Кротоне
|
Кротоне Crotone 
|
Крото́не (итал. Crotone [kroˈtone] ), до 1928 года Котро́не (Cotrone, сиц. Cutroni), в древности Кро́тона (греч. Κρότωνας, Κρότων, лат. Croton, Croto, Crotus, Crotona, Crotonium) — древний город-порт на берегу Тарентского залива, в итальянском регионе Калабрия, с 1994 г. административный центр одноимённой провинции.
Содержание
Великая Греция
Кротон был основан греками в 708 г. до н. э.[1] и, несмотря на изъяны бухты, служил единственной гаванью на отрезке побережья от Тарента до Регия. Древнее поселение занимало холм, где со временем возник традиционный для эллинских полисов акрополь.
Начиная с 580 г. до н. э. кротонцы блистали на Олимпийских играх и славились в Элладе искусством врачевания. Демокед из Кротона упомянут Геродотом как «врач, превосходивший искусством всех своих современников». В 530 году до н. э. Пифагор основал в Кротоне философско-этическую школу, которая поддерживала местное олигархическое правительство. В 510 году до н. э. Милон Кротонский разгромил главного соперника Кротоны — город Сибарис. Вскоре после этого была установлена тирания Клиния. Пифагорейцы покинули Кротон, и на смену тирании пришло народовластие. На исходе VI в. до н. э. Кротон на короткое время стал самым могущественным городом Великой Греции.
К IV в. до н. э. наметились признаки кризиса. В 379 году до н. э. Кротон на 12 лет перешёл под власть сиракузского тирана Дионисия I. В 295 году до н. э. в Кротоне правил тиран Менедем, который был изгнан сиракузским царём Агафоклом, после чего город ненадолго вошёл в состав его сиракузской державы.
Древний Рим
Кротон существенно ослабел вследствие Пирровой войны и в 277 г. впервые покорился римлянам, от которых вновь отпал во время вторжения в Италию армии Ганнибала. Окончательно стал римской колонией в 194 году до н. э. О разрушительных последствиях Пирровых войн сообщает Тит Ливий[2]:
Стена, окружавшая Кротон до прихода Пирра в Италию, имела в окружности двенадцать миль; после опустошений, произведенных тою войной, заселена была едва половина города. Река протекала раньше в центре города, теперь она текла по местам, мало застроенным, крепость же оказалась вдали от всякого жилья.
В Кротоне помещено действие последней сохранившейся части «Сатирикона». Герои романа, взобравшись на гору у моря, обнаруживают, что «с неё открывался вид на какой-то город, расположенный совсем недалеко от нас на высоком холме. Блуждая по незнакомой местности, мы не знали, что это такое, пока наконец какой-то хуторянин не сообщил нам, что это Кротона, город древний, когда-то первый в Италии».
От древнего города почти ничего не сохранилось, лишь на Лацинийском холме напоминает о святилище Юноны одинокая мраморная колонна (из-за которой мыс именуется Капо-Колонна):
В шести милях от знаменитого города находился ещё более знаменитый храм Лацинийской Юноны, почитаемой всеми окрестными народами. Он стоял в густой роще, огражденный высокими пихтами; в середине её было роскошное пастбище, где пасся всякий скот, посвященный богине. <…> Храм был славен богатством, не только святостью.— История от основания города
Позднейшая история
Кротон редко упоминается во времена Римской империи, что свидетельствует о его упадке. В VI веке выдержал осаду Тотилы, впоследствии вошёл в Равеннский экзархат. В 870 был разграблен сарацинами, которые казнили епископа и часть горожан, пытавшихся укрыться в соборе.
Покровителями города почитаются Пресвятая Богородица (Santa Maria di Capo Colonna) и святой Дионисий Ареопагит, празднование 9 октября.
При Муссолини город стал крупнейшим промышленным центром Калабрии, чему благоприятствовала близость гидроэлектростанции. В 1980-е гг. в связи с банкротством основных заводов испытал экономический кризис. В 1996 г. пострадал от наводнения. С 1955 г. в Кротоне ведутся археологические раскопки.
Достопримечательности
Кротоне — город современной застройки. О древности поселения напоминают замок Карла V, превращённый в городской музей, где выставлены в числе прочего и результаты новейших археологических раскопок, небольшое укрепление La Castella на островке в бухте и романский собор с фасадом в стиле классицизма и «чёрной мадонной» из святилища на мысе Колонна.
Города-побратимы
Напишите отзыв о статье "Кротоне"
Примечания
- ↑ [www.britannica.com/EBchecked/topic/144335 Crotone (Italy)] (англ.). — статья из Encyclopædia Britannica Online.
- ↑ [lingvo.asu.ru/latin/texsts/livy24.html Тит Ливий. От основания Рима]
Литература
- Грэхэм А.-Дж. Колониальная экспансия Греции. Западные греки, в книге: Кембриджская история древнего мира. Т. 3, ч. 3: Расширение греческого мира. VIII—VI века до н. э. М., 2007. Главы 37 и 38. С. 103—233. ISBN 978-5-86218-467-9
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Кротоне
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
