Крушение «Титаника»

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Крушение Титаника»)
Перейти к: навигация, поиск
Крушение «Титаника»

«Гибель „Титаника“» (1912). Вилли Штёвер
Тип

кораблекрушение

Причина

столкновение с айсбергом

Место

север Атлантического океана

Дата

1415 апреля 1912

Время

23:40 — 02:20

Погибших

1496[1]

Пострадавших

712

Место крушения
Координаты: 41°26′08″ с. ш. 49°27′52″ з. д. / 41.4355° с. ш. 49.4645° з. д. / 41.4355; -49.4645 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=41.4355&mlon=-49.4645&zoom=14 (O)] (Я)

Крушение парохода «Титаник» — морская катастрофа, произошедшая в ночь с 14 на 15 апреля 1912 года в северной части Атлантического океана, более чем в 600 км к юго-востоку от острова Ньюфаундленд. Трагедия случилась под конец пятого дня следования «Титаника» по трансатлантическому маршруту Саутгемптон — Нью-Йорк. В 23:40 14 апреля во время первого рейса самый большой на тот момент океанский лайнер с 2208 людьми на борту по касательной столкнулся с айсбергом и получил серьёзные повреждения обшивки корпуса. Спустя 2 часа 40 минут — в 2:20 15 апреля полностью ушёл под воду. Катастрофа унесла жизни, по разным данным, от 1495 до 1635 человек[2]. До 20 декабря 1987 года, когда потерпел крушение филиппинский паром «Донья Пас» унёсший жизни более 4000 человек, гибель «Титаника» оставалась самой крупной по количеству жертв катастрофой на море в мирное время[3]. Неформально является самой знаменитой катастрофой XX века[4].

14 апреля «Титаник» получил 7 ледовых предупреждений от различных судов, пересекавших Северную Атлантику, но, несмотря на это, корабль продолжал идти почти на предельной скорости. Когда прямо по курсу была замечена ледяная гора, «Титанику» не удалось быстро изменить курс. Правый борт лайнера задел подводную часть айсберга. Судно получило несколько пробоин ниже ватерлинии. В общей сложности лёд проскрёб обшивку на 90 м. Трюм «Титаника» разделялся на 16 отсеков, в результате столкновения 5 носовых отсеков получили значительные повреждения. Судно начало медленно уходить под воду.

После полуночи капитан Эдвард Смит отдал приказы начинать эвакуацию, передавать в радиоэфир сигнал бедствия и пускать сигнальные ракеты для привлечения внимания ближайших судов. Эвакуация была организована плохо, команда корабля оказалась не подготовлена к чрезвычайной ситуации. Спасательные шлюпки спускались на воду полупустыми, хотя мест в них едва хватало для половины людей, находившихся на борту.

С тонущего лайнера спаслись 712 пассажиров и членов экипажа[5]. Основная часть людей погибла от переохлаждения, поскольку температура океанской воды составляла −2°С (порог замерзания при солёности 35 ‰). Спустя полтора часа после полного погружения «Титаника» на место трагедии прибыл пароход «Карпатия» и подобрал выживших в шлюпках.

Крушение вызвало широкий общественный резонанс. По следам гибели судна в 1914 году была принята Международная конвенция по охране человеческой жизни на море.





Содержание

Погибшее судно

Восьмипалубный пароход «Титаник» строился в течение трёх лет на верфи «Харленд энд Вулф» в Белфасте. Спуск судна на воду состоялся 31 мая 1911 года. «Титаник» был вторым лайнером класса «Олимпик». Тем не менее он несколько отличался от своего «близнеца», в его конструкции был устранён ряд недостатков, выявленных в ходе эксплуатации «Олимпика». Руководил проектом ирландский судостроитель Томас Эндрюс. Строительство корабля обошлось приблизительно в 3 млн фунтов стерлингов или 7,5 млн долларов США (187,5 млн долл. по курсу 2013 года)[6]. Лайнер принадлежал британской судоходной компании «Уайт Стар Лайн».

На момент спуска на воду и ввода в эксплуатацию «Титаник» был самым большим судном в мире. Его длина составляла 269 м, ширина — 30 м, осадка — 10,5 м, водоизмещение — 52 310 т (что превышало пароход-близнец «Олимпик» на 243 т)[7]. В движение лайнер приводили две группы четырёхцилиндровых паровых машин и паровая турбина[7]. Пар для турбины, паровых машин, генераторов и вспомогательных механизмов производили 29 котлов. Вся силовая установка судна обладала мощностью 55 тыс. л.с., для её работы требовалось 610 т угля в день[8]. Корабль мог развивать скорость до 23 узлов (42 км/ч). Движителями на «Титанике» служили три гребных винта. Диаметр центрального четырёхлопастного винта составлял 5,2 м, а двух крайних трёхлопастных — 7,2 м. На полном ходу наружные винты совершали до 80 об/мин, а центральный до 180 об/мин[9]. Над верхней палубой возвышались четыре громадные трубы диаметром 7,3 м и высотой 19 м. «Титаник» имел двойное дно и 16 водонепроницаемых отсеков, разделённых переборками с герметичными дверьми. По расчётам конструкторов, судно могло оставаться на плаву при затоплении любых двух отсеков или четырёх смежных носовых или кормовых отсеков. Беспроводной телеграф и другое радиооборудование на корабль поставила компания «Маркони К°». На борту имелось 20 спасательных шлюпок общей вместимостью 1178 человек[10].

В зависимости от стоимости купленного билета пассажиры делились на три класса. К услугам пассажиров первого класса были представлены бассейн, гимнастический зал, турецкая баня, корт для игры в сквош, электрованна (прототип солярия) и отделение для собак. На борту судна имелись кафе и роскошно обставленные обеденный и курительный салоны[11]. По уровню сервиса в третьем классе «Титаник» значительно превосходил большинство трансатлантических пароходов. В каютах было чисто, светло и тепло, в обеденном зале предлагалось простое, но полноценное и качественное питание, имелись просторные прогулочные палубы[12]. Все помещения и прогулочные палубы корабля были разделены по классам, и пассажирам одного класса запрещалось проходить на участок другого.

Гребные винты «Олимпика» идентичные движителям «Титаника» «Титаник» в порту Саутгемптона перед отправлением в первое и последнее плавание, 10 апреля 1912 г. Гимнастический зал «Титаника» «Титаник» выходит из Саутгемптона

Подготовка экипажа, оснащение

На борту «Титаника» имелось недостаточное количество шлюпок. Все 20 шлюпок были размещены на верхней палубе: 16 деревянных лодок на шлюпбалках (по 8 на каждом борту) и 4 складные шлюпки конструкции Энгельгардта с деревянным днищем и парусиновыми бортами[13], которые в случае необходимости могли быть развёрнуты и закреплены на шлюпбалках[14]. Стационарные шлюпки располагались группами по четыре в носовой и кормовой частях шлюпочной палубы. Две складные шлюпки хранились у первых за капитанским мостиком шлюпбалок, а две другие на крыше офицерских кают[15], последние было очень трудно доставать и готовить к спуску, поскольку они имели большую массу и переносились вручную[16]. Стационарные шлюпки нумеровались от носа к корме, по левому борту — чётные, по правому — нечётные. Парусиновые шлюпки обозначались латинскими буквами A, B, C и D[14]. Вместимость каждой из 14 стационарных спасательных шлюпок составляла 65 человек. На первых от капитанского мостика шлюпбалках крепились свисающие за борт шлюпки для экстренного спуска, рассчитанные на 40 человек каждая. Вместимость одной складной шлюпки составляла 47 человек. Во всех шлюпках (включая 4 складные) могло разместиться 1178 человек, то есть только половина всех находящихся на борту[10]. Нехватка шлюпок объясняется не недостатком места и не их стоимостью, а, в первую очередь, самонадеянностью владельцев лайнера, которые предполагали их использование только в том случае, если «Титаник» встретит терпящее бедствие судно[17]. Чтобы в случае необходимости покинуть судно смогли все пассажиры и члены экипажа «Титаника», на его борту должно было находиться не менее 50 шлюпок. Однако компания «Уайт Стар Лайн» пожелала иметь на своих кораблях просторный променад (прогулочную палубу) с панорамным видом на море, а при полном укомплектовании шлюпок он бы закрывался непрерывающимся их рядом[18]. В отличие от шлюпок, спасательными жилетами «Титаник» был оснащён в полном объёме. На его борту имелось 3560 жилетов с наполнителем из пробки[19], а также 49 спасательных кругов[20].

Согласно действовавшему тогда Британскому кодексу торгового мореплавания, количество шлюпок на борту рассчитывалось по тоннажу судна. Этот кодекс был составлен в 1894 году, и предписывал всем судам водоизмещением более 10 тыс. тонн (самые крупные в то время) иметь на борту не менее 16 спасательных шлюпок, подвешенных на шлюпбалках. Впоследствии появились суда, водоизмещение которых в несколько раз превышало 10 тыс. тонн, однако требования Министерства торговли по оснащению шлюпками остались прежними. В первоначальном проекте «Титаника» предусматривалась установка 48 шлюпок, но владельцы лайнера настояли, чтобы их число было сокращено до 20. Компания «Уайт Стар Лайн» добавила к обязательным 16-ти только 4 небольшие складные шлюпки[21].

Команда «Титаника» не была подготовлена к чрезвычайной ситуации. Обучению правилам эксплуатации шлюпок было уделено минимум внимания. Учения по посадке в шлюпки проводились лишь однажды, когда судно находилось в доке. На воду были спущены две шлюпки, в каждой из которых находились четыре матроса и один помощник капитана. Они сделали круг по доку и через несколько минут вернулись на корабль. Перед отплытием из Саутгемптона с пассажирами не проводились ни пожарные, ни другие учения[22]. На утро 14 апреля (день перед роковым столкновением) были запланированы учения по посадке в шлюпки, но под предлогом сильного ветра они были отменены капитаном[23][24].

Предшествующие обстоятельства

Накануне отправления в первый рейс «Титаник» инспектировали сотрудники Министерства торговли Великобритании. В частности, были осмотрены спасательные шлюпки, сигнальные ракеты и прочее аварийное снаряжение. Было признано, что оно соответствует действовавшим предписаниям. Контроль осуществлял главный инспектор министерства капитан Моррис Кларк[25].

Пароход «Титаник» вышел в свой первый и последний рейс из Саутгемптона в полдень 10 апреля 1912 года. Ещё на выходе из порта он едва не столкнулся с отшвартовавшимся пароходом «Нью-Йорк». Спустя 5,5 часов, пройдя 147 км, лайнер взял на борт пассажиров из французского Шербура[26]. Второй остановкой был ирландский Квинстаун (Ков), которого «Титаник» достиг около полудня 11 апреля[26], там были пополнены запасы провизии, а на борт поднялись последние пассажиры[27].

На момент выхода «Титаника» на трансатлантическую трассу на его борту находилось 1316 пассажиров и 908 членов экипажа (по данным Министерства торговли Великобритании). Лайнер мог брать на борт до 2439 пассажиров[28], но в апреле спрос на трансатлантические рейсы был традиционно низок, поэтому «Титаник» был загружен только наполовину[29]. Состав пассажиров был чрезвычайно разномастным — от нищих эмигрантов из Ирландии, Италии, Швеции, России, Сирии, Армении, отправляющихся на поиски лучшей доли в США, до аристократов и миллионеров, таких как Джон Джекоб Астор и Бенджамин Гуггенхайм[30].

«Титаником» командовал 62-летний Эдвард Смит, опытнейший капитан компании «Уайт Стар Лайн», его стаж составлял более 40 лет. Последний год он командовал пароходом «Олимпик» — близнецом «Титаника»[31]. Большую часть команды составляли люди, не прошедшие специальной подготовки для работы на судне: кочегары, стюарды, штивщики, машинисты, повара. Квалифицированные матросы составляли лишь 5 % от общего числа экипажа[32] (7 помощников капитана и 39 матросов, многие из которых не успели досконально ознакомиться с особенностями судна, так как были взяты на службу в Саутгемптоне за четыре дня до отплытия)[33].

Незадолго до выхода «Титаника» в рейс над северной Атлантикой при слиянии двух антициклонов произошла их регенерация (процесс повторного усиления). В результате в начале апреля в западной Атлантике дул северо-северо-западный ветер. Направления ветра и холодного Лабрадорского течения совпадали, благодаря чему айсберги достигли трансатлантических судоходных путей на месяц раньше обычного[34]. Проникновению многочисленных плавучих льдов на южную трансатлантическую трассу, по которой следовал «Титаник», также способствовали высокие приливы, вызванные рекордным приближением Луны к Земле. В январе 1912 года расстояние между Землёй и Луной достигло минимальной величины за последние 1400 лет. В свою очередь, земной шар в этот период времени завершил прохождение точки перигелия, то есть подошёл к Солнцу на максимально близкое расстояние[35].

Первые ледовые предупреждения

12 апреля на «Титаник» по радиотелеграфной связи (при помощи азбуки Морзе) начали поступать сообщения от судов, проходивших вблизи Большой Ньюфаундлендской банки. Их экипажи обращали внимание на необычайно большое скопление айсбергов, оказавшихся значительно южнее, чем бывало в это время года. Каждое такое сообщение после приёма передавалось вахтенному помощнику, а затем в штурманскую рубку, где указанные координаты ледяных полей наносились на карту[36]. Речь шла о районе, расположенном севернее запланированного маршрута «Титаника», поэтому оснований для беспокойства не было[37].

Радисты «Титаника» работали по найму компании «Маркони» и в сущности не являлись членами команды. Их основной обязанностью на борту являлось отправление телеграмм пассажиров и приём свежих новостей с континента, которые затем печатались в судовой газете. Обработка данных о метеоусловиях отходила на второй план[38][39].

14 апреля

Ледовые предупреждения

С утра 14 апреля радиостанция «Титаника» начала принимать сообщения об айсбергах с их координатами уже от судов, идущих по южной трансатлантической трассе. Всего за этот день было получено семь ледовых предупреждений. Ледовая обстановка в апреле 1912 года в северной Атлантике была сложной. Для этого времени года установилось рекордное за последние 50 лет скопление дрейфующих льдов.

Первое ледовое предупреждение поступило в 9:00 с парохода «Карония», оповещавшего о ледяных полях и скоплении айсбергов и гроулеров (ледяных обломков). Капитан Смит подтвердил получение сообщения[40]. В 11:40 капитану была передана телеграмма от парохода «Ноордам», в которой сообщалось о дрейфующих льдах примерно в том же районе, который указала «Карония»[41].

В 13:42 судно «Балтик» ретранслировало следующее сообщение:

Капитану Смиту, «Титаник». Ясная погода с момента отплытия. Греческий пароход «Афины» сообщает о прохождении айсбергов и большого количества ледяных полей сегодня в районе 41°51′ северной широты и 41°52′ западной долготы… Желаю успехов вам и «Титанику»

Смит, показав это предупреждение управляющему директору «Уайт Стар Лайн» Брюсу Исмею, рассчитал новый маршрут, который был чуть южнее предполагаемого пути, чтобы наверняка избежать встречи с айсбергом[42]. В 13:45 немецкое судно «Америка» сообщило о том, что встретилось с двумя большими айсбергами в 620 км к югу от Ньюфаундленда[43][44]. Однако это предупреждение на мостик передано не было. Причины этого не выяснены, возможно, радисты попросту забыли передать информацию капитану, так как были заняты устранением неисправности в оборудовании[44].

В 19:30 поступило ледовое предупреждение с парохода «Калифорниэн»:

… Лёд в районе между 42° и 41°25’ северной широты и 49°30’ западной долготы. Мы видели большое скопление битого льда и много крупных айсбергов. Ледяные поля тоже есть. Погода хорошая, ясная[45].

Это сообщение также не было передано вахтенным на мостике. По-видимому, радист Джек Филлипс не понял его, потому что был занят отправкой на ретрансляционную станцию на мысе Рейс (о. Ньюфаундленд) частных телеграмм, которые накопились за время, пока был неисправен радиопередатчик[44]. Последнее ледовое предупреждение было получено в 22:30 от парохода «Калифорниэн», который лёг в дрейф на краю ледяного поля примерно в 50 км от «Титаника». Радист «Калифорниэна» Сирил Эванс (англ.) начал передавать координаты опасной зоны, но Филлипс грубо его прервал: «Заткнись! Я работаю. У меня связь с мысом Рейс!»[45]. Таким образом, было проигнорировано самое важное ледовое предупреждение.

Небрежное отношение Филлипса к столь важным сообщениям отчасти объясняется тем, что зачастую радисты передавали их в неофициальной форме. Их можно было принять за дружеский привет коллеги-радиста, которому просто хочется поболтать, что на североатлантических линиях случалось довольно часто[46]. К примеру, Сирил Эванс начал своё сообщение словами: «Привет, старик, мы остановились, вокруг нас лёд. Координаты…»[47]. Неудивительно, почему сильно загруженный работой Филлипс грубо прервал коллегу. Среди прочих существовала особая категория радиограмм, именовавшихся «капитанские служебные». Они помечались грифом MSG, принимающий радист обязан был немедленно подтвердить их приём и передать на мостик. Однако такая форма использовалась редко[47].

В 21:20 капитан покинул мостик и отправился на ужин в свою честь, устроенный четой Уайденер. В 22:30 «Титаник» разошёлся с пароходом «Раппаханнок», шедшим встречным курсом из Галифакса. Незадолго до этого «Раппаханнок», маневрируя среди дрейфующих льдин, получил повреждения кормы. Как только оба судна оказались в пределах видимости друг друга, Альберт Смит, замещавший капитана на «Раппаханноке», при помощи лампы Морзе установил связь с «Титаником»: «Мы только что прошли через ледяное поле и между несколькими айсбергами», в ответ с «Титаника» просигналили: «Сообщение принято. Благодарим. Спокойной ночи»[48]. Никаких мер после этого предпринято не было: число дозорных не увеличено, судно продолжало идти с прежней высокой скоростью[49].

В 21:30 было получено ещё одно предупреждение о наличие айсбергов — на этот раз от парохода «Месаба», которое было адресовано всем идущим на восток судам:

Ледовая обстановка. Сегодня в районе 41°25′ северной широты, между 49° и 50°3′ западной долготы замечены айсберги и обширные ледовые поля. Погода хорошая, ясно.

Погодные условия

В течение 14 апреля погода значительно менялась в лучшую сторону: утром было умеренное волнение, дул западный ветер; к вечеру установился полный штиль, но в то же время сильно похолодало. Корабль входил в зону арктического антициклона[50]. Ночь с 14 на 15 апреля в северной Атлантике выдалась холодной, безветренной, ясной и безлунной.

В тёмное время суток вахтенные офицеры и вперёдсмотрящие выявляли местоположение айсберга по двум приметам. Во-первых, с его наветренной стороны даже при лёгком волнении появляются белые «барашки», которые хорошо видны издалека. Во-вторых, под действием ветровой и водной эрозии на выступающих поверхностях дрейфующих айсбергов образуются кристаллы, отражающие свет. Это отражение также видно на значительном расстоянии. В роковую ночь «Титаник» оказался в ситуации, когда из-за безветрия и маслянисто-гладкой водной поверхности полоса белой пены у края айсберга отсутствовала. С другой стороны, несмотря на отсутствие луны, звёзды сияли очень ярко, и было достаточно светло, поэтому можно было ожидать, что свет, отражённый от кристаллов льда, вовремя привлечёт к себе внимание и даст знать об угрожающей опасности. По этим соображениям как капитан Смит, так и второй помощник Лайтоллер не считали положение настолько опасным, чтобы предпринимать особые меры, в том числе и снижение скорости[51].

Вечером 14 апреля «Титаник» проходил границу двух морских течений — тёплого Гольфстрима и холодного Лабрадорского. В условиях штиля воздушные массы не перемешиваются, поэтому нагретый Гольфстримом воздух поднялся над слоем более плотного и холодного воздуха, образовав своеобразную «крышку», возникла температурная инверсия. Это явление приводит к тому, что световые лучи, проходя через атмосферу вдоль поверхности воды, изгибаются, и появляется мнимое изображение объектов (мираж), находящихся за горизонтом. По мнению ряда экспертов, в том числе исследователя Тима Молтина, той ночью вперёдсмотрящие могли наблюдать ложный горизонт, лежавший выше настоящего. Контуры айсберга слились с миражом, из-за чего сам айсберг стал практически не виден издалека[52].

Несмотря на сложную ледовую обстановку, «Титаник» шёл почти на предельной скорости — 22,5 узла (41,6 км/ч)[44]. Высокая скорость в водах, занятых дрейфующими льдами, в то время являлась привычной практикой. Расчёт делался на то, что вперёдсмотрящие, находящиеся на марсовой площадке, смогут издалека заметить препятствие, и корабль быстро изменит курс[53].

По графику расстояние более 5800 км «Титаник» должен был преодолеть за неделю. Чтобы прийти в порт назначения вовремя, ему было необходимо идти почти на предельной скорости[54]. Ледовые предупреждения носили сугубо рекомендательный характер, скоростной режим экипаж выбирал на своё усмотрение. К тому же было широко распространено мнение, что плавучие льды не представляют большой опасности. Столкновения с айсбергами случались довольно часто, но к катастрофичным последствиям они не приводили. Самое серьёзное происшествие с участием айсберга произошло в 1907 году с германским пароходом «Кронпринц Вильгельм</span>ruen». В результате лобового столкновения с айсбергом судно получило серьёзное повреждение носовой части, но, несмотря на это, смогло завершить плавание. В этом же году будущий капитан «Титаника» Эдвард Смит в интервью заявил, что не представляет такую ситуацию, при которой современное судно может затонуть[55].

Хронология крушения

Столкновение с айсбергом

В двенадцатом часу ночи большинство пассажиров отправились спать. На вахту заступил первый помощник капитана Уильям Мёрдок, сменив на посту Чарльза Лайтоллера — второго помощника. На марсовой площадке, на высоте 29 м над ватерлинией, дежурили двое вперёдсмотрящих: Фредерик Флит и Реджинальд Ли. Температура воздуха опустилась до −1°С, волнение отсутствовало. Арчибальд Грейси, один из выживших пассажиров, позже писал: «море было как стекло, таким гладким, что в нём отчётливо отражались звёзды»[56]. К настоящему времени известно, что отсутствие ряби является признаком нахождения неподалёку ледяных полей[57]. Корабль шёл со скоростью 22,5 узла (41,7 км/ч)[58].

Видимость составляла порядка 6 км, однако в ту ночь не светила Луна, и у вперёдсмотрящих не было биноклей (ключ от сейфа, в котором они хранились, случайно забрал с собой Дэвид Блэр, которого в последний момент сняли с рейса). Следует заметить, что использование вперёдсмотрящими биноклей в ночное время только осложнило бы задачу обнаружения льда, так как увеличительная оптика сильно ограничивает угол обзора[59]. Спокойное море отлично замаскировало айсберг[60]. Вперёдсмотрящие были предупреждены о ледовой опасности, им и другим членам экипажа Лайтоллером было приказано высматривать на море айсберги и ледяные обломки особенно тщательно[61].

В 23:30 Флит и Ли заметили впереди на горизонте лёгкую дымку, но не придали этому значения. Спустя 9 минут Флит увидел прямо по курсу примерно в 600 м очертания айсберга. Он трижды ударил в колокол, что означает препятствие прямо по курсу, и связался по телефону с шестым помощником Джеймсом Муди:

Флит: Есть там кто-нибудь?
Муди: Да, что ты увидел?
Флит: Айсберг прямо по курсу!
Муди: Спасибо[62].

Муди доложил об айсберге Уильяму Мёрдоку, тот скомандовал рулевому Роберту Хиченсу: «Право на борт» (по терминологии 1912 года команда «Право на борт» означала поворот штурвала максимально влево). Сам же перевёл рукоятки машинных телеграфов в положение «Стоп машина»[комм. 1] (возможно, Полный назад[комм. 2])[63][42]. Чуть позже, чтобы корма не задела айсберг, он скомандовал «Лево на борт», пытаясь таким образом обойти вокруг айсберга. Порядка 30 секунд ушло на то, чтобы паровой приводной двигатель повернул перо руля[42]. Остановка винтов привела к снижению угловой скорости (уменьшилась поворотливость). Вероятно, столкновения можно было бы избежать, продолжая двигаться на полном ходу[64].

Тем временем ледяная глыба приближалась к кораблю, который продолжал по инерции двигаться вперёд с большой скоростью. Лишь спустя 25-30 секунд нос «Титаника» начал медленно отклоняться влево. В последнюю секунду айсберг миновал форштевень и плавно прошёл вдоль правого борта[65]. Согласно показаниям Флита, нос начал отворачивать сразу после того, как он доложил об айсберге на мостик. Стало быть, вахтенные могли заметить препятствие несколько раньше вперёдсмотрящих[комм. 3][63].

«Титанику» удалось повернуть на 2 румба, этого было достаточно, чтобы избежать лобового столкновения, но недостаточно, чтобы избежать контакта с айсбергом. В 23:40 правый борт лайнера задел подводную часть айсберга. Контакт длился около 9 секунд. В результате «Титаник» получил несколько крупных пробоин ниже ватерлинии. От удара от надводной части айсберга откололись крупные куски, которые упали на носовую межнадстроечную палубу судна[66].

На верхних палубах большинство пассажиров почти ничего не почувствовали. Стюарды, готовившие в обеденном зале закуску, обратили внимание на лёгкое позвякивание столовых приборов. Многие пассажиры ощутили небольшой толчок и лёгкое дрожание. Люси Дафф Гордон потом вспоминала: «Будто бы кто-то провёл гигантским пальцем вдоль борта корабля». Многие посчитали, что, вероятно, корабль потерял лопасть винта[67]. На нижних палубах столкновение было ощутимее: раздался сильный грохот и скрежет. Смазчик Уолтер Хёрст вспоминал:

Разбудил скрежещущий треск по правому борту. Никто сильно встревожен не был, хотя мы понимали, что произошло столкновение [68]

Через несколько минут двигатели были остановлены, и «Титаник» лёг в дрейф на Лабрадорском течении, которым был принесён злополучный айсберг[69]. Около полуночи через специальные клапаны началось стравливание пара из котлов.

Повреждения

В момент столкновения на корпус лайнера пришлось давление 2,5 тонны на см². Стальные листы обшивки толщиной 2,5 см выдержали, а заклёпки, которые их скрепляли — нет. В момент удара они лопнули, швы разошлись. Между листами образовались щели, через которые внутрь хлынула забортная вода[70]. Листы обшивки центральной части судна скреплялись тремя рядами заклёпок из высокоуглеродистой стали. В носовой и кормовой частях листы скрепляли два ряда заклёпок из кованого железа и только один ряд стальных. Кованое железо обладает меньшим запасом прочности. В ходе следствия было выяснено, что на изготовление заклёпок «Харленд энд Вулф» закупала железо недостаточно высокого качества[71], в его структуре оказалось большое количество шлаковых включений, которые образовали внутри микропустоты[72]. От этого в условиях низкой температуры заклёпки становились ещё более хрупкими[70].

В результате столкновения «Титаник» на уровне примерно 7 м ниже ватерлинии (3 м выше киля) по правому борту в носовой части получил несколько пробоин, протянувшихся в общей сложности на 91 м[73]. Согласно показаниям Эдварда Уайлдинга, главного конструктора верфи «Харленд энд Вулф», площадь пробоины составила около 12 м², он пришёл к такому выводу, анализируя скорость затопления носовых отсеков в первые сорок минут[74]. Он же высказывал предположение о том, что корабль получил несколько разных по размеру, вытянутых вдоль борта пробоин, которыми были повреждены в общей сложности 90 м обшивки подводной части судна[74]. Однако, благодаря современному ультразвуковому изучению обломков лайнера, было установлено, что «Титаник» получил шесть узких пробоин общей площадью всего 1,2 м². Самая крупная пробоина имела в длину 12 м.

В результате контакта с айсбергом повреждёнными оказались пять первых из шестнадцати водонепроницаемых отсеков: форпик, три грузовых отсека и котельная № 6. Незначительные повреждения получил и шестой отсек, в котором располагалась котельная № 5[65]. По расчётам конструкторов, «Титаник» мог оставаться на плаву при затоплении четырёх носовых отсеков. Отсеки трюма корабля отделялись друг от друга переборками во всю ширину судна. Переборки имели герметичные двери с электроприводом, которые могли быстро закрыться по сигналу с мостика. Из носовых переборок первые две в высоту доходили до палубы D, три другие — до палубы E, то есть выше ватерлинии на 3,4 м. Отсеки не были перекрыты сверху, поэтому при дифференте или крене судна вода после наполнения одного отсека переливалась в следующий[75].

Затопление носовых отсеков

Вода начала проникать в трюм «Титаника» со скоростью более 7 тонн в секунду[76]. Сразу же после столкновения Мёрдок поворотом рычага в рулевой рубке отключил электромагниты, зажимающие защёлки герметичных дверей, и последние под собственным весом в течение 30 секунд опустились[70]. Гермодвери представляли собой прочные вертикальные створки, закрывающиеся сверху вниз. Для той части трюмной команды, которая не успела покинуть нижние отсеки до закрытия дверей (оно сопровождалось электрическим звонком), были предусмотрены аварийные выходы наверх. Через две минуты на мостик в спешке вышел капитан, ощутивший столкновение в своей каюте. Мёрдок доложил ему об айсберге. Смит, Мёрдок и четвёртый помощник Джозеф Боксхолл с правого крыла капитанского мостика бегло осмотрели борт судна. Капитан приказал дать кораблю малый ход и немедленно вызвать для консультации Томаса Эндрюса, главного конструктора корабля, находившегося на борту в составе гарантийной группы верфи[77].

Первые пострадавшие появились в котельной № 6. В момент столкновения там раздался оглушительный грохот и скрежет рвущихся стальных листов. Казалось, что взорвался весь правый борт, в котельную хлынула бурлящая океанская вода. В ту же секунду прозвучал сигнал тревоги, над герметичной дверью в переборке, отделявшей шестую котельную от пятой, зажёгся красный свет, и герметичные двери стали медленно опускаться. Несколько кочегаров из тех, кто не успел выскочить, выбрались на палубу F по аварийному трапу, но им было приказано вернуться, закрыть заслонки и погасить топки. Кочегары принялись за работу, но через пять минут оказались уже по пояс в воде, разбавленной машинным маслом, и покинули котельную. В котельной № 5 пробоина протянулась примерно на 60 сантиметров от переборки, отделявшей этот отсек от быстро затопляемой котельной № 6. Уровень воды здесь удавалось контролировать с помощью оперативно установленных механиками и кочегарами насосов[78]. Через 10 минут после столкновения к люку, ведущему в котельную № 6, вернулся кочегар Фредерик Барретт. По его словам, ледяная вода заливала раскалённые угли в топках, вся котельная была окутана паром, из-за которого ничего не было видно[79].

Во избежание взрывов котлов при контакте с ледяной водой в пятой котельной было необходимо погасить огонь в топках и выпустить через специальные клапаны пар. Для этого потребовалась команда из 15-20 кочегаров. Они заливали огонь водой, и всё помещение было окутано густым паром. Люди работали во влажной жаре, обливаясь потом, наконец, котельная № 5 была выведена из работы, и часть кочегаров отправилась на шлюпочную палубу. На некоторое время герметичные двери между не пострадавшими отсеками были вручную открыты[80]. Первые четыре котельные продолжали работать. Кочегары поддерживали давление пара, необходимое для работы насосов и выработки электроэнергии[81].

К носовому трюму для установления масштаба повреждений отправился Джозеф Боксхолл, однако он спустился только до палубы F и доложил капитану, что никаких повреждений не обнаружено. Кренометр в рулевой рубке показывал, что «Титаник» всего за несколько минут накренился на правый борт на 5°. Смит вновь послал Боксхолла вниз оценить размеры пробоины. По пути тот встретил судового плотника и сотрудника почтового отделения, оба доложили ему, что почтовое отделение залито водой. На палубе G Боксхолл подошел к люку, ведущему в отсек с почтой, и посветил туда фонарём. В полуметре от себя он увидел клокотавший поток воды, в котором плавали мешки с почтой[82].

В 23:50 дифферент на нос составлял уже 2°, а крен на правый борт 6°[83]. В это время капитан Смит и конструктор Томас Эндрюс спустились на нижние палубы. Чтобы не привлекать внимания взволнованных пассажиров, они прошли по трапам, предназначенным только для команды. Пройдя лабиринтами коридоров, они добрались до склада почты и зала для игры в сквош, уже затопленных[84]. Смит и Эндрюс обнаружили, что уровень воды в шестой котельной поднялся до отметки 4,3 м, а грузовые отсеки были уже полностью залиты, вода начала поступать в пятую котельную. Был отдан приказ откачивать воду с помощью насосов, однако вода прибывала в 10-15 раз быстрее, чем насосы успевали её откачивать (производительность всех насосов составляла 1700 тонн/ч или 0,47 тонн/с)[76]. Томас Эндрюс сообщил капитану, что корабль обречён и может оставаться на плаву максимум полтора часа[85].

Обстановка на борту (23:30-0:05)

Около 23 часов холлы, рестораны и курительные салоны стали пустеть. Оркестр на прощание исполнил отрывки из оперы Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана». Пассажиры постепенно расходились по своим каютам. Так как температура за бортом резко упала, на открытых прогулочных палубах почти никого не было. 17-летний Джек Тэйер, сын вице-президента железной дороги штата Пенсильвания Джона Тэйера, вышел на безлюдную шлюпочную палубу. Позже он вспоминал:

Была ясная ночь, полная звёзд. Луны не было, но я никогда не видел, чтобы звёзды светили так ярко. Казалось, они буквально выступают из небосвода. Они сверкали, как бриллианты… Это была ночь, когда человек испытывает радость от того, что он живёт[86].

Несмотря на то, что вышеописанный толчок и скрежет на верхних палубах ощущался довольно слабо, многие пассажиры пробудились ото сна. Некоторые выходили из кают и расспрашивали о странном звуке стюардов. Супругам Бишоп стюард Кроуфорд, рассмеявшись, ответил: «Не надо ничего бояться. Мы всего лишь ударились о небольшой кусок льда и пошли дальше»[87]. В курительном салоне на палубе А, прямо под шлюпочной палубой, до позднего вечера развлекалось многочисленное общество в лице военного помощника президента США Арчибальда Батта, сына трамвайного магната Гарри Уайднера, закупщика от универмага «Ньюгент» Спенсера Силверторна и других[88]. Почувствовав толчок, несколько мужчин выбежали на палубу, но только двое успели заметить удаляющийся айсберг. Поскольку «Титаник» продолжал движение, все вернулись обратно в салон[89].

Через некоторое время лайнер остановился, что многих встревожило. Люди тщетно пытались выяснить у экипажа причину остановки. Элизабет Шют спросила одного из офицеров: «Что-то случилось? Нам грозит какая-то опасность?», на что он ей ответил: «Насколько мне известно, нет», однако она позже рассказывала, что отчётливо слышала, как этот же офицер сказал кому-то: «Ещё какое-то время мы продержимся»[90]. Некоторые пассажиры решили лично удостовериться в том, что всё в порядке. Они вышли на шлюпочную палубу, но, ничего особенного там не обнаружив, гонимые холодом, возвращались назад[87]. Говард Кейс, директор лондонского филиала нефтяной компании «Вакуум ойл», весело заметил: «Похоже, мы повредили винт, ну что ж, будет больше времени для бриджа»[91]. В салонах стали собираться люди и живо обсуждать произошедшее, кто-то из них рассказывал, что видел айсберг высотой 25-30 м, но это никого особенно не взволновало. Кто-то из пассажиров пошутил, что айсберг слегка поцарапал корпус, и капитан остановил корабль, чтобы подкрасить его[92]. Спасшийся пассажир второго класса, учитель естественных наук Лоренс Бизли</span>rufr в своей книге писал, что уже тогда почувствовал, будто «Титаник» приобрёл лёгкий носовой дифферент. Его подозрения усилились, когда он спускался по лестнице. Чувство равновесия подсказывало, что ступени находятся уже не в горизонтальном положении, а немного наклонились вперед, но Бизли предпочёл не распространяться о своём наблюдении[93]. Небольшой наклон судна почувствовали и некоторые другие пассажиры, но также предпочли молчать, чтобы зря не тревожить дам.

В отличие от пассажиров верхних палуб, пассажиры нижних палуб (в основном третий класс и члены экипажа) были встревожены гораздо больше. На кухне, на палубе D, где готовилась еда для обеденных салонов первого и второго классов, силы толчка было достаточно, чтобы с плиты на пол упал противень со свежей выпечкой[94]. Сильнее всех удар ощутили кочегары, чьи каюты располагались прямо над носовыми отсеками. Один из них вспоминал, что все они буквально выпали из коек. Старший кочегар приказал надевать всем спасательные жилеты и подниматься к шлюпкам, но наверху старпом Генри Уайлд отправил их обратно[95]. В носовую часть палубы Е, где находились каюты экипажа, спустился судовой плотник и сказал: «Будь я на вашем месте, я бы убрался отсюда. Судно протекает, зал для игры в мяч уже затопило». Затем появился боцман и объявил:

Вставай, ребята… Жить нам осталось менее получаса. Так сказал сам мистер Эндрюс. Только держите язык за зубами, никому ни слова[96].

Подготовка к эвакуации (0:05-0:40)

В 0:05 15 апреля капитан Смит приказал расчехлить спасательные шлюпки и постепенно собирать пассажиров на шлюпочной палубе[97]. Затем он лично пришёл в радиорубку и приказал радистам передавать сигнал бедствия. При этом сначала в эфир были переданы неточные координаты «Титаника», погрешность составила порядка 20 км[98][99].

Тем временем вода стремительно затопляла подпалубные помещения, и около полуночи они были полностью залиты водой. Сотрудники почтового отделения тщетно пытались спасти 400 000 почтовых отправлений, перенеся часть из них на палубу G[100].

По свистку боцмана на шлюпочную палубу стали медленно группами по двое, по трое подниматься матросы. Подходившие не проявляли никакой поспешности, поскольку большинство из них не осознало, в каком критическом положении находится лайнер[101]. На судне имелось расписание по тревогам, которое регламентировало действия и место нахождения членов экипажа в чрезвычайной ситуации. Согласно нему каждый матрос был закреплён за определённой шлюпкой. Это расписание было вывешено в нескольких местах, однако никто его подробно не изучал. Поэтому офицерам только ценой больших усилий удалось организовать работы по подготовке к эвакуации. Матросы разделились на несколько групп: одни снимали брезент со шлюпок, другие подносили снаряжение: фонари, компасы, жестяные коробки с галетами, третьи отдавали крепления, крепили подъёмные тали и с помощью лебёдок вываливали шлюпки за борт[102].

В сложившихся условиях необученному экипажу предстояло подготовить к спуску 16 шлюпок, усадить в них 1100 человек и спустить их с высоты 21 м[16]. Ввиду недостаточной квалификации команды, отсутствия чёткого алгоритма действий, сумятицы на палубе эвакуация была организована плохо.

В 0:15 старшим стюардам всех классов был передан приказ капитана позаботиться о том, чтобы пассажиры тепло оделись и покинули каюты, захватив спасательные жилеты. И все это проделать так, чтобы не создавать паники и дополнительных осложнений[103]. На «Титанике» не было системы оповещения, поэтому стюарды начали ходить по каютам, будить спящих пассажиров и членов экипажа и сообщать им о необходимости пройти к шлюпочной палубе[13]. Количество стюардов зависело от класса. Стюарды первого класса обслуживали всего несколько кают, тогда как на одного стюарда второго и третьего классов приходилось большое количество пассажиров. Стюарды в первом классе помогали пассажирам одеваться и проходить на палубу, успокаивали их, объясняя, что посадка в шлюпки женщин и детей будет производиться только в качестве меры предосторожности. Особое внимание уделялось одиноким женщинам и женщинам с детьми. Во втором и третьем классе стюарды просто распахивали двери и приказывали надеть спасательные жилеты под надуманным предлогом либо вовсе без объяснения причин. Пассажиры третьего класса были оставлены фактически на произвол судьбы. Им лишь сообщили о необходимости подняться наверх, и те долго блуждали по длинным коридорам нижних палуб, пытаясь найти выход[13].

Во избежание паники экипаж не сообщал истинных причин эвакуации. В первом часу ночи большинство пассажиров, так или иначе, узнали об айсберге, но, поскольку значительная их часть практически не ощутила столкновения, оно не воспринималось как фатальное. Те пассажиры, которые поднялись на шлюпочную палубу, спокойно наблюдали в стороне за подготовкой шлюпок к спуску. Ни малейших признаков паники в это время замечено не было[104]. Многие пассажиры не стали подниматься на шлюпочную палубу, предпочитая оставаться в тёплых каютах. Люди не могли поверить, что «Титаник» тонет, и считали мероприятия по эвакуации лишней формальностью, несмотря на то, что после полуночи стал заметен дифферент на нос[13]. Пассажиры Уильям Стед и Альберт Стьюарт открыто критиковали действия экипажа, называя подготовку к эвакуации глупостью[103]. Супруги Спенсер в каюте В-78 вообще отказались открыть дверь стюарду[105]. Приказ надеть всем спасательные жилеты также не был воспринят всерьёз. Пассажиры не желали надевать громоздкие и неудобные жилеты, когда на судне внешне всё было в полном порядке [106][13]. Несколько пассажиров третьего класса играли ледяными обломками, разбросанными по межнадстроечной носовой палубе, как в футбол[107].

Часть пассажиров отказывалась идти на шлюпочную палубу из-за оглушительного шума, которой создавал пар, стравливаемый из котлов через клапаны на дымовых трубах. Лоренс Бизли описывал этот звук как «неприятный, оглушающий гул, было невозможно с кем-либо разговаривать; казалось, что 20 локомотивов выпускают пар… этот неприятный звук встречал нас, когда мы выходили на верхнюю палубу»[108]. Шум был настолько сильным, что экипажу, готовившему шлюпки к спуску, приходилось общаться между собой с помощью жестов[109].

Капитан Смит понимал, что даже при полной загруженности шлюпок больше 1000 человек останутся на тонущем корабле[97]. Это обстоятельство повергло его в ужас. Он на некоторое время потерял решительность: не призывал к скорейшей эвакуации, не организовывал работу команды, отдавал невнятные, противоречивые приказы, не слушал помощников и других членов экипажа. Капитан не приказал помощникам загружать шлюпки как можно больше, ввиду их недостаточного количества, не следил за ходом эвакуации и за выполнением своих приказов[110][111].

Многие члены экипажа долгое время оставались не проинформированными о том, что судно тонет. Так, рулевой на кормовом мостике Джордж Роу узнал о последствиях столкновения только после начала эвакуации. Он со своего поста связался с мостиком и спросил, почему мимо него плывут шлюпки[112]. В третьем классе произошёл вовсе курьёзный случай: в двери одной из кают заело замок, и её никак не удавалось открыть, поэтому пассажиры соседних кают её попросту выбили. В эту минуту появился стюард и, крайне возмущённый увиденным, пригрозил участникам взлома, что по прибытии в Нью-Йорк все они отправятся в тюрьму за порчу имущества судоходной компании[113].

Примерно в 0:20, когда стих оглушительный гул стравливаемого пара, началась посадка первых пассажиров в шлюпки, однако капитан сам не отдавал этого приказа. Его спросил второй помощник Лайтоллер, надрывая голос из-за шума на палубе: «Не лучше ли начинать сажать женщин и детей в шлюпки, сэр?» В ответ Смит только кивнул[114]. Он приказал Лайтоллеру руководить ходом эвакуации от левого борта, а Мёрдоку от правого. Капитаном им было приказано сразу спускать шлюпку, как только она будет заполнена женщинами и детьми[115]. Мёрдок и Лайтоллер по-разному интерпретировали этот приказ: Лайтоллер воспринял его буквально, он позволял садиться в шлюпки только женщинам и детям и спускал шлюпки полупустыми. Мёрдок же сажал женщин и детей в первую очередь и, если оставалось место, то позволял занять места в шлюпке и мужчинам[15]. Никто из них не знал, сколько человек может выдержать шлюпка, поэтому не сажали в них максимальное количество людей[15]. Если бы шлюпки спускались заполненными полностью, то спаслись бы ещё, по меньшей мере, 500 человек[109][116]. Чтобы раньше времени не началась паника, в 0:25 капитан приказал оркестру покинуть салон первого класса и переместиться на шлюпочную палубу. Музыканты (скрипачи и виолончелисты) вышли на правый борт у носовых кильблоков и стали исполнять там различные вальсы, классические произведения и рэгтаймы[117].

Поначалу посадка пассажиров в шлюпки шла очень медленно. Большинство пассажиров не желали покидать корабль, и экипажу приходилось подолгу их уговаривать. Миллионер Джон Джекоб Астор заявил: «Мы здесь в большей безопасности, чем на этой лодочке»[118]. Многие наотрез отказывались садиться в шлюпку. Глава компании «Уайт Стар Лайн» Джозеф Брюс Исмей, понимая крайнюю необходимость эвакуации, ходил вдоль правого борта и призывал пассажиров незамедлительно занимать места в шлюпках. Несколько женщин и мужчин удалось убедить покинуть тонущее судно, и шлюпка № 7 была спущена первой в 0:45. В 0:40 по приказу капитана с верхней палубы стали пускать белые сигнальные ракеты.

В течение 45 минут после столкновения с айсбергом внутрь судна проникло порядка 13700 т океанской воды. «Титаник» уходил под воду с носовым дифферентом[119]. Спустя час он составлял 4,5°, в течение второго часа рост дифферента уменьшился[120], из-за чего большинство пассажиров были уверены, что корабль останется на плаву. Сразу после столкновения с айсбергом «Титаник» накренился на правый борт, но когда вода равномерно распределилась в затопленных отсеках, судно выровнялось[121]. На палубе Е по левому борту вдоль всего корабля шёл длинный коридор. Затопление этого коридора вызвало крен на левый борт и ускорило затопление неповреждённых отсеков[122].

Начало эвакуации (0:40-1:20)

В 0:45 от правого борта на воду была спущена первая шлюпка (№ 7). В ней было занято 28 мест (из 65). Вслед за ней с интервалом в несколько минут были спущены шлюпки № 5, 3 и 8. В 1:10 от левого борта была спущена шлюпка № 6[123]. В ней было занято также всего 28 мест, в этой шлюпке спаслась Маргарет Браун. В первых девяти шлюпках, спущенных с «Титаника», оставалось большое количество свободных мест. Шлюпка № 5 была спущена на воду с 29 свободными местами, шлюпка № 3 с 33, шлюпка № 8 с 37, шлюпка № 1 с 28[124]. Чарльз Лайтоллер, руководивший спуском шлюпок от левого борта, позже объяснил это тем, что, как он предполагал, после спуска на воду в шлюпки подсядут женщины и дети с нижних палуб, но входные порты в бортах судна никто не открыл, а люди в шлюпках стремились как можно скорее отгрести от тонущего судна, опасаясь возникновения большой воронки вокруг него[125]. Часть пассажиров садилась в шлюпки с палуб A и B, пролезая через окна или ограждения[126].

На шлюпочной палубе на левом борту не хватало матросов, поэтому Лайтоллер обратился за помощью к добровольцам. Канадский бизнесмен Артур Годфри вызвался помочь одним из первых. Он помогал закреплять и спускать шлюпки на воду. Годфри был единственным мужчиной, которому Лайтоллер добровольно позволил сесть в шлюпку[127]. Многие из матросов, которые должны были работать со шлюпками, были отправлены вниз, чтобы открыть ворота, ведущие на шлюпочную палубу, и порты с левого борта, чтобы женщины и дети из третьего класса смогли сесть в шлюпки. Однако многих из них больше никто не видел. Вероятно, в носовой части судна их неожиданно накрыла хлынувшая вода, и все они погибли[128].

Первые полчаса после начала эвакуации на борту сохранялось относительное спокойствие. О том, что конструктор Томас Эндрюс дал «Титанику» не больше полутора - двух часов, знали только капитан Смит и глава «Уайт Стар Лайн» Исмей. Среди команды и пассажиров распространялось высказывание одного из офицеров, что «Титаник» ещё продержится на плаву восемь - девять часов, а к этому времени к нему на выручку успеют прийти несколько судов, вызванных по беспроводному телеграфу[129].

По коридору Скотленд Роуд на палубе "Е" с носа на корму переходили толпы мужчин из третьего класса, чьи каюты были уже затоплены. Тем не менее большинство из них не осознавало угрожавшей им смертельной опасности. В результате у главной лестницы, ведущей с палубы Е наверх, собралась большая толпа пассажиров третьего класса. Только в 0:30 стюардам было приказано выводить женщин и детей на шлюпочную палубу. Стюардам, отвечавшим за отдельные секции третьего класса, удалось собрать часть из них, но большинство женщин отказывались идти без мужей. Так как стюарды, опасаясь паники, никому не сообщали, что судно терпит бедствие, им с большим трудом удалось убедить лишь небольшую группу женщин надеть спасательные жилеты и отправиться наверх, на шлюпочную палубу. Поскольку в лабиринте коридоров, лестниц и переходов они могли заблудиться, старший стюард третьего класса приказал выводить женщин группами[130].

По настоянию стюардов пассажиры преимущественно надевали тёплые вещи. Первый класс перед выходом на шлюпочную палубу облачился в свитера, твидовые костюмы, бархатные жакеты, мохеровые жилеты, пальто, шубы, шляпы[131]. Пассажиры второго класса не располагали таким обширным гардеробом: люди надевали простые пальто, брюки и юбки, младенцев кутали в одеяла. У пассажиров третьего класса зачастую почти не было другой одежды, помимо той, в которой они отправились в плавание. Из-за того, что ночь выдалась очень холодной, многие из них были вынуждены кутаться в пледы. Определённым согревающим эффектом обладали и спасательные жилеты[132]. Те, кого эвакуация застала врасплох, не успевали одеваться, как следует. Часто люди ограничивались тем, что надевали пальто поверх ночных сорочек, пижам и халатов[133].

Шлюпки с «Титаника» продолжали спускаться с интервалом в несколько минут. Краска, которой были покрашены лебедки, была свежей, и, поскольку ими ещё не пользовались, канаты прилипали к блокам. Шлюпки шли вниз рывками. Сначала резко опускалась носовая часть, потом корма. Миссис Уоррен позднее говорила, что в ту минуту она была уверена, что выпадет из шлюпки[134]. Томас Эндрюс ходил по шлюпочной палубе и призывал женщин, которые все ещё колебались, спуститься в шлюпки. «Дамы, — говорил он, — вы должны немедленно сесть. Нельзя терять ни минуты. Не будьте привередливыми в выборе шлюпок. Не раздумывайте. Садитесь, садитесь!»[135]

С самого начала эвакуации на борту происходили несчастные случаи: пожилая француженка упала в зазор между шлюпкой № 10 и бортом судна, к счастью, двое мужчин на палубе "А" успели её подхватить, и со второй попытки ей удалось сесть в шлюпку[136]. Пассажирка первого класса Энни Штенгель получила перелом нескольких рёбер, уже находясь в шлюпке, когда один из пассажиров, страдавший избыточным весом, и его брат прыгнули в ту же шлюпку и придавили её[137]. Одному из стюардов чудом удалось избежать смерти, когда деревянная стенка между каютами третьего класса на палубе "Е" рухнула, и он оказался по пояс в воде[138]. Многим пассажирам третьего класса на палубах "G", "F" и "E" приходилось пробираться наверх через потоки ледяной воды[139].

Между тем экипаж в трюме под руководством главного механика Джозефа Белла продолжал бороться с водой. Члены трюмной команды установили в носовые отсеки дополнительные насосы и продолжали откачивать воду. Инженеры, котельщики и машинисты выпускали пар из котлов в четвёртой котельной, чтобы те не взорвались во время затопления. В первых трех котельных работа не прекращалась, вырабатываемый пар поддерживал работу генераторов, благодаря чему обеспечивалось бесперебойное электроснабжение судна[140]. Около 0:45 герметичная дверь между пятой и затопленной шестой котельной не выдержала давления и обрушилась. В результате в пятую котельную хлынул рокочущий поток океанской воды, убив двоих механиков[141]. Один из них, Джонатан Шеферд, при проведении аварийных работ незадолго до этого упал в технологический лаз междудонного пространства и сломал ногу. Кочегары вытащили его и посадили в углу котельной, однако при затоплении поднять его наверх не успели[78].

Лёгкая паника (1:20-1:40)

В 1:20 вода уже начала затоплять полубак, только тогда большинство пассажиров поняли, что «Титаник» обречён и в ближайшее время неизбежно затонет. В шлюпки начали садиться женщины, которые ещё недавно отказывались или колебались. Одних провожали мужья, о других проявляли заботу друзья или знакомые, с которыми они провели вместе четыре дня плавания[142]. Эвакуация пошла быстрее. В шлюпки по-прежнему сажали в первую очередь женщин и детей. На шлюпочной палубе они навсегда прощались со своими мужьями и отцами. Миссис Шарлотту Коллир два матроса вынуждены были буквально оторвать от мужа, чтобы препроводить в шлюпку. Селини Ясбек только в лодке обнаружила, что мужа нет рядом. Матросы уже начали спускать шлюпку, а женщина в отчаянии кричала, пытаясь всеми силами вырваться и вернуться на палубу[129]. Однако ещё оставались пассажиры, которые продолжали надеяться на благополучный исход: Люсьен Смит, который погиб, сказал своей жене: «Усаживать женщин и детей — это всего лишь формальность. Этот корабль оборудован основательно, все будут спасены»[143]. Муж Шарлотты Коллир, сажая её в шлюпку, сказал: «Иди, Лотти! Ради бога, иди смелее! Я сяду в другую шлюпку!»[143].

Появились первые признаки паники: люди начали перебегать с одного борта на другой в поисках свободной шлюпки, некоторые пытались запрыгнуть с палубы в шлюпку во время её спуска. В шлюпку № 14 проник мужчина, надев на голову шаль, чтобы его приняли за женщину[144], ещё несколько пассажиров попытались запрыгнуть в неё, когда та спускалась с 40 людьми на борту. Пятый помощник Гарольд Лоу, назначенный старшим по этой шлюпке, был вынужден сделать три предупредительных выстрела в воздух для усмирения толпы[145].

В 1:30 дифферент на нос составлял больше 5°, а из-за крена в 9° на левый борт между шлюпками на левом борту и корпусом корабля образовалась метровая щель. Дети не могли преодолеть это расстояние, и их приходилось попросту бросать в шлюпку[146].

Возле основных выходов на шлюпочную палубу были расставлены стюарды и матросы, которые следили за тем, чтобы первыми прошли женщины и дети. Но со временем росло гнетущее чувство опасности, усиливалась нервозность, и со стороны мужчин участились попытки проникнуть на шлюпочную палубу[147].

Некоторые пассажиры, понимая, что шлюпок на всех не хватит, не пытались спастись. Ида Штраус, жена миллионера, совладельца сети универмагов Macy’s Исидора Штрауса, отказалась садиться в шлюпку без мужа, заявив: «Мы так много лет прожили вместе, теперь куда ты — туда и я»[143]. Ида Штраус уступила своё место в шлюпке горничной. Пара устроилась в шезлонге на застеклённом променаде палубы "А" и стала ждать там своей участи[148]. Покинуть своего мужа отказалась и миссис Эллисон, несмотря на уговоры Лайтоллера[149]. Бенджамин Гуггенхайм вышел на палубу в цилиндре и фраке и заявил, что желает умереть, как подобает настоящему джентльмену[140]. Некоторые пассажиры собрались в столовой 3 класса на молитву[150].

Чтобы отслеживать скорость затопления лайнера, офицер Лайтоллер после спуска очередной шлюпки подбегал к аварийному трапу, ведущему со шлюпочной палубы на палубу "C", по уровню воды в нём он приблизительно рассчитывал время, которое «Титаник» ещё мог оставаться на плаву. Позже он вспоминал:
Вид холодной зеленоватой воды, устрашающе ползущей по лестнице вверх, врезался в память. Вода медленно поднималась и одну за другой покрывала электрические лампочки, которые ещё какое-то время жутко и неестественно светились под водой[151].

Четверо из пяти спасшихся людей являлись пассажирами первого и второго классов. Ближе всех к шлюпочной палубе были пассажиры первого класса, каюты которых располагались преимущественно на верхних палубах, поэтому среди них велика доля спасённых (62 %). Большая часть пассажиров третьего класса не смогла выбраться из лабиринта коридоров нижних палуб. Они были отделены от первого и второго классов воротами, находившимися в разных частях судна, многие из которых оказались закрыты[152]. В некоторых местах экипаж «Титаника» не давал пассажирам третьего класса прохода наверх, поскольку не был проинформирован о серьёзности положения[152]. Многие из третьего класса обязаны своими жизнями стюарду Джону Эдварду Харту, который три раза спускался на нижние палубы и группами выводил их наверх[153]. Изолирование третьего класса от остальных предусматривалось законом об эмиграции США в целях предотвращения возможного распространения инфекционных заболеваний. Пассажиры первых двух классов сходили с корабля на причал Манхэттена, а пассажирам третьего класса было позволено высаживаться только на остров Эллис, где они проходили обязательный санитарный контроль[154].

Известно, что женщинам из кают третьего класса в большинстве случаев не препятствовали выйти на шлюпочную палубу, наоборот, их всячески призывали к этому, но не всегда эти призывы находили положительный отклик. Многие из женщин, размещавшихся на корме, сначала вообще отказывались покидать свои каюты[147]. Часть пассажиров третьего класса добиралась до шлюпочной палубы в обход барьеров, ограждавших их от остальных: по стрелам грузоподъёмных кранов на корме, по такелажам, перелезая через леера, люди пробирались к трапам и палубам первого и второго классов, откуда беспрепятственно можно было попасть к шлюпкам[155].

Ближайшие суда

Имитация сигналов бедствия, подаваемых «Титаником»
Помощь по воспроизведению

По приказу капитана в 0:14 радисты начали передавать сигнал бедствия CQD, который продолжал использоваться на радиооборудовании компании «Маркони К°» после принятия в 1906 году единого радиосигнала бедствия SOS. Ближе всего к тонущему «Титанику» оказались три судна: «Калифорниэн» в 32 км, «Маунт Тампль</span>ruen» в 80 км и «Карпатия» в 93 км.

В 23:30 после пятнадцати часов напряжённой работы единственный радист «Калифорниэна» Сирил Эванс выключил радиостанцию и отправился спать. По трагическому стечению обстоятельств это произошло всего за 10 минут до столкновения «Титаника» с айсбергом и за 40 минут до начала передачи сигнала бедствия. Поскольку у Эванса не было сменщика, единственное судно, которое могло прийти на помощь, пока «Титаник» ещё держался на плаву, не отвечало на сигналы бедствия[47].

В 0:19 с канадского парохода «Маунт Тампль» пришло подтверждение о приёме радиограммы, судно отправилось к терпящему бедствие «Титанику», однако из-за большого скопления айсбергов и обширного ледяного поля шло на небольшой скорости и прибыло к месту крушения только около 4 часов утра[156]. В 0:30 на «Титаник» пришёл ответ с «Карпатии». Радист передал, что «Карпатия» идёт на помощь, развив предельную скорость. После получения ответа с «Карпатии» радист Брайд предложил своему коллеге Джеку Филлипсу вместо привычного сигнала бедствия подать новый — SOS. В 0:45 «Титаник» начал передавать в эфир SOS[70].

«Карпатия» была небольшим пассажирским пароходом, её максимальная скорость составляла всего 14 узлов. Она вышла из Нью-Йорка 11 апреля и направлялась в Геную, Неаполь и Триест. На её борту пустовала почти половина кают[157]. Сразу после получения сигнала бедствия с «Титаника» капитан Артур Рострон приказал сменить курс и идти к тонущему судну. Чтобы развить как можно большую скорость, на «Карпатии» были отключены отопление и горячая вода. Благодаря этому, лайнер развил рекордную скорость 17,5 узлов[70]. Капитан Рострон собрал весь экипаж и приказал готовить судно к приёму более 2000 человек. Первому помощнику капитан приказал подготовить к спуску спасательные шлюпки, открыть все входные порты в бортах судна и подвести к ним свет, завести дополнительные тали, подготовить беседки для поднятия на борт раненых и больных и парусиновые стропы для приёма детей; из всех входных портов спустить забортные трапы и приготовить грузовые сетки для подъёма людей. Судовому врачу велено было подготовить все средства для оказания первой помощи, все обеденные салоны переоборудовать в медпункты. Стюардам надлежало собрать вместе всех пассажиров третьего класса, чтобы освободить как можно больше постелей для размещения пассажиров третьего класса «Титаника». Других пострадавших в случае необходимости предполагалось разместить в курительном салоне, холле и библиотеке[158].

С мостика «Титаника» были видны огни «Калифорниэна», который не реагировал на сигнал бедствия, поэтому капитан приказал пускать сигнальные ракеты белого цвета через каждые пять минут. Все восемь ракет, выпущенные четвёртым помощником Боксхоллом[159], видели на мостике «Калифорниэна», однако вахтенные посчитали, что какое-то грузовое судно без телеграфа информирует о том, что оно остановилось из-за большого скопления айсбергов[160]. Также экипаж «Титаника» пытался установить связь с помощью лампы Морзе, но на «Калифорниэне» их приняли за обычное мерцание огней судна вдалеке[160].

Радистам «Титаника» удалось установить связь со многими судами и передать сигнал бедствия. 7 судов сменили курс и отправились к месту бедствия. Ниже представлены некоторые радиограммы, которые заполнили радиоэфир в ночь на 15 апреля.

Спуск последних шлюпок (1:35-2:05)

В 1:30 дифферент судна на нос стал быстро увеличиваться. Радисты передавали в эфир ситуацию на борту. В 1:25 было передано: «Мы сажаем женщин в шлюпки», в 1:35: «Затапливается машинное отделение», в 1:45: «Машинное отделение затоплено до уровня котлов»[170][171]. В это время на «Титанике» начались перебои с электричеством, но, несмотря на это, оба радиста продолжали работать[172].

Последние шлюпки спускались на воду в основном полностью загруженными или даже перегруженными. Например, в шлюпке № 11, спущенной в 1:35, находилось 70 человек, то есть на 5 больше расчётного. Эта шлюпка чуть не была затоплена струёй воды, вырывающейся из выпускного отверстия конденсатора, диаметром чуть меньше метра. В шлюпке № 13, спущенной в 1:40, были заняты все 65 мест. Она также была подтоплена водой из сливного отверстия. Кроме того, она долго не могла отплыть от тонущего корабля из-за заклинившего полиспаста. Потоками воды её снесло под шлюпку № 15, спускаемую в это же время. В последний момент удалось разрубить тросы, и шлюпка благополучно отчалила[173].

Около 1:40 на борту судна началась паника. Группы мужчин, как из пассажиров, так и из членов экипажа массово занимали места в шлюпках, не дожидаясь женщин, и соглашались освободить шлюпку только под угрозой применения оружия. Так, шлюпку № 2 сначала заняли кочегары, которых Лайтоллер прогнал, угрожая револьвером[174]. У некоторых мужчин, когда офицеры отказывали им в посадке в шлюпку, начиналась истерика[144].

В 1:40 была спущена складная шлюпка С, в момент начала её спуска шлюпочная палуба в носовой части опустела, так как большинство пассажиров перешли к корме. Этим воспользовался Джозеф Брюс Исмей, который перед самым спуском пробрался в неё. Позднее он был затравлен газетами, его деяние было расценено как трусость[170].

Когда на воду с «Титаника» спускали уже последние шлюпки, несколько мужчин, понимая, что их шансы на спасение ничтожны, поскольку на борту ещё находилось много женщин и детей, передавали пассажирам шлюпок записки с просьбами связаться с их близкими. Бенджамин Гуггенхайм в ней просил сообщить своей жене, что он старался исполнить свой долг до конца. Джей Яртс передал незнакомой женщине записку, в которой он просил сообщить его сестре из города Финдли, штат Огайо, о своей гибели[175].

На правом борту палубы распространился слух, что на левой стороне в спасательные шлюпки сажают и мужчин. Кто пустил его, неизвестно, ведь на левом борту спуском руководил второй помощник капитана Лайтоллер, который, кроме членов экипажа, обслуживавших шлюпки, мужчин в них принципиально не сажал. Однако почти все мужчины с правого борта шлюпочной палубы бросились на левый, и на правом остались всего два или три человека[176]

Стюарды и другие члены команды образовали вокруг последних спасательных шлюпок кордон, через который пропускали только женщин[177]. В 1:45 была спущена шлюпка № 2[178]. Сначала её заняли не говорящие по-английски мужчины, но Лайтоллер, угрожая револьвером, всех их высадил[179]. Поскольку на левом борту в носовой части шлюпочной палубы не оказалось достаточного количества женщин и детей, шлюпка была спущена с 24 занятыми местами (из 40)[179]. В 1:55 шлюпка № 4 была спущена с 42 занятыми местами[178].

В 2:05 с «Титаника» была спущена последняя шлюпка — складная шлюпка D с 25 людьми на борту[180], ещё двое мужчин запрыгнули в лодку, когда та была уже спущена на воду[181]. На борту ещё оставались складные шлюпки A и B, установленные на крыше офицерских кают. Перенести их к шлюпбалкам вручную не представлялось возможным. На правом борту члены экипажа и пассажиры приставили к надстройке несколько вёсел и скатили по ним шлюпку А на палубу. Там под неё были заведены шлюптали. Шлюпку B попытались просто сбросить с крыши, но лодка перевернулась и упала вверх дном[182]. Около 2:10 вода достигла шлюпочной палубы, под воду начали уходить капитанский мостик и офицерские каюты. Потоки воды смыли с палубы шлюпку В и подтопили шлюпку А, которая была уже установлена на шлюпбалках. Капитан Смит в последний раз обошёл шлюпочную палубу. Он говорил радистам и другим членам экипажа прекратить работу и попытаться спастись самим. «Теперь каждый сам за себя», — повторял он[183].

Последние свидетельства о капитане противоречивы: одни говорили, что он отправился на мостик, который стремительно затоплялся водой[184][185], другие якобы видели капитана плавающим в воде около складной шлюпки В[186][187][188][189]. Стюард Джон Стюарт видел Томаса Эндрюса около 1:40 в курительном салоне первого класса. Он стоял без спасательного жилета и задумчиво смотрел на картину, висевшую над камином[190][191]. Радисты покинули радиорубку только тогда, когда её начало заливать водой. Филлипс направился к корме, а Брайд к складной шлюпке В. В итоге Брайду удалось спастись на перевёрнутой лодке, а его коллега погиб вместе с оставшимися на борту лайнера людьми[192].

В это время многие пассажиры ринулись к корме, которая начала стремительно подниматься. Там исповедовал отец Томас Байлс[193]. Есть свидетельства, что люди на борту начали исполнять христианский гимн «Ближе, Господь, к Тебе» под аккомпанемент судового оркестра, который играл на шлюпочной палубе всё время, пока шла эвакуация[194]. Многие пассажиры прыгали в воду и пытались догнать отплывавшие от тонущего судна шлюпки, но удалось это единицам[195]. После двух часов ночи в кормовой части судна скопились сотни человек.

Последние минуты до погружения (2:05-2:20)

К 2 часам ночи салоны, холлы, рестораны, каюты и коридоры практически опустели. Лишь часть пассажиров первого класса удалилась в курительный салон. Майор Арчибальд Батт, художник Фрэнсис Миллет, Кларенс Мур и Артур Райерсон сели за ломберный стол, раздали карты и начали играть. Журналист Уильям Стед, сидя в кресле, погрузился в чтение[196]. Последним прибежищем для большинства из 800 пассажиров и 600 членов экипажа, оставшихся на борту, стала палуба кормовой надстройки, являющаяся променадом третьего класса[197].

По мере вывода котельных из работы, сокращалась выработка электроэнергии. Напряжение в сети падало, и освещение на корабле становилось всё более тусклым. В третьем часу помещения и палубы «Титаника» освещались слабым блёклым светом[198].

После двух часов ночи дифферент стал расти на глазах. Скорость затопления судна возросла за счёт выбитых окон, дверей и люков[199]. Это сопровождалось все более усиливающимся грохотом бьющегося стекла, падающей мебели, шезлонгов на прогулочных палубах, тысяч предметов в ресторанах, кухнях и салонах. Людям с трудом удавалось удерживаться на ногах. Наклон палубы становился всё больше, и те, кто не смогли вовремя ухватиться за надстройки, вентиляторы, тросы или релинги, скатывались вниз, в бурлящие вокруг «Титаника» океанские воды[200].

Резко возросшая скорость затопления лайнера и увеличение дифферента привели к тому, что около 2:15 корпус «Титаника» дёрнулся и заметно двинулся вперед. Это вызвало большую волну, которая смела людей с носовой части шлюпочной палубы в море[201]. За борт вместе с перевёрнутой шлюпкой B были смыты помощники капитана Чарльз Лайтоллер, Уильям Мёрдок и Генри Уайлд, радист Гарольд Брайд, пассажир первого класса Арчибальд Грейси IV. Мёрдок и Уайлд погибли[202][203].

В 2:15 дифферент составлял уже около 20-25°. Из воды стали подниматься гребные винты. Оставшиеся на судне почувствовали сильную дрожь корпуса[204]. Многие выжившие описывали сильный грохот, который могли издавать тяжёлые механизмы, сорвавшиеся со своих мест в машинном отделении. В 2:15 поднимающаяся вода деформировала вертикальный трубопровод, поддерживающий первую дымовую трубу. Труба обрушилась, мгновенно убив десятки людей, а в образовавшееся отверстие стала заливаться вода, значительно увеличивая скорость затопления[205]. В 2:17 свет начал мерцать и затем погас окончательно.

За всё время затопления внутрь лайнера проникло порядка 65 000 т воды, таким образом, его водоизмещение увеличилось более чем в два раза, с 52 310 т до 117 000 т[206]. В таком состоянии корпус корабля находился под действием двух противоборствующих сил: с одной стороны, нос тянуло ко дну, результирующая сила, действующая на корму, вследствие уменьшения выталкивающей силы была также направлена вниз. С другой стороны, погрузившаяся под воду средняя часть лайнера (между второй и третьей трубой) сохраняла положительную плавучесть. Возник изгибающий момент, стремящийся повернуть корму относительно носа. В результате в 2:18 корпус лайнера разломился в районе третьей дымовой трубы на две части. Средний сегмент при разломе почти полностью разрушился[122]. Кормовая часть опустилась и приняла почти горизонтальное положение. Некоторое время нос и корму связывал участок двойного дна. Полностью отвалившись, нос пошёл ко дну, а корма, быстро заполняясь водой, приняла почти вертикальное положение[207] и на несколько секунд остановилась[208], затем, вращаясь вокруг своей оси, стала погружаться и в 2:20 полностью скрылась под водой.

Агония (2:20-3:00)

После полного погружения кормы под воду на поверхность выплыли сотни человек. Они плавали в ледяной воде среди многочисленных обломков судна: деревянных балок, мебели, дверей, кусков отделки помещений и несгоревших гильз от сигнальных ракет. Большая часть этих предметов оказалась в воде при разломе корпуса. Многие использовали их как плавсредство[209]. Судовой пекарь Чарльз Юджин незадолго до полного погружения «Титаника» стал сбрасывать в воду стоящие на палубе стулья и шезлонги, полагая, что кому-нибудь они помогут удержаться на воде[210].

Температура океанской воды составляла −2°С (порог замерзания). Находившийся в ней человек умирал от переохлаждения в среднем в течение 30 минут. Чарльз Лайтоллер так описывал свои ощущения: «будто тысяча ножей вонзаются в тело»[211]. Часть людей погибла сразу, как оказалась в воде, от сердечного приступа, вызванного нервным потрясением и нагрузкой на сердечно-сосудистую систему. Большинство оказавшихся в воде медленно умирали от сильнейшего переохлаждения. Сначала появлялась сильная дрожь, затем следовало понижение сердечного ритма, температуры тела, потеря сознания и смерть[212].

Крики в муках умирающих людей были слышны во всех шлюпках. Лоренс Бизли, находившийся в шлюпке № 13, вспоминал: «Все эмоции человеческого страха, отчаяния, муки, сильной обиды и безрассудного гнева смешались… Будто каждый из них говорил: Как это возможно, что такое страшное событие происходит со мной? Что, я должен был попасть в эту ловушку?»[213]. Джек Тэйер сравнил крики людей со стрекотом саранчи в летнюю ночь[214]. Арчибальд Грейси, сам оказавшийся в воде, писал об этом следующее:

Душераздирающие крики из более чем тысячи уст, проклятия и стоны, мольбы испуганных и задыхавшихся от страха тонущих людей никто из нас не забудет до конца своих дней. Призывы о помощи и призывы к Богу неслись над чёрными водами весь следующий час, но время шло, и крики становились все слабее и слабее, пока не смолкли совсем.

Многие очевидцы заявляли, что душераздирающие мольбы о помощи замерзающих людей, хорошо слышные в сотнях метров от места крушения, были самым страшным воспоминанием о катастрофе. Экипаж и пассажиры с большим трудом рассказывали о них на допросах. Второй помощник Чарльз Лайтоллер спустя 23 года после крушения признался, что старался никогда не вспоминать о тех ужасных криках[215].

Среди тех, кто оказался в воде, выжить удалось лишь немногим. Чарльз Лайтоллер, Джек Тэйер, Арчибальд Грейси, Гарольд Брайд и ещё около трёх десятков человек взобрались на перевёрнутую складную шлюпку В. Понимая риск полного затопления лодки, они стали отталкивать плавающих в воде людей веслом, несмотря на их мольбы о помощи. В своей книге Грейси выражал восхищение поведением оставшихся в воде: «<…>я не слышал ни одного упрёка в ответ на отказ в помощи. Отказ был встречен мужественным возгласом сильного человека: Ладно, удачи, парни, и храни вас Бог!». Около 20 человек добрались до частично затопленной складной шлюпки А. Её пассажиры были вынуждены сидеть на протяжении нескольких часов по колено в ледяной воде, поэтому многие из них умерли, не дождавшись помощи[184].

После того, как корма ушла под воду, к месту крушения вернулась шлюпка № 4, которой командовал рулевой Уолтер Перкис. Она была ближе всех к месту затопления лайнера и подобрала из воды, по разным данным, от 5 до 8 человек[216], из них двое той же ночью скончались. В остальных шлюпках после непродолжительных споров было решено не возвращаться назад из-за опасений, что в панике люди могут перевернуть шлюпку. Рулевой «Титаника» Хиченс, который командовал шлюпкой № 6, в ответ на предложение спасти хоть кого-нибудь заявил, что нет смысла возвращаться, поскольку «там только много мертвецов»[217].

Через 15-20 минут крики стали постепенно замолкать, тонущие люди теряли сознание и умирали[218]. Пятый помощник Гарольд Лоу, командовавший шлюпкой № 14, ждал, пока голоса немного утихнут, перед тем, как вернуться и подобрать ещё живых людей. Для этого он собрал вместе 5 шлюпок и пересадил в них пассажиров своей шлюпки. Затем с семью матросами и одним добровольцем стал грести в сторону места крушения. Вся операция заняла около 40 минут. К этому времени в живых оставалось всего несколько человек[219]. Одним из спасённых оказался азиат, которого в бессознательном состоянии втащили в шлюпку с плавающей двери. Он очень быстро пришёл в себя и вскоре стал даже помогать матросам грести[220]. Всего команда Лоу вытащила из воды четверых мужчин, один из которых вскоре умер. На поверхности воды остались плавать сотни окоченевших трупов, руки многих были сведены судорогой и подняты вверх[221].

Дрейф шлюпок

Стационарные шлюпки «Титаника» были шестивёсельными, а складные — четырёхвёсельными. Поскольку в шлюпки сажали преимущественно женщин, многим из них приходилось грести наравне с мужчинами. К тому же многие мужчины, назначенные помощниками капитана в шлюпках гребцами, вообще не умели обращаться с вёслами и обманывали экипаж, чтобы покинуть в шлюпке тонущее судно. Так, миссис Дж. С. Уайт, спасшаяся в шлюпке № 8, рассказывала, что сидевший рядом с ней мужчина размахивал во все стороны веслом, пытаясь таким образом грести. Когда она предложила для начала вставить весло в уключину, он очень удивился и признался, что никогда до этого не держал весла в руках[222]. Во многих шлюпках мужчины гребли настолько неумело, что женщинам приходилось им помогать.

Когда крики тонущих стихли, чувства смятения и потрясения у пассажиров шлюпок в основном сменились относительным спокойствием и чувством сострадания. Люди по мере своих сил стали помогать друг к другу: Маргарет Браун уступила свою соболью накидку дрожащему от холода кочегару, третий помощник Герберт Питман закутал в парус замерзающую миссис Кросби, а в шлюпке № 5 один из матросов предложил свои чулки миссис Уошингтон[223]. Неизвестный джентльмен дал выпить рюмку бренди мучающейся от морской болезни 22-летней Маргерет Фролишер. Стюард Рей захватил с собой в шлюпку шесть носовых платков, там, раздав их пассажирам, он показал, как, завязав в углах узлы, сделать из платка шапочку[224].

Миссис Хейс и синьора де Сатоде Пенаско пытались разыскать своих мужей в других шлюпках, несколько раз выкрикивая их имена[225]. Между пассажирами шлюпок нередко случались конфликты. В шлюпке № 11 раздражителем была неизвестная женщина, которая зачем-то периодически включала звонок будильника, в конце концов её удалось усмирить. Много конфликтов возникло из-за курения. В шлюпках курили мужчины и многие из них игнорировали просьбы женщин прекратить[226].

Пассажиры в большинстве случаев были очень недовольны профессиональной подготовкой тех членов команды, которые оказались с ними в спасательных шлюпках. Особенно резкая критика была направлена в адрес рулевого Роберта Хиченса, назначенного главным по шлюпке № 6. Именно он стоял у штурвала в момент столкновения «Титаника» с айсбергом, это, по-видимому, очень сильно напугало его. Пытаясь не выдавать свой страх, сразу после спуска шлюпки на воду он начал всячески запугивать пассажиров (преимущественно женщин): говорил, что гигантский водоворот затянет всех под воду или все погибнут под градом обломков после взрыва котлов. После того, как «Титаник» полностью ушёл под воду, Хиченс заявил, что суда придут на помощь только через несколько дней, и, поскольку, в шлюпке нет ни воды, ни еды, выжить никому не удастся. Всё это время Хиченс сидел на румпеле, закутавшись в одеяло. Пассажиры шлюпки не пытались конфликтовать с ним, потому что видели, как сильно он напуган[227].

Выжившим оставалось только ждать прибытия какого-нибудь судна. Температура воздуха составляла −1°С, многие шлюпки были подтоплены. В шлюпках не было ни еды, ни питьевой воды[228]. Тела умерших в шлюпках, как правило, выбрасывались за борт, чтобы освободить место.

Спасение на пароходе «Карпатия»

В шлюпках практически никто не знал, какое именно судно должно прийти на место крушения первым. Некоторые из членов команды предполагали, что между тремя и четырьмя часами на место бедствия прибудет пароход «Олимпик». Часть людей ожидала помощь от каких-то быстроходных катеров[229]. Однако сомнений, что на помощь уже утром должны прийти несколько судов, ни у кого не было. На перевёрнутой складной шлюпке В оказались вместе младший радист Брайд и второй помощник Лайтоллер. Брайд сообщил, что на помощь спешат суда «Балтик», «Карпатия» и «Олимпик». Исходя из координат «Карпатии», о которых упомянул Брайд, Лайтоллер приблизительно определил, что она может прибыть ещё до рассвета. Это известие всех ободрило, поскольку шлюпка медленно погружалась под воду и не продержалась бы и нескольких часов[230]. Люди во всех шлюпках пристально всматривались в горизонт в надежде увидеть огни корабля. То и дело за топовые огни они принимали яркие звёзды у линии горизонта.

Четвёртый помощник Джозеф Боксхолл взял с собой в шлюпку № 2 коробку с зелёными фальшфейерами, которые зажигал через определённые промежутки времени почти до самого рассвета. В свою очередь, с «Карпатии» по мере приближения к месту крушения через каждые 15 минут стали пускать белые сигнальные ракеты. Их пассажиры шлюпок заметили ещё задолго до появления корабля[231].

В 3:30 на горизонте наконец появились огни парохода «Карпатия»[232], который в сложной ледовой обстановке шёл к месту крушения на предельной скорости. Вид судна на горизонте значительно повысил эмоциональное состояние людей в шлюпках. В четвёртом часу утра более 30 человек, дрейфовавших на перевёрнутой шлюпке В, смогли пересесть в две другие шлюпки[233]. Немногие выжившие пассажиры подтопленной шлюпки А (13-17 мужчин и одна женщина) также пересели в другие[211], оставив складную шлюпку дрейфовать с тремя телами на борту.

Когда взошло солнце, стало видно, что море усеяно многочисленными льдинами и ледяными обломками, в зоне видимости также находились 20 крупных айсбергов высотой до 60 м и множество мелких[234].

В 4:10 к «Карпатии» подошла первая шлюпка — № 2[235]. Шлюпки подходили к борту вплотную, и пассажиры, сохранившие ещё силы, поднимались на палубу С самостоятельно по верёвочной лестнице, обессилевших людей поднимали с помощью лёгкого подвесного сиденья-беседки, детей на борт поднимали в почтовых мешках[236].

Как только пассажиры поднимались на палубу «Карпатии», их тут же закутывали в одеяло и провожали в столовую, где предлагали выпить горячие кофе, чай и бульон. Мокрую одежду стюарды отправляли сушить в пекарню, а промёрзших людей укладывали в тёплую постель[237]. В меру своих сил помощь пострадавшим оказывали и пассажиры «Карпатии», многие из которых узнали о катастрофе только утром, когда проснулись[238].

Несмотря на то, что пассажиров и членов экипажа «Титаника» на «Карпатии» окружили заботой, большинство из них почти сразу покинули салоны и вышли на открытые палубы в надежде увидеть в очередной причалившей шлюпке своих родных и близких. Произошло несколько счастливых встреч, но для большей части надежда угасала: жёны становились вдовами, дети — сиротами[239].

Вслед за «Карпатией» района места крушения достиг пароход Маунт Тампль</span>ruen. Около 6:00 прибыла «Бирма». В 5:40 капитан дрейфовавшего «Калифорниэна» приказал разбудить радиста, чтобы прояснить ситуацию с ночными ракетами. На связь вышел радист «Маунт Тампля», он сообщил, что ночью с «Титаника» поступил сигнал бедствия, однако уже длительное время его радиостанция молчит, и, вероятно, лайнер затонул. Подтверждения этого факта пришли с судов «Франкфурт» «Вирджиниан» и «Карпатия». Капитан Лорд, сделав расчёты, приказал идти к месту крушения и одновременно подготовить к спуску все шлюпки[235]. В 7:20 «Калифорниэн» прибыл на место, спасательная операция уже шла полным ходом. Радист «Карпатии» Гарольд Коттэм передал, что корабль готов принять всех пострадавших и не нуждается в чьей-либо помощи, поэтому суда «Бирма» и «Маунт Тампль» покинули место крушения, не дожидаясь подъёма всех шлюпок[240]. После 9:00 капитан Рострон приказал Коттэму сообщить остальным судам, что «Карпатия» приняла на борт всех выживших. Пароходы «Франкфурт», «Олимпик» и «Балтик» легли на прежний курс. «Калифорниэн» предпринял попытку найти тела погибших, но за несколько часов их отнесло течением. Поблизости почти никаких следов крушения обнаружено не было, и «Калифорниэн» продолжил свой путь в Бостон[241].

На «Карпатии» спаслись все 712 человек, переживших крушение «Титаника». На борт были подняты 13 из 18 шлюпок, и в 9:00 «Карпатия» взяла курс на Нью-Йорк. Спасшийся Джозеф Брюс Исмей телеграфировал известие о гибели «Титаника».

С глубоким сожалением сообщаю, что «Титаник» этим утром затонул, столкнувшись с айсбергом. Это привело к большим человеческим жертвам. Подробности позднее.

Ещё до того, как «Карпатия» покинула место крушения, в её главном салоне состоялась непродолжительная церковная служба, в которой принимали участие люди, как с «Титаника», так и с «Карпатии», они вознесли благодарение Богу за спасение живых и помянули молитвой погибших[242].

На «Карпатии» пассажирам «Титаника» была предоставлена возможность бесплатно послать родственникам телеграмму. Десятки человек пожелали воспользоваться этой услугой, однако радиостанция «Карпатии» не могла в открытом океане напрямую поддерживать связь с берегом, поэтому отправить удалось лишь малую часть этих телеграмм[243]. На борту составлением списков спасённых по собственной инициативе занялись несколько пассажиров «Титаника» и «Карпатии», в том числе Маргарет Браун[70].

16 апреля, в первой половине дня судовой врач доктор Макги, проведя осмотр пострадавших, сообщил капитану, что все они находятся в хорошем физическом состоянии, за исключением двоих. Несмотря на то, что пострадавшие несколько часов провели на холоде, и при этом многие были в легкой, а подчас и в промокшей одежде, обошлось без осложнений, которых так опасались врачи, то есть массовых заболеваний в связи с переохлаждением или серьёзных психических нарушений, вызванных пережитым ужасом, не наблюдалось[244].

Когда пассажиры «Титаника» несколько оправились от шока, на борту «Карпатии» между ними назревал серьёзный конфликт. Многие из спасённых женщин, потерявшие своих мужей, братьев и друзей, начали укорять спасшихся мужчин за то, что те остались живы. Особенно сильно осуждались Брюс Исмей и супруги Космо и Люси Дафф Гордон. Всеобщее возмущение вызвал слух, что Дафф Гордонам в полупустой шлюпке удалось спасти весь свой багаж, когда более 1500 человек погибли на тонущем корабле из-за недостатка шлюпок. Утром 17 апреля на «Карпатии» распространился слух, что капитан и его помощники были предупреждены о ледовой опасности, до этого все считали столкновение с айсбергом роковой случайностью. Один из офицеров был вынужден признать это, и спасшимися пассажирами овладело негодование и возмущение[245].

Путь назад сопровождался сложными погодными условиями: многочисленные дрейфующие льды, туманы, проливные дожди и большие волны на море[246][247]. Вечером 18 апреля «Карпатия» причалила к пирсу № 34 в Нью-Йорке. В порту «Карпатию» пришло встречать порядка 40 000 человек, которые узнали о крушении из газет[247].

Одна из шлюпок подходит к «Карпатии» Шлюпка №1 готовится к подъёму на борт «Карпатии» Спасшиеся пассажиры «Титаника» на палубе «Карпатии» Все 13 шлюпок «Титаника» уместившиеся на палубах «Карпатии» выгружены в Нью-Йорке

Освещение в СМИ

В ночь на 15 апреля в Нью-Йорке была получена краткая телеграмма с мыса Рейс: «С Титаника передан сигнал CQD, сообщение о столкновении с айсбергом и просьба о незамедлительной помощи». Позже было передано: «Титаник тонет с дифферентом на нос и производит посадку женщин и детей в шлюпки»[70]. На следующее утро новость о происшествии с «Титаником» была напечатана на первых страницах газет, однако сообщалась неверная информация о последствиях столкновения лайнера с айсбергом. В газете «Evening Sun» было напечатано: «После столкновения с айсбергом все люди с Титаника спасены, лайнер отбуксирован в Галифакс». Издание утверждало, что пассажиры пересажены на пароход «Карпатия», а экипаж сопровождает своё судно в Галифакс в Новой Шотландии[248]. 16 апреля британская газета «Daily Mail» в заголовке написала: «Титаник затонул, жертв нет»[249]. Катастрофа «Титаника» стала новостью всемирного масштаба. Мировые издания уделяли ей максимум внимания. Зачастую репортеры использовали любые слухи, лишь бы дать хоть какую-нибудь информацию.

Дезинформация и путаница объясняется тем, что сообщения о «Титанике» передавались с помощью радио по цепочке от одного судна к другому, и до континента доходили искажённые факты[249]. В 18:16 15 апреля в Нью-Йорке с парохода «Олимпик» было получено известие о крушении «Титаника», чуть позже в компании «Уайт Стар Лайн» подтвердили информацию о гибели судна[250]. В 21:00 стало известно, что на борту «Карпатии» находится всего лишь около 700 человек с «Титаника», остальные 1500 погибли[250]. Утром 16 апреля в газете «The New York Times» были опубликованы первые списки выживших, которые поступали с «Карпатии» через пароход «Олимпик». До Великобритании новость о катастрофе дошла только 17 апреля[249]. В Россию поначалу также приходили неверные сведения о гибели лайнера. 16 апреля в газете «С-Петербургские ведомости» было напечатано: «Все пассажиры „Титаника“ спасены пароходом „Вирджиниан“… пароход [Титаник] ещё держится на воде и медленно идёт в порт Галифакс». На следующий день издание дало опровержение: «Пароход „Вирджиниан“ прибыл к месту катастрофы слишком поздно, „Титаник“ затонул, о судьбе пассажиров ничего неизвестно»[251].

Выпуск «Evening Sun» от 15 апреля 1912 с заголовком «После крушения Титаника все спасены» Ввиду отсутствия технологий и недостатка времени в одной из газет в статью о гибели «Титаника» вместо фотографии «Карпатии» поместили грубо отредактированное изображение парохода «Мавритания», с которого убрали три из четырёх труб и подписали нужное название Выпуск «New York Times» от 16 апреля 1912 с первым списком спасшихся

Реакция

С 15 апреля офисы компании «Уайт Стар Лайн» осаждались родственниками пассажиров и членов экипажа, которые надеялись узнать судьбу своих близких[252]. Первый день сотрудники компании заверяли, что авария была несерьёзной и «Титаник» в любом случае останется на плаву. Однако, когда пришла точная информация с «Карпатии», вынуждены были признать всю катастрофичность положения. К офису «Уайт Стар Лайн» в Саутгемптоне, откуда родом была большая часть команды «Титаника», подходили сотни плачущих жён и детей членов экипажа в надежде увидеть своего близкого в списке спасённых[253].

Все объекты, прямо или косвенно связанные с «Титаником», стали местами общей скорби. На общественных зданиях, портовых конторах, судах, стоявших на якоре, в Нью-Йорке, Белфасте, Саутгемптоне, Лондоне были приспущены флаги[254]. В церквях Белфаста не было свободных мест. Всё местное население оплакивало гибель судна, которое должно было прославить их город. Люди плакали прямо на улице, когда узнавали о крушении «Титаника». Рабочие верфи «Харленд энд Вулф» говорили, что они в некотором роде чувствуют свою вину и ответственность за катастрофу[255].

Катастрофа вызвала широкий общественный резонанс. Общественность возмущалась: Почему на борту было так мало шлюпок? Как самый надёжный лайнер мог затонуть за 2 часа от столкновения с айсбергом? Почему «Титаник» шёл среди дрейфующих льдов на предельной скорости? В газете «The Times» было опубликовано открытое письмо выживших в катастрофе, в котором они требовали внести изменения в правила морского судоходства[253].

В Великобритании и США начался сбор средств для оказания помощи выжившим. По обе стороны океана в память о погибших устанавливали памятники: в Нью-Йорке, Вашингтоне, Саутгемптоне, Ливерпуле, Белфасте и Личфилде[256].

Поиск и захоронение тел

Для подъёма плавающих на поверхности тел и обломков «Титаника» компания «Уайт Стар Лайн» зафрахтовала четыре корабля. Ещё до прибытия «Карпатии» в Нью-Йорк, 17 апреля в район места крушения из канадского Галифакса отправилось судно-кабелеукладчик «Маккей-Беннетт»[257]. На его борт были погружены 103 гроба, несколько тонн льда и средства для бальзамирования тел, их сопровождали сотрудники похоронных бюро и священники.

Матросы собирали по 5-10 тел в шлюпку и затем выгружали их на борт корабля. По словам одного из членов экипажа, кожа мертвецов была белого цвета, волосы, брови и ресницы покрыты инеем. Обезображенные трупы затапливали сразу: срезали спасательный жилет, к ногам прикрепляли тяжёлый железный прут и отпускали. Одежду доставленных на борт погибших сжигали, имевшиеся личные вещи складывали в мешок под соответствующим номером, сами тела тщательно осматривали. Часть из них (преимущественно первый класс) укладывали в гробы, остальных помещали в ящики со льдом или мешки. Спустя 4 дня поисков «Маккей-Беннетт» по радиотелеграфу сообщил, что на его борту заканчиваются гробы, бальзамирующие составы, мешки и т. п. В тот же день на подмогу был отправлен ещё один канадский кабелеукладчик «Миния»[258].

Экипаж «Маккей-Беннетт» за две недели поисков обнаружил и поднял 306 тел, на его борту быстро закончились бальзамирующие вещества. Согласно санитарным правилам в порт могли быть доставлены только бальзамированные тела, поэтому капитан «Маккей-Беннетта» принял решение захоронить многих пассажиров 3 класса и членов экипажа в море. На континент были доставлены в основном пассажиры 1 класса, которых определяли по дорогой одежде и личным вещам. Тела остальных зашивали в холщовые мешки и по одному сбрасывали в море. Всего в море с «Маккей-Беннетта» было захоронено 116 человек, 60 из них не были опознаны[259].

Судно «Миния» после недельных поисков обнаружило ещё 17 тел в 80 км от места гибели «Титаника». 6 мая на поиски погибших «Уайт Стар Лайн» отправила вспомогательное судно «Монманьи», которое обнаружило четыре трупа[260]. Работа по поиску погибших осложнялась тем, что течением Гольфстрим тела были отнесены на северо-восток от места крушения в сторону обширного ледяного поля и рассеяны на большую площадь[259]. Последний зафрахтованный «Уайт Стар Лайн» корабль — тюленебойное судно «Алджерин» обнаружило 22 мая единственное тело. Оно было опознано, им оказался стюард Джеймс Макгрейди. Он был похоронен 12 июня в Галифаксе[261]. В общей сложности четыре канадских судна собрали с поверхности 328 тел[262].

Все бальзамированные тела доставлялись в Галифакс, ближайший к месту крушения крупный город с регулярным железнодорожным и морским сообщением. Под один из моргов был переоборудован местный зал для игры в кёрлинг. 30 апреля, когда в порт вернулся пароход «Маккей-Беннетт» со 190 телами на борту, в Галифакс на опознание стали съезжаться родственники погибших, проживающие в Северной Америке. Опознать удалось две трети доставленных тел, неопознанные тела хоронили под номерами в том порядке, в каком их вытаскивали из воды. 150 жертв крушения были похоронены на трёх кладбищах Галифакса. Остальные были отправлены на родину — в города США и Европы[263].

Для того, чтобы удалось идентифицировать как можно большее количество тел, заведующий бюро актов гражданского состояния Галифакса Джон Генри Барнстед разработал особый порядок опознания: перечень личных вещей, найденных в карманах погибших, заносился в журнал, туда же записывались особые приметы, например, описание одежды, цвет волос, приблизительный возраст, каждому телу присваивался номер. Благодаря записям в этом журнале, процедура опознания погибших была облегчена. Такая система опознания при массовой гибели людей применяется и по сей день[264].

В середине мая 1912 года пароход «Оушеник» обнаружил в 320 км от места крушения подтопленную складную шлюпку А с тремя телами, которые были оставлены в ней в ночь гибели судна. Шлюпку подняли на борт лайнера. Тела было решено зашить в мешки и захоронить в море, а шлюпку затопить[265]. Последние два тела с «Титаника» были случайно найдены и подняты 6 и 8 июня соответственно пароходами «Оттава» и «Илфорд». Оба были захоронены в море. Идентифицировать погибших удалось по личным вещам[266][267]. В течение нескольких недель с разных кораблей, проходивших в Северной Атлантике, замечали плавающие на поверхности воды трупы в белых жилетах. Район вокруг места крушения «Титаника» был прозван «плавучим кладбищем»[260].

Из 1500 погибших при крушении «Титаника» найдены были лишь 333 тела. В июне одно из поисковых судов сообщило, что спасательные жилеты, удерживающие тела на поверхности воды, разваливаются, и все оставшиеся тела в любом случае к этому времени утонули. Поисковая операция была свёрнута[268]. Спустя 73 года экспедиции к обломкам судна обнаружили несколько лежащих бок о бок пар обуви, тела к этому времени полностью разложились в океанской воде[140].

Экипаж поискового корабля «Маккей-Беннетт» обследует перевёрнутую складную шлюпку В Бальзамирование тела неизвестного пассажира «Титаника» на борту «Минии» Экипаж поискового корабля «Миния» вытаскивает из воды в шлюпку тело погибшего Карманные часы одного из погибших остановились в 2:28

Состав погибших и выживших

Точное число погибших в крушении «Титаника» неизвестно, так как неизвестно общее количество людей на борту после выхода из Квинстауна. Некоторые пассажиры отменили поездку в последний момент и не были вычеркнуты из списков, некоторые, по разным причинам, путешествовали под псевдонимом и были дважды занесены в списки погибших[269]. По разным оценкам, в катастрофе погибло от 1490 до 1635 человек[2]. Среди погибших — капитан Эдвард Смит, его помощники Генри Уайлд, Уильям Мёрдок, Джеймс Муди, радист Джек Филлипс, все 9 человек из гарантийной группы верфи «Харленд энд Вулф», возглавляемой Томасом Эндрюсом[270], все 8 музыкантов из судового оркестра, пассажиры Джон Джекоб Астор, Исидор и Ида Штраус, Бенджамин Гуггенхайм, Арчибальд Батт, Фрэнсис Миллет, Уильям Стед[271][272]. Ниже представлены цифры, приведённые в докладе Министерства торговли Великобритании (к детям относятся лица младше 12 лет)[273].

Половозрастная категория Статус Всего на борту Процент от общего количества Спаслось Погибло Процент спасённых Процент погибших Процент от всех спасённых Процент от всех погибших
Дети Пассажиры I класса 6 0.3 % 5 1 83.4 % 16.6 % 0.2 % 0.04 %
Дети Пассажиры II класса 24 1.07 % 24 0 100 % 0 % 1.07 % 0 %
Дети Пассажиры III класса 79 3.6 % 27 52 34 % 66 % 1.2 % 2.4 %
Женщины Пассажиры I класса 144 6.5 % 140 4 97 % 3 % 6.3 % 0.2 %
Женщины Пассажиры II класса 93 4.2 % 80 13 86 % 14 % 3.6 % 0.6 %
Женщины Пассажиры III класса 165 7.4 % 76 89 46 % 54 % 3.4 % 4.0 %
Женщины Члены экипажа 23 1.0 % 20 3 87 % 13 % 0.9 % 0.1 %
Мужчины Пассажиры I класса 175 7.9 % 57 118 33 % 67 % 2.6 % 5.3 %
Мужчины Пассажиры II класса 168 7.6 % 14 154 8 % 92 % 0.6 % 6.9 %
Мужчины Пассажиры III класса 462 20.8 % 75 387 16 % 84 % 3.3 % 17.4 %
Мужчины Члены экипажа 885 39.8 % 192 693 22 % 78 % 8.6 % 31.2 %
Всего 2224 100 % 710 1514 32 % 68 % 31.9 % 68.1 %

В катастрофе выжило менее трети находившихся на борту. Один пассажир скончался на борту «Карпатии»[274], несколько человек умерли спустя какое-то время после прибытия её в Нью-Йорк от различных травм, полученных при крушении, и нервного потрясения[275]. Из пассажиров погибло 49 % детей, 26 % женщин, 82 % мужчин. Из членов экипажа выжили только 23 %[276]. Всего в ту ночь на «Титанике» погибло 696 членов экипажа, 528 пассажиров третьего класса, 167 пассажиров второго класса и 123 пассажира первого класса. Из домашних животных, перевозившихся на борту «Титаника», выжили три собаки, которых пассажиры взяли с собой в шлюпки[277].

Судебное разбирательство

Расследование причин гибели «Титаника» началось в США и Великобритании. 19 апреля были открыты слушания следственного подкомитета Сената США, которые проходили под руководством Уильяма Смита. Поскольку все пережившие катастрофу прибыли в Нью-Йорк, там начались первые допросы членов экипажа и пассажиров. Свои показания, в частности, давали: Джозеф Брюс Исмей[278], все спасшиеся офицеры (Чарльз Лайтоллер, Герберт Питман, Джозеф Боксхолл, Гарольд Лоу)[279], рулевой Роберт Хиченс, вперёдсмотрящий Фредерик Флит[280], радист Гарольд Брайд[281], капитан «Карпатии» Артур Рострон[282], капитан «Калифорниэна» Стэнли Лорд[283], пассажир Арчибальд Грейси IV[284]. В прессе, прежде всего в британской, сенатор Смит, возглавлявший следствие, подвергся резкой критике. По мнению журналистов, его некомпетентность в области морского судоходства ставила под угрозу объективность расследования. Так, на одном из допросов Смит спросил Чарльза Лайтоллера, мог ли кто-то на «Титанике» укрыться от воды в верхних частях водонепроницаемых отсеков[285]. Однако резкие выпады прессы не повлияли на скрупулёзную работу Смита и его помощников. Следует заметить, что неосведомлённость Смита в некоторых деталях мореплавания не умаляет его профессионализма. Он продемонстрировал основательность, умение обращаться со свидетелями и делать выводы. Следствие в США велось на высоком уровне[286].

2 мая по возвращении из Нью-Йорка членов экипажа начались слушания в Великобритании, ими руководил судья Джон Бигман. В Лондоне допрашивались второй вперёдсмотрящий Реджинальд Ли, пекарь Чарльз Джоухин, капитан парохода «Маунт Тампль», пассажиры Космо и Люси Дафф Гордон и другие, вторично давали показания некоторые должностные лица и члены экипажа. Помимо очевидцев крушения были также допрошены сторонние лица, не имеющие прямого отношения к катастрофе: капитан «Олимпика» Герберт Хэддок[287], председатель компании «Маркони К°» Гульельмо Маркони[288], должностные лица верфи «Харленд энд Вулф» и компании «Уайт Стар Лайн».

На обоих континентах эксперты пришли примерно к одним и тем же выводам: капитан Смит не снизил скорость в опасной зоне[289], экипаж «Калифорниэна» неверно интерпретировал сигналы, подаваемые «Титаником», с помощью сигнальных ракет[290], большое количество жертв объясняется недостатком шлюпок на борту и плохой организацией эвакуации[291], пассажиры третьего класса долгое время не могли подняться на шлюпочную палубу из-за отсутствия туда прямого выхода и собственной нерешительности[292][293].

Стэнли Лорда, капитана парохода «Калифорниэн», обвинили в неоказании помощи тонущему кораблю, и он ушёл из компании «Лейланд Лайн»[294]. Главу компании «Уайт Стар Лайн» Джозефа Исмея обвинили в давлении на капитана, но он смог добиться, чтобы обвинения с него были сняты. Обвинения в преждевременном оставлении тонущего судна были предъявлены к пассажирам шлюпки № 1, среди которых были супруги Космо и Люси Дафф Гордон, отплывшей от тонущего корабля с 12 занятыми местами из 40, однако эти обвинения также были сняты[292]. Уголовную ответственность за крушение «Титаника» никто не понёс, поскольку основной причиной катастрофы были признаны погодные условия.

Из-за отсутствия доказательств трест «International Mercantile Marine Company», в который входила компания «Уайт Стар Лайн», к ответственности привлечь не удалось. По «закону Хартера», в том случае, если компании было известно о нарушении правил судовождения на принадлежащем ей судне либо о гибели людей в результате нарушения таких правил, пассажиры или родственники погибших могли требовать от компании компенсации понесённого ущерба. Следственный подкомитет Сената США не смог найти доказательства того, что Исмей как президент «IMM» знал о нарушении правил судовождения, прямо связанных с крушением «Титаника»[295].

После завершения расследования в США и Великобритании неудовлетворённый его результатами ирландский фермер Томас Район, который потерял в катастрофе сына, подал в суд иск на компанию «Уайт Стар Лайн»[296]. После анализа обстоятельств катастрофы и допроса некоторых очевидцев судья Бейлхеч признал «Уайт Стар Лайн» виновной. После успешного иска Томаса Района последовало ещё несколько, поданных родственниками других погибших на «Титанике». И хотя первоначальные требования о возмещении ущерба, предъявленные «Уайт Стар Лайн», в сумме достигали 16 миллионов долларов, юристам судоходной компании удалось её сократить почти в 25 раз[297].

Причины крушения

1. Погодные условия. В ту ночь отсутствовала луна, которая могла осветить айсберг, и вперёдсмотрящие заметили бы его раньше. Отсутствовало волнение, при котором местонахождение айсберга выдавали бы белые «барашки». Сам айсберг незадолго до столкновения, возможно, перевернулся, и его надводная часть стала тёмной[298]. Причиной запоздалого обнаружения айсберга могло послужить возникновение верхнего миража в виде ложного горизонта, на фоне которого айсберг был плохо заметен[52].

2. Характер повреждений. В результате столкновения «Титаник» получил шесть узких пробоин, протянувшихся вдоль правого борта более чем на 90 м. Длина повреждений предопределила гибель лайнера. Затопление пяти носовых отсеков вызвало дифферент на нос, поэтому вода стала переливаться поверх переборок в уцелевшие отсеки[70].

3. Высокая скорость в опасной зоне. Несмотря на предупреждения с других судов, «Титаник» не снизил скорость при входе в зону, занятую дрейфующими льдами (правила безопасного мореплавания этого не требовали). Если бы корабль шёл на меньшей скорости, он успел бы совершить манёвр и избежать контакта с айсбергом[58].

4. Ошибка вахтенного помощника. Уильям Мёрдок перед столкновением отдал приказы Лево на борт и Полный назад (возможно, Стоп машина). Остановка центрального винта значительно снизила эффективность руля, поскольку водяной поток перестал обтекать перо руля. Для достижения более высокой манёвренности при повороте влево необходимо было реверсировать левый винт, а правым и центральным продолжать работать вперёд[286]. Также существует версия, что Титаник не затонул, если бы Мёрдок не отдал приказа Лево на борт. Врезавшись в айсберг Титаник серьезно повредил бы нос, один водонепроницаемый отсек мог быть затоплен. но корабль остался бы на плаву.

5. Игнорирование последнего ледового предупреждения. Поскольку основными задачами радистов «Титаника» были отправка и приём частных телеграмм, они не уделяли должного внимания ледовым предупреждениям с других судов. Передачу последнего ледового предупреждения, которое было отправлено за полтора часа до столкновения с айсбергом, радист Джек Филлипс прервал в тот момент, когда радист «Калифорниэна» намеревался сообщить координаты обширной зоны скопления льда, находившейся прямо по курсу «Титаника»[45].

Столь большое число погибших объясняется, прежде всего, недостатком шлюпок на борту. На помощь тонущему «Титанику» мог прийти пароход «Калифорниэн», если бы там с меньшим легкомыслием отнеслись к сигнальным ракетам, если бы вахтенные помощники смогли распознать сигналы, передаваемые с помощью лампы Морзе, если бы на борту имелся второй радист, который бы принял сигнал бедствия[299].

Принятые меры

После завершения расследования гибели «Титаника» комиссии по выяснению причин катастрофы дали многочисленные рекомендации для повышения уровня безопасности на море. Многие из этих рекомендаций вошли в Международную конвенцию по охране человеческой жизни на море, принятую в 1914 году[300]. Действие конвенции распространяется на все суда, совершающие международные рейсы. Впредь все суда должны быть оснащены достаточным количеством шлюпок. Их количество стало высчитываться по числу человек на борту, а не по тоннажу судна, как до катастрофы[301]. До гибели «Титаника» считалось, что плавучие льды не представляют большой опасности кораблям. Производители судов уделяли больше внимания возможным пожарам, штормам, столкновениям с другими судами и конструировали корабль таким образом, чтобы минимизировать ущерб от этих происшествий. Теперь во внимание стала приниматься угроза столкновения с айсбергом. Помимо этого, все судоходные компании должны были включить в свои инструкции пункт о том, что в случае, если по курсу или вблизи него обнаружен лёд, судно в сумерках обязано идти малым ходом или изменить курс так, чтобы обойти опасный район[302].

После крушения «Титаника» в 1912 году суда ВМС США стали следить за дрейфующими льдами и оповещать о них близлежащие корабли. Позже этим стала заниматься Береговая охрана США, а в 1914 году 14 стран учредили Международный ледовый патруль, задачей которого является мониторинг ледовой обстановки[303]. Другим важным изменением правил морского судоходства было требование об обязательном наличии на судне радиотелеграфа и круглосуточном прослушивании радиоэфира[304]. Комиссия США рекомендовала оснастить суда двумя прожекторами[304].

Альтернативные версии

Помимо основной версии крушения «Титаника» существуют десятки маргинальных теорий. Одна из наиболее распространённых — версия подмены «Титаника» близнецом «Олимпиком». Сторонники этой версии утверждают, что владельцы судоходной компании поменяли местами собратьев и заранее спланировали катастрофу «Олимпика» с целью получения больших страховых выплат. Несостоятельность этой теории подтверждают факты. «Титаник» и «Олимпик» хотя и были кораблями одного класса, тем не менее имели значительные отличия друг от друга. Чтобы перестроить «Олимпик» в «Титаник», потребовалось бы много времени и людей. Заставить всю жизнь молчать об этом сотни человек едва ли было по силам судовладельцам. Против этой версии говорят рассказы пассажиров и членов экипажа злополучного рейса: пассажиры вспоминали запах свежей краски, а кочегары — идеальную чистоту в котельных, в то время как «Олимпик» эксплуатировался уже почти год. Экспедиции к обломкам обнаружили на дне детали с выгравированными на них номером 401 — серийным номером «Титаника» («Олимпик» имел номер 400)[305]. Возможность подстроить столкновение очень маловероятна, а очередная авария ещё больше повредила бы репутации компании «Уайт Стар Лайн». Также существуют теории мирового заговора и торпедирования немецкой подводной лодкой[306], последнее невозможно хотя бы потому, что субмарины в то время не обладали достаточной автономностью, чтобы выходить в открытый океан.

Память

В память о крушении «Титаника» в разных странах установлены десятки памятников и мемориальных досок. По инициативе Маргарет Браун в 1913 году на Манхэттене в память о тех, кто погиб на «Титанике», был возведён 16-метровый маяк. 22 апреля 1914 года в Саутгемптоне торжественно открылся памятник 35 членам машинной команды, самоотверженно боровшимся с водой на протяжении двух часов. Монумент представляет собой стелу с высеченными на ней 35 именами инженеров-механиков. В центре мемориала — барельефы, изображающие механиков «Титаника» за работой, венчает композицию бронзовая фигура крылатой богини Ники, которая стоит на носу корабля и держит венки, широко раскинув руки. В центральной городской библиотеке Саутгемптона была установлена мемориальная доска в память о погибших музыкантах «Титаника»[307].

В 1916 году ещё один памятник членам машинной команды «Титаника» был установлен в Ливерпуле. В 1920 году в Белфасте на средства горожан, родственников погибших, сотрудников верфи «Харленд энд Вулф» и компании «Уайт Стар Лайн» был возведён памятник всем жертвам «Титаника». На вершине пьедестала установлена каменная скульптура женщины, олицетворяющей смерть или судьбу, она держит лавровый венок над головой тонущего среди русалок моряка[307].

В Вашингтоне на средства американок был построен памятник героически погибшим на «Титанике» мужчинам. Участвовать в акции по сбору денег могли исключительно женщины, причем каждая могла внести только один доллар, чтобы дать возможность как можно большему числу американок выразить таким образом свои чувства. Вскоре было собрано более 25 000 долларов. Монумент представляет собой шестиметровую фигуру полуобнаженного мужчины с разведенными как на кресте руками. Скульптура установлена на десятиметровом постаменте, надпись на котором гласит: «отважным мужчинам „Титаника“, которые пожертвовали собой ради спасения женщин и детей»[308].

Увековечена память некоторых конкретных личностей. В 1914 году в Личфилде был открыт бронзовый памятник капитану Эдварду Смиту. В 1915 году в Комбере завершилось строительство мемориального холла в память о Томасе Эндрюсе. В Нью-Йорке установлены памятники супругам Штраусам, Уильяму Стеду и радистам[307].

Различными экспедициями к обломкам «Титаника» на дне были оставлены мемориальные доски. Глубоководные аппараты устанавливали их на останках капитанского мостика и палубы кормовой надстройки. В 2001 году с борта ГОА «Мир» около кормовой части лайнера была возложена медная роза увековечивающая память Томаса Эндрюса. Ежегодно с 1914 года с борта корабля или самолёта Международного ледового патруля на месте катастрофы возлагают цветы[309]. 8 апреля 2012 года из Саутгемптона в Нью-Йорк тем же маршрутом, что и «Титаник», отправилось судно «Балморал». В ночь на 15 апреля лайнер прибыл на место крушения. На борту состоялась панихида и церемония возложения трёх венков, в которой приняли участие и несколько потомков пассажиров «Титаника»[310].

Монумент в Саутгемптоне в память о 35 погибших механиках Памятник капитану Эдварду Смиту в Личфилде Памятная доска оркестру «Титаника» в Саутгемптоне Памятник жертвам «Титаника» в Белфасте

Обломки

Носовая часть длиной 140 м достигла дна всего за несколько минут. Под углом 45° она ударилась о дно со скоростью 40-48 км/ч. В результате, киль в носовой части ушёл в донный ил на 20 м, палубы в задней части у места разлома сложились одна на другую, а борта выгнулись наружу[311]. Корма опускалась на дно по спиралевидной траектории. От громадного напора воды, которая поступала в незатопленные отсеки и помещения, корму буквально разорвало на части ещё до падения на дно: отлетела обшивка корпуса, отслоилось палубное покрытие, отвалилось двойное дно, полностью разрушились верхние палубы[122]. Корма упала приблизительно в 600 м от носовой части. Киль кормовой части ушёл в ил на 15 м. На протяжении нескольких часов на дно в непосредственной близости от кормы опускались более лёгкие обломки, которые отлетели от неё при погружении[312]. Обломки корабля покоятся на глубине 3750 м. Впервые «Титаник» был обнаружен в 1985 году экспедицией Роберта Балларда.

В массовой культуре

Гибель «Титаника» спустя десятки лет остаётся одной из самых известных катастроф. Драматичные события, которые развивались на борту лайнера в ночь с 14 на 15 апреля 1912 года, легли в основу многих романов и художественных фильмов. Интерес к судьбе этого судна не ослабевает и по сей день, о «Титанике» написаны десятки книг, снято множество документальных фильмов. Крушение «Титаника» вдохновляет и многих художников. Гибель в первом же плавании «непотопляемого» корабля привлекает людей по всему миру[313]. Джеймс Кэмерон, режиссёр художественного фильма «Титаник», так объяснил неугасающий интерес к катастрофе:

История «Титаника» продолжает завораживать нас потому, что это — великий роман, написанный реальностью. Ни один писатель не мог бы придумать лучше… Противопоставление богатых и бедных, мужчин и женщин, доигравших свои роли до конца (женщины в первую очередь), стоицизм и благородство ушедшей эпохи, величие прекрасного корабля, столкнувшегося с человеческой глупостью, ввергнувшей его в ад[314].

В живописи

Спустя всего месяц после катастрофы немецким художником-графиком Вилли Штёвером была создана чёрно-белая иллюстрация «Гибель Титаника» для журнала Die Gartenlaube («Садовая листва»). На ней изображены последние минуты «Титаника» перед погружением. Несмотря на ряд неточностей (многочисленные айсберги вокруг, слишком высоко задранная корма, густой дым из четвёртой трубы, которая выполняла функции вытяжного вентилятора), это одна из известнейших и самых узнаваемых картин, посвящённых катастрофе «Титаника»[315].

На сегодняшний день наиболее известным художником, посвятившим значительную часть своего творчества «Титанику», является американский живописец Кен Маршалл. Особое место в его творчестве занимает тема крушения «Титаника». Многим его картинам присуща почти фотографическая точность[316].

В литературе

Крушению «Титаника» посвящено множество литературных произведений как документальных, так и с художественным вымыслом. Множество книг было выпущено в первый же год после катастрофы. Авторами многих из них были очевидцы крушения: Лоренс Бизли «Гибель парохода „Титаник“», Арчибальд Грейси IV «Правда о Титанике» и «Титаник: Рассказы выживших», Чарльз Лайтоллер «Титаник и другие корабли» (главы 31-35). В этих книгах авторы описывают то, что пришлось пережить им в ночь на 15 апреля на борту «Титаника».

Множество книг о катастрофе были написаны различными историками и исследователями. Так, в 1955 году американский историк Уолтер Лорд, тщательно изучив архивы судов с протоколами показаний уцелевших свидетелей катастрофы, и, кроме того, установив связь с 63 здравствовавшими на тот момент пассажирами и членами экипажа, создал первый по-настоящему увлекательный и исторически достоверный труд «Незабываемая ночь» (или «Последняя ночь») («A Night to Remember»), ставший признанным бестселлером, выдержавшим свыше 10 переизданий[317]. В 1989 году чехословацкий исследователь Милош Губачек, основываясь на протоколах следственной комиссии Великобритании и следственного подкомитета сената США по расследованию трагедии и газетных публикациях, написал документальную книгу «Титаник». В ней значительное место автор уделил хронологии крушения, спасательной операции и судебному разбирательству[3].

Предвосхищение катастрофы

В 1898 году, за 14 лет до катастрофы, американский писатель-фантаст Морган Робертсон опубликовал повесть «Тщетность», которая в 1912 году (после реального крушения) была переиздана с небольшими изменениями под названием «Тщетность, или крушение Титана»</span>ruen (в русском переводе Ю. Суленко — «Тщетность, или гибель Титана»). В повести описывается корабль «Титан», который считался «непотопляемым» и по многим параметрам походил на «Титаник»: он имел три гребных винта, две мачты, 19 водонепроницаемых отсеков («Титаник» — 16), составлял 800 футов в длину («Титаник» — 882 фута), мог развивать скорость до 25 узлов («Титаник» — 23 узла) и взять на борт 3000 человек («Титаник» — 2556 пассажиров и 908 членов экипажа), хотя нёс всего 24 шлюпки — «минимальное количество, предписанное законом»[318]. По сюжету, в третьем плавании, проходившем в апреле, «Титан», шедший на предельной скорости, около полуночи столкнулся с айсбергом, в результате чего получил сильные повреждения правого борта и затонул[319]. Большинство людей, находившихся на борту, погибли.

В кинематографе

Катастрофа «Титаника» легла в основу сюжетов многих художественных и документальных фильмов. Спустя ровно месяц после крушения, 14 мая 1912 года вышел немой десятиминутный художественный фильм «Спасшаяся с Титаника». Главную роль в нём исполняла американская актриса Дороти Гибсон, которая была пассажиркой «Титаника», в роковую ночь она спаслась в шлюпке № 7. По прибытии в США Гибсон сразу взялась за написание сценария к фильму[320]. В 1943 году по заказу Йозефа Геббельса, рейхсминистра народного просвещения и пропаганды нацистской Германии, был снят пропагандистский фильм «Титаник». Главной идеей фильма была попытка дискредитировать капиталистические отношения Великобритании и США[321].

Первым фильмом о трагическом плавании «Титаника», который удостоился премии Оскар, был «Титаник» американского режиссёра Жана Негулеско, выпущенный в 1953 году. По сюжету, на борту «Титаника» разыгрывается семейная драма между женой, мужем и их детьми. После того, как отношения налаживаются, лайнер врезается в айсберг и начинает тонуть. Членам семьи приходится разлучиться, сын и отец остаются на тонущем корабле и впоследствии погибают[322].

В 1979 году вышел англо-американский телефильм, в российском показе называвшийся «Спасите „Титаник“», «Титаник» или «S.O.S. с „Титаника“» (оригинальное название — S. O. S. Titanic), реалистично показавший плавание и крушение «Титаника», а также судьбы и переживания нескольких групп его пассажиров разных классов.

Одним из наиболее приближенных к реальности[323][324][325] художественных фильмов о «Титанике» является одноимённая картина Джеймса Кэмерона, вышедшая на экраны в 1997 году. «Титаник» получил 11 премий Оскар, на протяжении 12 лет удерживал достижение самого кассового фильма. Перед началом съёмок режиссёр Джеймс Кэмерон совершил 12 погружений к обломкам лайнера и тщательно исследовал их[326]. В написании сценария, подготовке декораций принимали участие такие специалисты по «Титанику», как член исторического общества «Титаник» Дон Линч[327], художник Кен Маршалл, историк и исследователь Паркс Стивенсон[328]. Благодаря работе авторитетных экспертов, в фильме удалось воссоздать многие подлинные эпизоды плавания и крушения корабля[329]. «Титаник» Кэмерона возродил интерес к истории лайнера. После его премьеры большим спросом стали пользоваться книги и выставки, посвящённые истории корабля[330].

Помимо художественных фильмов, крушению «Титаника» посвящено много документальных. Несколько фильмов о катастрофе было снято американскими научно-популярными каналами «National Geographic» и «Discovery», среди них «Секунды до катастрофы: Титаник»[331] и «Что потопило Титаник?»[332]. Канал «History» выпустил фильм «Непотопляемый Титаник»[333]. Ряд документальных картин вышел ко столетию крушения. На канале «National Geographic» вышел фильм «Заключительное слово с Джеймсом Кэмероном», в котором эксперты по «Титанику» во главе с режиссёром легендарного фильма тщательно анализируют съёмки обломков корабля на дне и пытаются с помощью них установить детальную хронологию гибели судна[122]. Столетней годовщине трагедии посвящён и фильм канала «Россия-1» «Титаник», вторая серия которого целиком рассказывает о катастрофе[70].

Тема крушения «Титаника» затронута также в мультипликации. Гибель корабля легла в основу нескольких мультфильмов, в том числе «Титаник. Легенда продолжается» и «Легенда Титаника». Отличительной стороной этих мультфильмов является весёлая подача произошедшего крушения, а также счастливые окончания.

См. также

Напишите отзыв о статье "Крушение «Титаника»"

Примечания

Комментарии
  1. Это подтверждают старший кочегар Фредерик Баррет: в котельной загорелись красные индикаторы и зазвенела сирена — сигнал к закрытию дымовых заслонок, необходимому для снижения давления пара и остановки двигателей; смазчик Фредерик Скотт: в машинном отделении все 4 телеграфа (включая 2 аварийных) прозвенели команду Стоп.
  2. Это подтвердил только четвёртый помощник Боксхолл, который видел опущенные на «Полный назад» рукоятки машинных телеграфов на капитанском мостике. Многие эксперты, включая Паркса Стивенсона, пришли к выводу, что реверсирование на ходу машин вызвало бы сильнейшие, особенно в кормовой части, вибрации корпуса, однако очевидцы ничего подобного не наблюдали.
  3. Доподлинно не известно, что предпринимали Мёрдок и Муди (оба погибли)
Источники
  1. [www.encyclopedia-titanica.org/titanic-victims/ Victims of the Titanic Disaster] (англ.). Encyclopedia-Titanica. Проверено 21 мая 2014.
  2. 1 2 Lord, 1976, с. 197.
  3. 1 2 Губачек, 2000, с. 7.
  4. Игорь Муромов. 100 великих кораблекрушений изд. «Вече», 2004 ISBN 978-5-9533-4401-2
  5. [www.encyclopedia-titanica.org/titanic-survivors/ Titanic Survivors] (англ.). Encyclopedia-Titanica. Проверено 21 мая 2014.
  6. Hutchings, 2011, с. 12.
  7. 1 2 McCluskie, 1998, с. 22.
  8. Butler, 1998, с. 10.
  9. Gill, 2010, с. 126.
  10. 1 2 Hutchings, 2011, с. 112.
  11. Gill, 2010, с. 182.
  12. Губачек, 2000, с. 108.
  13. 1 2 3 4 5 Barczewski, 2006, с. 20.
  14. 1 2 Lord, 1976, с. 59.
  15. 1 2 3 Barczewski, 2006, с. 21.
  16. 1 2 Bartlett, 2011, с. 123.
  17. Hutchings, 2011, с. 116.
  18. Marshall, 1912, с. 141.
  19. Beveridge, 2009, с. 592.
  20. Манштейн, 2013, с. 52.
  21. Губачек, 2000, с. 436.
  22. Mowbray, 1912, с. 279.
  23. Широков, 2012, с. 178.
  24. Aldridge, 2008, с. 47.
  25. Губачек, 2000, с. 51-52.
  26. 1 2 Bartlett, 2011, с. 71.
  27. Bartlett, 2011, с. 77.
  28. Jason Austin. [www.encyclopedia-titanica.org/web-everything.html Every thing you need to know about the Titanic] (англ.). Encyclopedia Titanica. Проверено 23 августа 2015.
  29. Lord, 1987, с. 83.
  30. Howells, 1999, с. 95.
  31. Bartlett, 2011, с. 43-44.
  32. Butler, 1998, с. 238.
  33. Bartlett, 2011, с. 49.
  34. Bigg, 2014, с. 9.
  35. Sinnott, 2012, с. 34–39.
  36. Губачек, 2000, с. 140.
  37. Губачек, 2000, с. 159.
  38. Chirnside, 2004, с. 145.
  39. Губачек, 2000, с. 141.
  40. Ryan, 1985, с. 9.
  41. [www.joswiers.nl/Noordam.htm Over RMS "NOORDAM" ten tijde van het vergaan van RMS "Titanic" in april 1912] (англ.). Jo Swiers. Проверено 31 марта 2014.
  42. 1 2 3 Barczewski, 2006, с. 191.
  43. Губачек, 2000, с. 162.
  44. 1 2 3 4 Ryan, 1985, с. 10.
  45. 1 2 3 Ryan, 1985, с. 11.
  46. Губачек, 2000, с. 183.
  47. 1 2 3 Губачек, 2000, с. 184.
  48. Губачек, 2000, с. 177.
  49. Губачек, 2000, с. 179.
  50. Halpern Weeks, 2011, с. 80.
  51. Губачек, 2000, с. 168.
  52. 1 2 Ричард Бурк-Кард (автор сценария), основано на исследовании Тима Молтина. [www.youtube.com/watch?v=D_ZOYvxviB0 Погода изменившая ход истории. Гибель Титаника]. National Geographic. (2013). Проверено 5 октября 2014.
  53. Mowbray, 1912, с. 278.
  54. Губачек, 2000, с. 147.
  55. Barczewski, 2006, с. 13.
  56. Gracie, 1913, с. 247.
  57. Halpern Weeks, 2011, с. 85.
  58. 1 2 Riffenburgh, 2008, с. 32.
  59. Brown, 2000, с. 47.
  60. Eaton, 1987, с. 19.
  61. Barratt, 2010, с. 122.
  62. Lord, 2005, с. 2.
  63. 1 2 Томас Лински (режиссёр). [www.youtube.com/watch?v=w3cpXbVGYxk The Collision Sequence of Events (TITANIC MINI DOCUMENTARY)]. Titanic Honor And Glory. (12 2015). Проверено 4 января 2016.
  64. Barczewski, 2006, с. 194.
  65. 1 2 Губачек, 2000, с. 190.
  66. Halpern Weeks, 2011, с. 100.
  67. Butler, 1998, с. 67–9.
  68. Barratt, 2010, с. 151.
  69. Halpern Weeks, 2011, с. 94.
  70. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Кирилл Ветряев, Марина Бандиленко (авторы сценария). [www.youtube.com/watch?v=4mUFY9pHSrk Титаник]. Стар Медиа Дистрибьюшн. (2012).
  71. Hooper, 2008.
  72. Broad, 2008.
  73. Hoffman, 1982, с. 20.
  74. 1 2 Report on the Loss of the "Titanic." (s.s.), 1912.
  75. Mersey, 1999 [1912].
  76. 1 2 Aldridge, 2008, с. 86.
  77. Barczewski, 2006, с. 147.
  78. 1 2 Манштейн, 2013, с. 232.
  79. Губачек, 2000, с. 227.
  80. Губачек, 2000, с. 229.
  81. Губачек, 2000, с. 311.
  82. Губачек, 2000, с. 192.
  83. Butler, 1998, с. 71.
  84. Губачек, 2000, с. 195.
  85. Barczewski, 2006, с. 148.
  86. Губачек, 2000, с. 155.
  87. 1 2 Губачек, 2000, с. 203.
  88. Lord, 1976, с. 9.
  89. Губачек, 2000, с. 202.
  90. Губачек, 2000, с. 199.
  91. Губачек, 2000, с. 204.
  92. Губачек, 2000, с. 214.
  93. Губачек, 2000, с. 216.
  94. Губачек, 2000, с. 217.
  95. Губачек, 2000, с. 218.
  96. Губачек, 2000, с. 220.
  97. 1 2 Ballard, 1987, с. 22.
  98. Ballard, 1987, с. 199.
  99. Bartlett, 2011, с. 120.
  100. Bartlett, 2011, с. 118–9.
  101. Губачек, 2000, с. 231.
  102. Губачек, 2000, с. 233-34.
  103. 1 2 Губачек, 2000, с. 235.
  104. Губачек, 2000, с. 257.
  105. [www.encyclopedia-titanica.org/forums/cabin-debate/1680-cabin-c78.html Cabin C78] (англ.). Encyclopedia-Titanica. Проверено 9 марта 2014.
  106. Bartlett, 2011, с. 126.
  107. Bartlett, 2011, с. 116.
  108. Beesley, 1960 [1912], с. 32–3.
  109. 1 2 Bartlett, 2011, с. 124.
  110. Butler, 1998, с. 250–2.
  111. Cox, 1999, с. 50–2.
  112. Bartlett, 2011, с. 106.
  113. Губачек, 2000, с. 238.
  114. Gleicher, 2006, с. 65.
  115. Lord, 2005, с. 37.
  116. Cox, 1999, с. 52.
  117. Ferruli, 2003, с. 149.
  118. Lord, 1976, с. 73–4.
  119. Halpern Weeks, 2011, с. 112.
  120. Halpern Weeks, 2011, с. 109.
  121. Halpern Weeks, 2011, с. 116.
  122. 1 2 3 4 Джеймс Кэмерон (ведущий), Тони Гербер (продюсер). [www.youtube.com/watch?v=JhFL0-1_G-E Заключительное слово с Джеймсом Кэмероном]. National Geographic. (2012).
  123. Halpern Weeks, 2011, с. 137.
  124. Ballard, 1987, с. 24.
  125. Губачек, 2000, с. 307.
  126. Губачек, 2000, с. 304.
  127. Lord, 1976, с. 87.
  128. Губачек, 2000, с. 277.
  129. 1 2 Губачек, 2000, с. 285.
  130. Губачек, 2000, с. 267.
  131. Lord, 1976, с. 52.
  132. Lord, 1976, с. 47.
  133. Beesley, 1960 [1912], с. 65.
  134. Губачек, 2000, с. 274.
  135. Губачек, 2000, с. 286.
  136. Lord, 1976, с. 90.
  137. Bartlett, 2011, с. 147.
  138. Lord, 1976, с. 78.
  139. Манштейн, 2013, с. 217.
  140. 1 2 3 Ballard, 1987, с. 25.
  141. Halpern Weeks, 2011, с. 126.
  142. Губачек, 2000, с. 284.
  143. 1 2 3 Lord, 1976, с. 84.
  144. 1 2 Губачек, 2000, с. 296.
  145. Eaton, 1994, с. 154.
  146. Губачек, 2000, с. 289.
  147. 1 2 Губачек, 2000, с. 270.
  148. Lord, 1976, с. 85.
  149. Губачек, 2000, с. 281.
  150. Lord, 1976, с. 97.
  151. Губачек, 2000, с. 287.
  152. 1 2 Barczewski, 2006, с. 284.
  153. Lord, 1976, с. 91–5.
  154. Howells, 1999, с. 96.
  155. Lord, 1976, с. 94.
  156. Piouffre, 2009, с. 187.
  157. Губачек, 2000, с. 244.
  158. Губачек, 2000, с. 249.
  159. Губачек, 2000, с. 263.
  160. 1 2 Piouffre, 2009, с. 27.
  161. Широков, 2012, с. 273.
  162. Lord, 1976, с. 74.
  163. Широков, 2012, с. 275.
  164. Манштейн, 2013, с. 332.
  165. Lord, 1976, с. 102.
  166. Lord, 1976, с. 205.
  167. Губачек, 2000, с. 308-9.
  168. Lord, 1976, с. 128.
  169. Широков, 2012, с. 282.
  170. 1 2 Ballard, 1987, с. 26.
  171. Губачек, 2000, с. 645.
  172. Regal, 2005, с. 34.
  173. Eaton, 1994, с. 153.
  174. Губачек, 2000, с. 302.
  175. Губачек, 2000, с. 300.
  176. Губачек, 2000, с. 291.
  177. Губачек, 2000, с. 293.
  178. 1 2 Ballard, 1987, с. 222.
  179. 1 2 Winocour, 1960, с. 296.
  180. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq09Bright01.php Testimony of Arthur Bright]
  181. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq10Woolner01.php Testimony of Hugh Woolner]
  182. Губачек, 2000, с. 324.
  183. Butler, 1998, с. 130.
  184. 1 2 Bartlett, 2011, с. 224.
  185. Ballard, 1987, с. 40–41.
  186. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq14Bride01.php Testimony of Harold Bride at the US Inquiry]
  187. [wormstedt.com/Titanic/shots/secondno.html Shots in the dark]
  188. [www.titanic-lore.info/Capt-Smith.htm Captain Edward John Smith]
  189. Lord, 1976, с. 251.
  190. Eaton, 1994, с. 155.
  191. Chirnside, 2004, с. 177.
  192. Winocour, 1960, с. 317.
  193. Butler, 1998, с. 135.
  194. Howells, 1999, с. 128.
  195. Winocour, 1960, с. 138–9.
  196. Губачек, 2000, с. 319.
  197. Губачек, 2000, с. 335.
  198. Lord, 1976, с. 138.
  199. Barratt, 2010, с. 131.
  200. Губачек, 2000, с. 328.
  201. Lynch, 1998, с. 117.
  202. Gracie, 1913, с. 61.
  203. Winocour, 1960, с. 316.
  204. Ballard, 1987, с. 202.
  205. Сайдс, 2012, с. 88.
  206. Halpern Weeks, 2011, с. 106.
  207. Halpern Weeks, 2011, с. 119.
  208. Barczewski, 2006, с. 29.
  209. Butler, 1998, с. 139.
  210. Губачек, 2000, с. 391.
  211. 1 2 Butler, 1998, с. 140.
  212. Aldridge, 2008, с. 56.
  213. Barratt, 2010, с. 199–200.
  214. Barratt, 2010, с. 177.
  215. Губачек, 2000, с. 343.
  216. Губачек, 2000.
  217. Bartlett, 2011, с. 226–7.
  218. Bartlett, 2011, с. 228.
  219. Butler, 1998, с. 144–5.
  220. Губачек, 2000, с. 372.
  221. Bartlett, 2011, с. 230.
  222. Губачек, 2000, с. 356.
  223. Lord, 1976, с. 176.
  224. Lord, 1976, с. 177.
  225. Lord, 1976, с. 179.
  226. Lord, 1976, с. 180.
  227. Губачек, 2000, с. 350.
  228. Bartlett, 2011, с. 232.
  229. Губачек, 2000, с. 367.
  230. Губачек, 2000, с. 386.
  231. Губачек, 2000, с. 395.
  232. Bartlett, 2011, с. 238.
  233. Bartlett, 2011, с. 240–1.
  234. Bartlett, 2011, с. 242.
  235. 1 2 Губачек, 2000, с. 400.
  236. Butler, 1998, с. 154.
  237. Губачек, 2000, с. 408.
  238. Губачек, 2000, с. 410.
  239. Губачек, 2000, с. 406.
  240. [www.encyclopedia-titanica.org/russians-rescue-icefield-described.html Russian to the rescue –- icefield described] (англ.). Encyclopedia-Titanica. Проверено 13 сентября 2014.
  241. Губачек, 2000, с. 415.
  242. Lord, 1976, с. 230.
  243. Beesley, 1960 [1912], с. 66.
  244. Губачек, 2000, с. 419.
  245. Губачек, 2000, с. 421.
  246. Bartlett, 2011, с. 266.
  247. 1 2 Lord, 1976, с. 196–7.
  248. Ferruli, 2003, с. 281.
  249. 1 2 3 Brewster, 1999, с. 68.
  250. 1 2 Ferruli, 2003, с. 282.
  251. Елена Полякова (автор сценария), Алексей Васильев (режиссёр). [www.youtube.com/watch?v=YHrFD4A_Uys Титаник. Последняя тайна]. ВГТРК. (2012).
  252. Губачек, 2000, с. 427.
  253. 1 2 Beesley, 1960 [1912], с. 81.
  254. Губачек, 2000, с. 434.
  255. Barczewski, 2006, с. 221–2.
  256. Eaton, 1994, с. 296–300.
  257. Eaton, 1994, с. 228.
  258. Eaton, 1994, с. 232.
  259. 1 2 Губачек, 2000, с. 529.
  260. 1 2 Губачек, 2000, с. 530.
  261. Alan Ruffman, Titanic Remembered: The Unsinkable Ship and Halifax Formac Publishing (1999), p. 38.
  262. Eaton, 1994, с. 225.
  263. Eaton, 1994, с. 244–245.
  264. Розелла Турси (текстовый редактор). Титаник. После трагедии. Discovery Channel. (2012).
  265. Bartlett, 2011, с. 242–243.
  266. [www.encyclopedia-titanica.org/titanic-victim/william-thomas-kerley.html Mr William Thomas Kerley] (англ.). Encyclopedia-Titanica. Проверено 11 июня 2014.
  267. [www.encyclopedia-titanica.org/titanic-victim/william-edward-cheverton.html Mr William Frederick Cheverton] (англ.). Encyclopedia-Titanica. Проверено 11 июня 2014.
  268. [museum.gov.ns.ca/mmanew/en/home/whattoseedo/Titanic/FAQ.aspx#5 Why So Few?]. Museum.gov.ns.ca. Проверено 28 мая 2013.
  269. Butler, 1998, с. 239.
  270. [www.encyclopedia-titanica.org/titanic-guarantee-group/ Harland & Wolff : Titanic Guarantee Group] (англ.). Encyclopedia-Titanica. Проверено 14 сентября 2014.
  271. Geller Judith B. Titanic: Women and Children First. — W. W. Norton & Company, 1998. — P. 197. — ISBN 978-0-393-04666-3.
  272. [www.encyclopedia-titanica.org/titanic_passenger_list/ Titanic Passenger List]. Encyclopedia Titanica. Проверено 24 мая 2014.
  273. Mersey, 1999 [1912], с. 110–1.
  274. Дмитрий Дубинин (режиссёр), Ксения Смирнова, Мария Максимова (авторы сценария), Максим Полищук (продюсер). [vimeo.com/106087244 Титаник. Погружение в историю]. Историко-исследовательское сообщество Титаника. (13 сентября 2014). Проверено 14 сентября 2014.
  275. Eaton, 1994, с. 179.
  276. Howells, 1999, с. 94.
  277. Georgiou, 2000, с. 18.
  278. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq01Ismay01.php United States Senate Inquiry: Testimony of Joseph Bruce Ismay]. Titanic Inquiry Project. Проверено 15 апреля 2012.
  279. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq01Lightoller01.php United States Senate Inquiry: Testimony of Charles H. Lightoller]. Titanic Inquiry Project. Проверено 15 апреля 2012.
  280. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq04Fleet01.php United States Senate Inquiry: Testimony of Frederick Fleet]. Titanic Inquiry Project. Проверено 15 апреля 2012.
  281. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq02Bride01.php United States Senate Inquiry: Testimony of Harold S. Bride]. Titanic Inquiry Project. Проверено 15 апреля 2012.
  282. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq01Rostron01.php United States Senate Inquiry: Testimony of Arthur H. Rostron]. Titanic Inquiry Project. Проверено 15 апреля 2012.
  283. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq08Lord01.php United States Senate Inquiry: Testimony of Stanley Lord]. Titanic Inquiry Project. Проверено 15 апреля 2012.
  284. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq11Gracie01.php United States Senate Inquiry: Testimony of Archibald Gracie]. Titanic Inquiry Project. Проверено 15 апреля 2012.
  285. Губачек, 2000, с. 481-82.
  286. 1 2 Губачек, 2000, с. 494.
  287. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq18HadMoore01.php United States Senate Inquiry: Testimony of Herbert J. Haddock and E. J. Moore]. Titanic Inquiry Project. Проверено 15 апреля 2012.
  288. [www.titanicinquiry.org/USInq/AmInq01Marconi01.php United States Senate Inquiry: Testimony of Guglielmo Marconi]. Titanic Inquiry Project. Проверено 15 апреля 2012.
  289. Butler, 1998, с. 189.
  290. Barczewski, 2006, с. 67–8.
  291. Butler, 1998, с. 195.
  292. 1 2 Ward, 2012, с. 153–4.
  293. Губачек, 2000, с. 534.
  294. Butler, 1998, с. 191, 196.
  295. Губачек, 2000, с. 484.
  296. Губачек, 2000, с. 594.
  297. Губачек, 2000, с. 596.
  298. Hugh, 1999, с. 42.
  299. Piouffre, 2009, с. 272.
  300. Eaton, 1994, с. 310.
  301. Hugh, 1999, с. 72-3.
  302. Губачек, 2000, с. 592.
  303. Piouffre, 2009, с. 283.
  304. 1 2 Piouffre, 2009, с. 273.
  305. Валерий Шатин (ведущий), Олег Рясков (режиссёр). [www.youtube.com/watch?v=iuYiAV_DhxI Тайна века. Титаник]. «Останкино» по заказу ОАО «Первый канал». (2003). Проверено 18 мая 2014.
  306. [www.youtube.com/watch?v=6RAVkib6w-c#t=5531 Титаник. Репортаж с того света]. ООО «Телекомпания Мейнстрим». (2012). Проверено 18 мая 2014.
  307. 1 2 3 [www.diletant.ru/excursions/56945/ Титаник: памятники трагедии] (рус.). журнал. Diletant. Проверено 2 мая 2014.
  308. Губачек, 2000, с. 551.
  309. [www.uscg.mil/history/iceindex.asp Coast Guard Polar, Arctic & Other Ice Operations.]. U.S. Coast Guard Historian's Office. Проверено 22 февраля 2015.
  310. [www.huffingtonpost.com/2012/04/08/titanic-memorial-cruise-o_n_1410749.html Titanic Memorial Cruise On MS Balmoral Sets Sail] (англ.). Huffpost travel. Проверено 22 февраля 2015.
  311. Ballard, 1987, с. 205.
  312. Ballard, 1987, с. 206.
  313. Манштейн, 2013, с. 7.
  314. Марш, 1997, с. 3.
  315. [www.der-untergang-der-titanic.de/bilder-titanic/ Der Untergang der Titanic] (нем.). Проверено 13 марта 2014.
  316. [www.kenmarschall.com/night.html#Num2 Night Sinking] (англ.). Проверено 27 февраля 2014.
  317. Манштейн, 2013, с. 9.
  318. Робертсон, 1898, с. 2.
  319. Робертсон, 1898, с. 27.
  320. Lord, 1976, с. 55.
  321. [cruiselinehistory.com/the-titanic-movies-a-list-from-the-cinema-to-tv/ The TITANIC Movies – Complete List] (англ.). Проверено 1 марта 2014.
  322. [www.rottentomatoes.com/m/1056130-titanic/ Titanic (1953)] (англ.). Проверено 1 марта 2014.
  323. Марш, 1997, с. 17, 19.
  324. Марш, 1997, с. 72.
  325. Марш, 1997, с. 100.
  326. Марш, 1997, с. 4.
  327. [www.imdb.com/name/nm0528278/bio?ref_=nm_ov_bio_sm Don Lynch Biography] (англ.). IMDb. Проверено 2 апреля 2014.
  328. Ася Емельянова (автор сценария). [www.vesti.ru/videos/show/vid/411545/cid/7/# Курсом Титаника]. МБ-ГРУПП. (2012). Проверено 1 марта 2014.
  329. Todd Kappelman. [www.probe.org/site/c.fdKEIMNsEoG/b.4217913/k.AD06/Titanic_A_Critical_Appraisal.htm Titanic: A Critical Appraisal] (англ.). Probe Ministries. Проверено 4 апреля 2014.
  330. Piouffre, 2009, с. 305.
  331. Шарлотта Сёртис (продюсер). Титаник. National Geographic. (2006).
  332. Билл Пакстон (режиссёр). Что потопило Титаник?. Discovery Channel. (2011).
  333. Шон Пертви (читал текст), Аннабель Уолкер (директор картины). Непотопляемый Титаник. History Channel. (2008).

Литература

  • Aldridge, Rebecca. The Sinking of the Titanic. — Нью-Йорк: Infobase Publishing, 2008. — ISBN 978-0-7910-9643-7.
  • Роберт Баллард. The Discovery of the Titanic. — Нью-Йорк: Warner Books, 1987. — ISBN 978-0-446-51385-2.
  • Barratt, Nick. Lost Voices From the Titanic: The Definitive Oral History. — Лондон: Random House, 2010. — ISBN 978-1-84809-151-1.
  • Barczewski, Stephanie. Titanic: A Night Rememb. — Лондон: Continuum International Publishing Group, 2006. — ISBN 978-1-85285-500-0.
  • Bartlett, W.B. Titanic: 9 Hours to Hell, the Survivors' Story.. — Stroud, Gloucestershire: Amberley Publishing, 2011. — ISBN 978-1-4456-0482-4.
  • Beesley, Lawrence. The Loss of the SS. Titanic; its Story and its Lessons". The Story of the Titanic as told by its Survivors. — Лондон: Dover Publications, 1960 [1912]. — ISBN 978-0-486-20610-3.
  • Bruce Beveridge. «Titanic», The Ship Magnificent. — The History Press, 2009. — 687 с. — ISBN 978-0-7524-4606-6.
  • Hugh Brewster, Laurie Coulter. Tout ce que vous avez toujours voulu savoir sur le Titanic. — Glénat, 1999. — ISBN 2-7234-2882-6.
  • Brown, David G. The Last Log of the Titanic. — Нью-Йорк: McGraw-Hill Professional, 2000. — ISBN 978-0-07-136447-8.
  • Butler, Daniel Allen. Unsinkable: The Full Story of RMS Titanic. — Mechanicsburg, PA: Stackpole Books, 1998. — ISBN 978-0-8117-1814-1.
  • Mark Chirnside. The Olympic-class ships : « Olympic », « Titanic », « Britannic ». — Stroud: Tempus, 2004. — 349 с. — ISBN 0-7524-2868-3.
  • Cox, Stephen. The Titanic Story: Hard Choices, Dangerous Decisions. — Чикаго: Open Court Publishing, 1999. — ISBN 978-0-8126-9396-6.
  • Gill, Anton. Titanic : the real story of the construction of the world's most famous ship. — Channel 4 Books, 2010. — ISBN 978-1-905026-71-5.
  • Грейси IV, Арчибальд. The Truth about the Titanic. — Нью-Йорк: M. Kennerley, 1913.
  • Губачек, Милош. Титаник. — Попурри, 2000. — 656 с. — ISBN 978-985-15-1679-3.
  • Eaton, John P.; Haas, Charles A. Titanic: Destination Disaster: The Legends and the Reality. — Wellingborough, UK: Patrick Stephens, 1987. — ISBN 978-0-85059-868-1.
  • Eaton, John P.; Haas, Charles A. Titanic: Triumph and Tragedy. — Wellingborough, UK: Patrick Stephens, 1994. — ISBN 978-1-85260-493-6.
  • Corrado Ferruli. Titanic. — Hachette collections, 2003. — ISBN 2-84634-298-9.
  • Gleicher, David. The Rescue of the Third Class on the Titanic: A Revisionist History. — International Maritime Economic History Association, 2006. — (Research in Maritime History, No. 31). — ISBN 978-0-9738934-1-0.
  • Halpern, Samuel; Weeks, Charles. Report into the Loss of the SS Titanic: A Centennial Reappraisal. — Stroud, UK: The History Press, 2011. — ISBN 978-0-7524-6210-3.
  • Hoffman, William; Grimm, Jack. Beyond Reach: The Search For The Titanic. — Нью-Йорк: Beaufort Books, 1982. — ISBN 978-0-8253-0105-6.
  • Hutchings, David F.; de Kerbrech, Richard P. RMS Titanic 1909–12 (Olympic Class): Owners' Workshop Manual. Sparkford. — Yeovil: Haynes, 2011. — ISBN 978-1-84425-662-4.
  • Jennifer Hooper McCarty и Tim Foecke. What Really Sank the Titanic. — New Forensic Discoveries, Citadel Press Inc, 2008. — ISBN 978-0806528953.
  • Howells, Richard Parton. The Myth of the Titanic. — New York: Palgrave Macmillan, 1999. — ISBN 978-0-312-22148-5.
  • Hugh Brewster et Laurie Coulter. Tout ce que vous avez toujours voulu savoir sur le « Titanic ». — Éditions Glénat, 1999. — ISBN 2-7234-2882-6.
  • Hutchings, David F.; de Kerbrech, Richard P. RMS Titanic 1909–12 (Olympic Class): Owners' Workshop Manual. Sparkford. — Yeovil: Haynes, 2011. — ISBN 978-1-84425-662-4.
  • Эд. Марш, Джеймс Кэмерон. Титаник. — Harper Paperbacks, 1997. — 192 с. — ISBN 0006490603.
  • Евгений Манштейн. Титаник. Крушение века. — Санкт-Петербург: Любавич, 2013. — 632 с. — ISBN 978-5-86983-463-8.
  • Marshall, Logan. [www.worldcat.org/title/sinking-of-the-titanic-and-great-sea-disasters-constructed-from-the-real-facts-as-obtained-from-those-on-board-who-survived-including-descriptions-of-the-development-of-safety-and-life-saving-appliances/oclc/1328882 Sinking of the Titanic and Great Sea Disasters]. — Филадельфия: The John C. Winston, 1912. — ISBN 978-0-446-51385-2.
  • McCluskie, Tom. Anatomy of the Titanic. — Лондон: PRC Publishing, 1998. — ISBN 978-1-85648-482-4.
  • Mowbray, Jay Henry. [www.worldcat.org/title/sinking-of-the-titanic-most-appalling-ocean-horror-with-graphic-descriptions-of-hundreds-swept-to-eternity-beneath-the-waves/oclc/9176732#similar Sinking of the Titanic. Harrisburg]. — Harrisburg, Pa. : Minter Co., 1912.
  • Лорд, Уолтер. A Night to Remember. — Лондон: Penguin Books, 1976. — ISBN 978-0-14-004757-8.
  • Лорд, Уолтер. A Night to Remember. — Лондон: Penguin Books, 1987. — ISBN 978-0-670-81452-7.
  • Лорд, Уолтер. A Night to Remember. — Нью-Йорк: St. Martin's Griffin, 2005. — ISBN 978-0-8050-7764-3.
  • Lynch, Donald. An Illustrated History. — Нью-Йорк: Hyperion, 1998. — ISBN 978-0-7868-6401-0.
  • Regal, Brian. Radio: The Life Story of a Technology. — Westport, CT: Greenwood Publishing Group, 2005. — ISBN 978-0-313-33167-1.
  • Beau Riffenburgh. Toute l'histoire du Titanic. — Sélection du Reader's Digest, 2008. — ISBN 978-2-7098-1982-4.
  • Gérard Piouffre. Le « Titanic » ne répond plus. — Larousse, 2009. — ISBN 9782035841964).
  • Робертсон, Морган. [www.gutenberg.org/files/24880/24880-h/24880-h.htm Тщетность или крушение Титана]. — 1898.
  • Ryan, Paul R. [www.archive.org/stream/oceanusv2804wood#page/n3/mode/2up Oceanus]. — MA: Woods Hole Oceanographic Institution, 1985.
  • Ward, Greg. The Rough Guide to the Titanic. — Лондон: Rough Guides, 2012. — ISBN 978-1-40538-699-9.
  • Winocour, Jack, ed. The Story of the Titanic as told by its Survivors. — Лондон: Dover Publications, 1960. — ISBN 978-0-486-20610-3.
  • Широков, Алексей. Титаник. Рождение и гибель. — Вече, 2012. — 328 с. — (Морская летопись). — 2500 экз. — ISBN 978-5-4444-0117-0.
  • Фицгиббон, Шинейд. Титаник: История за час = TITANIC History in an Hour / Выпускающий редактор А. Райская. — М.: КоЛибри, 2014. — С. 36-37, 49, 57-59, 63, 66, 78, 87, 103-120, 121-126. — (История за час). — 5000 экз. — ISBN 978-5-389-07-46-2, УДК 94(100), ББК 83.3(0)6, Ф66.

Статьи

  • Хэмптон Сайдс [www.nat-geo.ru/science/41344-uvidet-titanik/ Увидеть «Титаник»] // National Geographic Россия : журнал. — 2012. — № 107. — С. 76—97.
  • Джеймс Кэмерон [www.nat-geo.ru/planet/41358-progulka-po-titaniku/ Прогулка по «Титанику»] // National Geographic Россия : журнал. — 2012. — № 107. — С. 98—107.
  • Grant Bigg, Steve Billings [media.wiley.com/PressRelease/111447/sign746.pdf The iceberg risk in the

Titanic year of 1912] (англ.) // «Significance» : журнал. — 2014.

  • Broad, William J. [www.nytimes.com/2008/04/15/science/15titanic.html?pagewanted=all&_r=0 In Weak Rivets, a Possible Key to Titanic's Doom] (англ.) // «The New York Times» : газета. — 2008.
  • Georgiou, Ioannis [www.worldcat.org/title/atlantic-daily-bulletin-journal-of-the-british-titanic-society/oclc/226001009 The Animals on board the Titanic] // Atlantic Daily Bulletin (British Titanic Society). — Саутгемптон, 2000. — С. 18. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0965-6391&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0965-6391].
  • [www.materialstoday.com/view/1618/what-really-sank-the-titanic/ What really sank the Titanic?] // Materials Today (Elsevier). — 2008.
  • Olson, Donald W.; Doescher [media.skyandtelescope.com/documents/Titanic+layout.pdf Did the Moon Sink the Titanic?] // Sky & Telescope. — 2012. — С. 34-39.

Расследования

  • Mersey, Lord. The Loss of the Titanic, 1912. — The Stationery Office, 1999 [1912]. — ISBN 0-11-702403-8.
  • [www.titanicinquiry.org/BOTInq/BOTReport/BOTRep01.php Report on the Loss of the "Titanic." (s.s.)]. — British Wreck Commissioner's Inquiry, 1912.

Ссылки

  • [daypic.ru/history/176520 Обломки «Титаника» на дне океана] (рус.)
  • [www.encyclopedia-titanica.org/titanic-passenger-list/ Список пассажиров и членов экипажа] (англ.)
  • [www.youtube.com/watch?v=rs9w5bgtJC8 Полная видео-реконструкция гибели «Титаника»] (англ.)
  • [www.youtube.com/watch?v=M3NJKx-qFjs Анимация затопления «Титаника» (отрывок из д/ф «Заключительное слово с Джеймсом Кэмероном»)] (рус.)
  • [starosti.ru/address_article.php?address=12Titanic Сообщения российских газет о крушении «Титаника»]

Отрывок, характеризующий Крушение «Титаника»

– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.