Крупеников, Игорь Аркадьевич

Игорь Аркадьевич Крупеников
Дата рождения:	10 апреля 1912(1912-04-10)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	1 сентября 2013(2013-09-01) (101 год)
Место смерти:	Кишинёв, Молдавия
Научная сфера:	почвоведение
Известен как:	Историк почвоведения

Игорь Аркадьевич Крупеников (10 апреля 1912, Санкт-Петербург — 1 сентября 2013, Кишинёв) — выдающийся учёный-энциклопедист, почвовед, географ, исследователь чернозёмов, историк науки, доктор географических наук, профессор, почётный член Академии наук Молдавии (1995), заслуженный деятель науки и техники, дважды лауреат Республиканской государственной премии, лауреат премий имени В. В. Докучаева и В. Р. Вильямса (дважды), лауреат премии АН Молдовы.

Биография

Родился в Санкт-Петербурге 10 апреля 1912 года. Большую часть жизни — с 1948 года — жил и работал в Кишинёве.

Родители и родственники

Отец — Аркадий Михайлович Крупеников — окончил Технологический институт, инженер технолог со специализацией в виноделии, в 1914 году, будучи мобилизованным в действующую армию, командовал в чине поручика автомобильной ротой, в октябре 1917 года вместе с унтер-офицерами и солдатами своей роты перешёл на сторону советской власти и до 1921 года служил в Красной Армии; после ухода из Крыма войск генерала Врангеля был призван в качестве специалиста-винодела в комиссию по восстановлению хозяйства Крыма, где и остался затем работать в винкомбинате Массандра, поселившись всей семьёй недалеко от Никитского ботанического сада.

Мать — Вера Агапитовна Виноградова, закончив Бестужевские курсы, была преподавателем русского и французского языков, привила любовь к языкам и стилю, изящной словесности и искусству обоим своим сыновьям. Брат — Лев Аркадьевич (1916—1952 г.г.), филолог, писатель. Игорем Аркадьевичем написано несколько книг в соавторстве с братом ^{[1], [2]}.

Дед Агапит Тимофеевич Виноградов — директор благотворительного учебного заведения, в состав которого входили мужское реальное училище и женская гимназия, под патронажем принца Ольденбургского. В самые ранние годы большое влияние на детей оказала бабушка — Мария Лукинишна, урождённая Глазунова, двоюродная сестра композитора А. К. Глазунова.

В Крыму от татар-земледельцев, будучи ещё ребёнком, Игорь узнал, что серые шиферные почвы хороши для винограда, а красные — терра росса — для табака. У семьи был участок земли, на котором выращивали овощи, и ребята с малых лет участвовали в этом деле. В 16 лет Игорь совершил недельное пешеходное путешествие по горному Крыму, присоединясь к группам туристов, побывал в Бахчисарае, Чуфут-Кале, в Большом Каньоне. Родители отличались в своём отношении к детям большим свободомыслием и мало их опекали.

Годы учёбы

В 1929 году семья переехала сначала в Свердловск, а затем в Москву; отец в качестве инженера технолога занимался монтажом оборудования на строящихся в разных концах страны химических заводах. В 1931 году в Московском университете провели в порядке эксперимента весенний набор на ряд дефицитных специальностей, в том числе на почвоведение, куда поступил Крупеников. Невзирая на всевозможные новации того времени, вековые традиции старейшего Университета не были нарушены, и почвоведы слушали хороших профессоров по фундаментальным дисциплинам. Помимо интересных лекций, спец курсов и лабораторных занятий, большую роль играли производственные практики, которые были продолжительными и проходили в разных регионах страны, далеко от Москвы: в Центральном Казахстане, где Крупеников овладел навыками полевого картографирования почв, хорошо изучив светло-каштановые и бурые полупустынные почвы, солоцы и солончаки; в Оренбужье — в живописной долине притока Урала — реки Сакмары, пересекая Каменный пояс с выходом на зауральскую сухостепную равнину, познакомившись с чернозёмами, каштановыми почвами; в Заволжье, где проектировался большой массив орошения, закладывались 4-х метровые разрезы, которые углублялись буровыми скважинами до грунтовых вод. Комплекс подобных работ сформировал у Игоря Аркадьевича изначальный интерес к чернозёмам и степным ландшафтам. После окончания университета Крупеников стал аспирантом В. В. Геммерлинга (профессор, доктор наук, первый заведующий кафедрой почвоведения МГУ), работая над диссертацией «Почвы и почвообразующие условия Наурзумского заповедника», которую успешно защитил в декабре 1939 года, уже отслужив в армии. Наурзумский заповедник (юг Кустанайской области Казахстана) называли тогда Кунсткамерой почв, чудом природы, в своей диссертации Крупеников представил детальную характеристику почв площадью в 300 тыс. га и целый ряд картографических материалов.

Совершенно случайно на защите оказался в тот момент пребывавший в Москве Н. А. Димо, молдавский почвовед, с которым в скором времени (через 10 лет!) Игорю Аркадьевичу предстояло много и плодотворно работать.

Семья

В 1956 году Крупеников женился на Елене Григорьевне Чикрызовой — доценте кафедры почвоведения Кишинёвского Университета, она вела курсы аналитической химии и химии почв, позже работала в должности старшего научного сотрудника в Институте химии АН Молдавии. Брак оказался на всю жизнь крепким и надёжным, супруги стали друг для друга главными советчиками и верными друзьями. В 1958 году родилась дочь Вера.

Профессиональная деятельность

Средняя Азия

С 1940 года Крупеников работал в Наурзуме в должности зам.директора по науке. Целый ряд учёных-почвоведов призвали тогда работать в Средней Азии, не разрешив отправить их на фронт, так как именно здесь в тот момент необходимо было формировать новые земельные угодья, разбивать сады и виноградники, сеять хлеб, заниматься вопросами орошения. Затем Крупеников заведовал отделом агропочвоведения в эвакуированном в Ташкент Институте виноделия и виноградарства, изыскивая массивы для новых винсовхозов («богарное виноградарство», «каирное виноградарство»). Были составлены рекомендации по использованию почв многих районов в Западном Тянь-Шане и Памиро-Алае в пределах Узбекистана, Таджикистана, Киргизии, Южного Казахстана, а также на берегах Иссык-Куля, Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи, в районах таких городов как Фрунзе (ныне Бишкек), Самарканде, Бухаре, Андижане, в Туркмении.

Очень плодотворным это время оказалось и в творческом отношении, у Крупеникова вышло около 40 публикаций.

Крым

После освобождения Крыма от фашистов Крупеников получил приглашение занять должность заместителя директора по научной части в институте «Магарач», в полной разрухе занимались, в первую очередь, восстановительными работами. В исследовательском отношении основной целью было выяснение пригодности для выращивания разных сортов винограда не только на южном берегу, но и степной части Крыма. Были изучены почвы Присивашья с его солончаками, Арабатская стрелка, районы Феодосии, Керчи, Судака.

Кишинёв

В 1948 г И. А. приехал в Кишинёв по приглашению Н. А. Димо. В то время почвенный покров Молдавии, по словам Николая Александровича, был «менее изучен, чем тундры русского Севера», а только что открывшийся Университет испытывал нехватку в преподавательском составе. Перечень читаемых предметов, которые пришлось читать Крупеникову, был внушительным: почвоведение, геоморфология, география почв, история почвоведения, почвенное районирование, почвоведение с основами земледелия; интересны были практики, как учебные так и производственные: юг Украины, Крым, Белоруссия, Докучаевская Каменная степь, Кустанайские степи, и конечно все районы Молдавии; за период 1950—1955 гг. были составлены почвенные карты в масштабе 1:10 000 земель большинства хозяйств республики. Крупеников, Н. А. Димо и ассистенты кафедры Валентин Витиу, Валентина Мишкина контролировали студентов в их состоавлении почвенных очерков того или иного хохяйства страны. В почвенном отношении Молдова славилась тогда своими чернозёмами: они составляли 80% от почвенного покрова республики. У Крупеникова постепенно сформировалась своя концепция генезиса, систематики и географии чернозёмов, что в скором времени послужило основой для его докторской диссертации.

В 1958 г Крупеников стал заведовать отделом почвоведения открывшегося НИИ Почвоведения и агрохимии (при АН МССР), директором института стал Н. А. Димо, который умер в марте 1959 года. Его трёхступенчатую схему исследования почв республики (хозяйство — район — вся территория Молдавии) пришлось доводить Крупеникову с уже подготовленными им же специалистами — А. Ф. Урсу, Д. М. Балтянским, А. К. Родиной, Р. И. Лунёвой, Л. Н. Рябининой, Н. В. Могоряну, И. И. Шилихиной, А. М. Холмецким. Крупеников наладил работу в лабораториях, руководимых Б. П. Подымовым, Г. П. Стрижовой, где успешно трудились З. А. Синкевич, Ф. И. Клещ, Н. И. Роговская, В. П. Ганенко, Э. Е. Скрябина, а также В. П. Грати, М. Д. Волощук, Н. А. Прохина, Е. И. Лейб, В. Е. Алексеев, С. И. Маркина, Н. И. Данилов. Все эти люди, а также многие другие достигли учёных степеней, вплоть до докторских и даже академических званий, всего И. А. Крупеников подготовил к успешной защите порядка сотни специалистов. Под его руководством проводились глубокие и многоаспектные исследования почвенного покрова страны: составлялись почвенные карты разного масштаба, специальные разработки по эволюции, генезису, классификации и бонитировке почв, их химии, геохимии, минералогии и их мелиоративным особенностям, проводилось агропочвенное районирование, эрозионная оценка, активно применялись математические методы в почвоведении, изучалась история и методология науки, предлагались рекомендации по рациональному использованию сельскохозяйственных угодий.

Чернозёмы

Докторская диссертация «Чернозёмы Молдавии» была защищена Крупениковым в 1966 году, на её основе издана объёмистая книга (36 печ. листов), по сей день являющаяся незаменимой для истинного природоведа. Наблюдая чернозёмы в течение 70 лет в разных регионах Европы, особенно в Молдове, Крупеников посвятил им свою жизнь, всем своим творческим наследием обращая внимание учёных, земледельцев, властей разного уровня на этот, по словам самого Крупеникова, уникальный феномен, его величие и непреходящую ценность для науки, человеческой жизни и продовольственной безопасности народов и государств. Его называют «поэтом чернозёмов».

В настоящее время Крупениковым разработана типизация чернозёмных деградаций, их оценка, возможности и способы преодоления.

История почвоведения

Ещё с конца 40х годов прошлого века Крупеникова заинтересовали исторические аспекты науки; началось с биографии Докучаева, которая выдержала несколько изданий, оказалась вообще первой книгой о В. В. Докучаеве, была переведена на несколько иностранных языков.

Работа в архивах, поиск «сырья», источников, иллюстраций, огромный спрос с себя в соблюдении исторической правды и донесения её до широких масс, — послужили основой для целого цикла работ по истории науки, хотя в официальной тематике Института эта тема никогда не фигурировала. Именно Крупениковым написана первая в истории науки монография по истории почвоведения, которая вышла и в английском переводе сразу в двух издательствах — в Индии и Голландии, а также на испанском и немецком языках.

Крупеников во все времена пользуется огромным авторитетом и признанем, так, получая приглашения от множества зарубежных коллег, оргкомитетов конференций, съездов, симпозиумов, он смог побывать в пору «железного занавеса» в Австралии, Индонезии, Индии, Филиппинах, Гонконге, в Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии (до её распада в 1991 г.), во всех бывших союзных республиках (кроме Армении).

Награды и премии

• Кавалер «Ордена Республики»
• Орден Трудового Красного Знамени
• звание «Заслуженный деятель науки и техники»
• Государственная премия Республики Молдовы (1978 и 1986 гг.)
• Лауреат премии имени В. В. Докучаева (1968)
• Лауреат премии имени Вильямса (дважды)
• Почетный член Обществ почвоведов Молдовы, России и Украины
• Gloria Muncii Орден «Трудовая слава»

Публикации

И. А. Крупениковым опубликовано 610 научных работ, в том числе 40 монографий, среди которых:

1. Василий Васильевич Докучаев. 1950 (в соавторстве с братом)
2. Василий Робертович Вильямс. 1952 (в соавторстве с братом)
3. Чернозёмы Молдавии. 1967
4. Долгая жизнь Н. А. Димо. Рассказ о выдающемся почвоведе. 1973
5. Л. С. Берг. Страницы жизни и творчества. 1976
6. Статистические параметры состава и свойств почв Молдавии. 1978, 1981 (в соавторстве)
7. Карбонатные чернозёмы. 1979
8. История почвоведения. От времени его зарождения до наших дней. 1981
9. Трёхтомник «Почвы Молдавии» 1984, 1985, 1986 (в соавторстве)
10. Павел Андреевич Костычев. 1987
11. Почвенный покров Молдовы. Прошлое, настоящее, управление, прогноз. 1992.
12. Чернозёмы. Возникновение, совершенство, трагедия деградации, пути охраны и возрождения, 2008
13. «The Black Earth. Ecological Principles for sustainable agriculture on chernozem soils», 2011 (with Boincean B.P. and Dent D)
14. История почвоведения в Молдове. 2012

Учебники

• География Молдавии. Для средней школы.
• Эрозия почв. 2001 (в соавторстве).

Литература

• Добровольский Г. В. и др. Игорь Аркадьевич Крупеников — историк почвоведения и почвовед-географ // Вопросы истории естествознания и техники. — 2013. — № 1. — С. 159—162.

Ссылки

• И. Р. Ильин [www.pridnestrovie-daily.net/gazeta/articles/view.aspx?ArticleID=24952 Уникальный юбилей] // Газета «Приднестровье»

Отрывок, характеризующий Крупеников, Игорь Аркадьевич

– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.