7524-4604-5; ISBN 978-0-7524-4604-2

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Кромвель, Томас

– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.