Крушение в Сан-Бернардино

Крушение в Сан-Бернардино
Последствия крушения
Подробные сведения
Дата	12 мая 1989 года
Время	7:36 AM
Место	Сан-Бернардино (Калифорния) 34°08′15″ с. ш. 117°20′39″ з. д.34.13750° с. ш. 117.34417° з. д. / 34.13750; -117.34417
Страна	США США
Железнодорожная линия	перевал Каньон
Оператор	Southern Pacific
Тип происшествия	Сход с рельсов
Причина	Неверно определённый вес поезда, недостаточное обеспечение тормозами
Статистика
Поезда	1 (SP 7551 East)
Погибшие	4
Раненые	7
Ущерб	$ 12 414 291

Крушение в Сан-Бернардино — крушение грузового поезда, произошедшее утром 12 мая 1989 года в городе Сан-Бернардино (штат Калифорния). В результате превышения скорости тяжёлый грузовой поезд компании Southern Pacific Transportation Company сошёл с рельсов в кривой пути, после чего локомотивы и вагоны врезались в дома, разрушив 7 из них, при этом погибли 4 человека, в том числе 2 местных жителя.

Спустя 13 дней, утром 25 мая на месте крушения поезда произошёл разрыв топливопровода, в результате чего возник пожар, в котором были уничтожены 11 домов и 21 автомобиль, при этом погибли 2 жителя.

Хронология событий

Предшествующие обстоятельства

Добывающая компания The Lake Minerals Corporation арендовала у дороги Southern Pacific (SP) 69 стотонных вагонов-хопперов для перевозки груза — 6835 тонн соли трона, которую следовало доставить от Розэмонда в порт Лос-Анджелеса. У добывающей компании не было своих вагонов, из-за чего она и была вынуждена брать их в аренду у дороги. Данный договор аренды вагонов между этими компаниями был уже вторым. В первом контракте было указано, что в каждый вагон будет загружаться 88 тонн соли, но по прибытии поезда в порт выяснилось, что грузоподъёмность сухогруза была куда выше, из-за чего весь его тоннаж не использовался полностью. Чтобы исправить это упущение, во втором контракте было указано, что в каждый вагон будут загружать уже по 100 тонн. При этом добывающая компания следила, чтобы каждый вагон не перегружался выше указанного в контракте, так как в этом случае общий вес груза в поезде был бы куда выше ожидаемого, а это, в свою очередь, привело бы к тому, что не весь груз можно будет погрузить на судно, а излишек придётся либо выбрасывать на землю, либо везти обратно, что повлечёт дополнительные расходы.

При отправке вагонов от дороги возникла проблема, что станционные пути в Розэмонде не могли вместить полностью состав из 69 вагонов, поэтому хопперы отправляли для формирования сцепа на соседнюю станцию Флета, куда 5 мая поступили 32 вагона, 6 мая — 15, а 8 мая — 22 вагона. Далее на станции Мохаве в программе на компьютере статус каждого вагона был изменён с «пустой» на «гружёный». Каждую поступающую из Розэмонда группу вагонов заносил в компьютер специальный служащий, причём во всех трёх случаях эти работники являлись разными людьми. Программа, в которую внесли изменения, должна была определять общий вес каждого вагона и на основании данных расчётов получать общий вес поезда. Вес тары вагонов-хопперов уже был заложен в программу по расчёту веса поезда, а потому требовалось лишь внесение данных о загрузке, но у тех, кто заносил вагоны в компьютер, данных о фактической загрузке не было. Тогда загрузку вносили «на глазок», рассчитывая, что после взвешивания на электронных весах будут занесены уже фактические данные. В результате у первой партии вагонов (32 штуки) вес груза был указан по 50 тонн в каждом, у второй партии (15 штук) — по 75 тонн, а у третьей (22 штуки) — по 60 тонн.

6 мая в офис SP в Мохаве была принесена накладная на груз, который следовало доставить в Лос-Анджелес. При этом в данной накладной не была указана загрузка каждого из вагонов, так как она уже была указана в договоре об аренде. В свою очередь, сотрудник SP увидел, что загрузка вагонов не указана, лишь когда представитель Lake Minerals уже ушёл. Тогда была сделана попытка связаться с офисом добывающей компании, но она оказалась неудачной. Тогда, основываясь на своём опыте, сотрудник SP оценил, что вагоны с солью легче вагонов с цементом, а у последних загрузка составляла 75 тонн, на основании чего загрузка каждого из вагонов с солью была оценена в 60 тонн, а в накладную была занесена загрузка 120 000 фунтов (54 000 кг). Он, конечно, видел цифру загрузки в 200 000 фунтов (91 000 кг), но решил, что это ещё из предыдущего, первого договора об аренде вагонов. При этом нигде не было сделано пометки, что вес в 120 тысяч фунтов является оценочным, а не определённым взвешиванием, поэтому эти данные позже были занесены в компьютер.

Формирование поезда

11 мая 1989 года главному диспетчеру поездов в Лос-Анджелесе позвонили со станции Мохаве и сообщили, что требуется доставить 69 вагонов с троной от Флеты до Вест-Колтона, что близ Лос-Анджелеса. Тем же вечером в 21:00 в Бейкерсфилде в офис дороги Southern Pacific заступила на работу локомотивная бригада, состоящая из машиниста, помощника машиниста и тормозильщика, после чего в 21:15 помощник машиниста позвонил в Мохаве и сообщил, что они будут вести поезд MJLBP1-11, который, в свою очередь, получил обозначение Экстра 7551 Восточный (Extra 7551 East). На фургоне железнодорожников в 22:30 доставили на станцию Мохаве, где они получили документы на поезд, в том числе и сведения о загрузке, опубликованные после обработки на компьютере. Состав, который следовало составить, состоял из 69 вагонов с солью, общим весом 6151 тонна.

Локомотивная бригада должна была принять в Мохаве сцеп из трёх тепловозов, после на них прибыть во Флету, где прицепить находящиеся на боковом пути вагоны, а по пути к Лос-Анджелесу на узловой станции Палмдейл-2 дополнительно прицепить ещё сзади пару вспомогательных тепловозов, так как на пути находился крутой подъём в 22 ‰ через горы Сан-Габриэль. Затем в 23:00—23:30 машинист сообщил диспетчеру, что выданный под поезд локомотив, который до этого находился в «холодном» состоянии, почему-то не запускается. Тогда ему было предложено использовать находящийся поблизости тепловоз № 8278 (SP 8278), чтобы его прицепить к текущей сплотке и уже из него осуществлять управление. Всего в сплотке были три тепловоза EMD SD45 номера 8278, 7551 и 7549, а также один EMD SD45T-2 номер 9340. В 00:15 уже 12 мая бригада выехала из Мохаве и направилась во Флету.

На станции Флета в восточной горловине велись ремонтные работы, поэтому диспетчер направил сплотку тепловозов дальше на восток до станции Ансель и там ожидать на боковом пути. В Ансель бригада поезда 7551-Восток прибыла в 00:40, а в 01:15 направилась обратно во Флету, осуществляя при этом управление из тепловоза 9340. Во Флете через западную горловину локомотивы были прицеплены к вагонам, после чего поезд направился сперва в Мохаве. Как впоследствии утверждал машинист, он зарядил перед отправлением тормоза, но в процессе следования проверка тормозов на эффективность не проводилась. Зато было отмечено, что реостатный тормоз на 9340 работает с перебоями. В Мохаве локомотив был перецеплен, поэтому теперь он находился с восточного конца поезда, а управление вновь велось из 8278. Помощник поездного диспетчера не изучал данные компьютерных расчётов и не знал, что по ним вес груза составлял 6551 тонну. Вместо этого он, опираясь на свой опыт, предположил, что на самом деле поезд весит 8900 тонн, а четырёх имеющихся в голове тепловозов будет недостаточно для преодоления всех подъёмов, которые начинаются после станции Денис, включая опасный перевал Кэджон. Тогда вспомогательный локомотив заранее был вызван с Палмдейла до Обана.

Подъём в горы

Тепловозы EMD SD45, SD45T-2 и SD40T-2 дороги Southern Pacific, аналогичные локомотивам поезда 7551

В 03:35 поезд 7551-Восток отправился со станции Мохаве. Машинист и его помощник находились в головном локомотиве 8278, а тормозильщик должен был сидеть во втором локомотиве (7551), но он ушёл в третий (7549), так как на втором не работал обогрев кабины. До Обана поезд доехал без замечаний, при этом машинист определил, что реостатное торможение на головном локомотиве работает нормально. Находящийся на третьем локомотиве помощник передал, что слышал, как на его локомотиве также работал данный тормоз. По прибытии в Обан поезд был поставлен на боковой путь и стал ожидать толкача. Локомотив-толкач в свою очередь состоял из двух тепловозов: EMD SD45 (номер 7443) и EMD SD40T-2 (номер 8317). В 05:06 диспетчер велел бригаде толкача прицепиться к хвосту поезда 7551. В 05:30 машинисту головного тепловоза было сообщено о выполнении сцепления и опробовании тормозов. Информацию о весе поезда локомотивная бригада толкача не запрашивала.

Члены основной локомотивной бригады остались на тех же местах, что и по прибытии в Обан, после чего весь состав отправился со станции. Машинисты головного и вспомогательного локомотивов практически не вели между собой радиосвязь на протяжении подъёма, пока в 07:03 поезд не прошёл вершину перевала.

Крушение

Зная примерный вес состава и что у него в распоряжении 6 тепловозов (4 спереди и 2 в хвосте), оборудованных реостатным тормозом, машинист головного локомотива определил скорость спуска как 25 миль (40 км) в час, что на 5 миль (8,0 км) в час ниже максимально допустимой для поезда с данным числом локомотивов. В начале спуска машинист начал применять реостатное торможение, одновременно с этим задействовав пневматические тормоза вагонов, дав в них давление в 8 фунтов (3,6 кг). Затем он спросил у машиниста толкача, как у них работают электрические тормоза, на что ему ответили, что тормоза на максимуме. Данную информацию машинист расценил как подтверждение того, что и на вспомогательном локомотиве электрический тормоз работает нормально.

Поначалу всё шло нормально, но затем помощник машиниста сказал машинисту, что скорость начала расти выше 30 миль (48 км) в час, на что машинист увеличил давление в тормозах до 10 фунтов (4,5 кг). Кратковременно скорость уменьшилась, однако потом снова начала расти, поэтому давление в тормозных цилиндрах было повышено до 14 фунтов (6,4 кг). Все эти действия давали лишь кратковременный эффект, но не приводили к заметному снижению скорости, а станцию Каньон поезд прошёл на скорости 31 миля (50 км) в час, когда тормозное давление составляло уже 18 фунтов (8,2 кг). После Каньона шли несколько кривых, сопротивление от прохождения которых позволило несколько сбросить скорость, но затем пошёл уже прямой путь, на котором поезд вновь стал ускоряться.

Давление в тормозах было повышено до 20 фунтов (9,1 кг), а затем уже до 26 фунтов (12 кг), что соответствовало полному служебному торможению, но грузовой поезд не сбавил ход, а к 07:30 он уже разогнался до 45 миль (72 км) в час. Увидев, что скорость достигла такой величины, машинист вспомогательного локомотива сразу задействовал экстренное торможение. Как он позже рассказал следователям, он знал, что в этом случае отключатся реостатные тормоза тепловозов для предотвращения заклинивания колёсных пар, но не видел другого выбора, чтобы остановить состав. Со слов автомобилиста, которые ехал по шоссе, параллельного железной дороге, поезд мчался вниз быстрее обычного, а из под него начал выходить голубоватый дым. Этот дымок заметил и помощник машиниста основного локомотива, о чём предупредил машиниста. Выглянув назад, машинист головного локомотива также увидел, как из под колёс стал валить густой дым светло-голубого цвета.

Основной машинист дал команду своему помощнику сообщить, что у них вышедший из-под контроля поезд. Связаться с поездным диспетчером не удалось, поэтому в 07:33:48 была установлена радиосвязь с дежурным по станции Вест-Колтон, после чего передано^[кем?]: У нас небольшая проблема. Мы не знаем, сможем ли мы остановить поезд. Мы только что прошли Дайк. Когда машинист вспомогательного локомотива услышал это невнятное сообщение, то, схватив трубку, закричал: Я объявляю мэйдэй, мэйдэй. Очистите радиоэфир. Мы едем быстрее 90 миль (145 км) в час и разгоняемся. Понимая, что поезд полностью вышел из-под контроля, машинист толкача сел позади кабины спиной к стенкам и упёрся ногами.

В 07:37:09 локомотивная бригада объявила, что с поездом произошла чрезвычайная ситуация и что его скорость уже более 90 миль (145 км) в час. По мнению машиниста, поезд ехал уже со скоростью около 100 миль (161 км) в час, когда у границы Сан-Бернардино он при проходе правого поворота сошёл с рельсов. Опрокинувшись на бок, локомотивы и вагоны промчались по земле и врезались в дома.

В результате крушения были разбиты 5 тепловозов и 69 вагонов, то есть практически весь поезд, груз (соль) рассыпан, разрушено 680 фут (210 м) железнодорожного пути. На земле под обломками домов погибли 2 ребёнка. На поезде погибли тормозильщик и помощник машиниста головного локомотива. Машинист головного локомотива получил перелом рёбер, но выжил.

Пожар на топливопроводе

Крушение произошло в месте, под которым на небольшой глубине проходил топливопровод, по которому в свою очередь осуществлялась перекачка нефтепродуктов. Поэтому уже в начале разбора обломков вагонов все были предупреждены, что глубина залегания трубопровода небольшая, а потому надо быть осторожным. Также краской было показано примерное местонахождение этого опасного объекта.

Но 25 мая в 08:05:25 на насосной станции в Колтоне датчики вдруг зафиксировали падение давления, после чего уже в 08:05:38 автоматика отключила насосы. Увидев сигнал о падении давления, персонал станции также объявил тревогу. В это же время в Сан-Бернардино жители увидели, как в небо взметнулся странный белый фонтан, а затем пошёл белый дождь. Спустя считанные секунды свидетели услышали сильный гул, повернувшись в сторону которого увидели, как возникло большое пламя, быстро распространявшееся по улицам. Многие свидетели указывали, что странный фонтан, предшествующий взрыву, возник в том месте, где менее пары недель до этого произошло крушение поезда.

В результате пожара было уничтожено несколько домов и машин, при этом погибли два жителя.

Расследование

Крушение поезда

Как удалось определить из показаний машинистов головного и вспомогательного локомотивов (8278 и 7443), реостатные тормоза на них работали нормально. Второй тепловоз (7551) в головной сплотке был в «холодном» состоянии, а потому тормоза на нём не работали. Относительно третьего (7549) машинист думал, что электрическое торможение на нём работало. Но проверка записей с бортовых самописцев показала, что силового тока на самом деле не было, то есть тормоза фактически не работали. Относительно вспомогательного локомотива было установлено, что на втором тепловозе (8317) реостатное торможение было отключено за четыре дня до происшествия (8 мая 1989 года), но информация об этом не была доведена до машиниста головного локомотива. Таким образом, из 6 тепловозов реостатный тормоз был лишь на 3, то есть лишь на половине.

Состав состоял из 69 вагонов-хопперов, из которых 38 принадлежали SP, а остальные 31 арендовали у дороги Denver and Rio Grande Western Railroad (DRGW). Вагоны дороги SP имели длину 48 ф. 9 д. (14 859 мм), массу тары 60 300 фунтов (27 352 кг), грузоподъёмность 202 700 фунтов (91 943 кг) и максимальный вес брутто 263 000 фунтов (119 295 кг). Вагоны дороги DRGW в свою очередь имели длину 51 ф. 8 д. (15 748 мм), массу тары 63 500 фунтов (28 803 кг), грузоподъёмность 199 500 фунтов (90 492 кг) и максимальный вес брутто 263 000 фунтов (119 295 кг). Общий вес тары всего состава из 69 вагонов был определён как 2130 тонн.

Каждый вагон имел четыре оси, а его тормозная система включала восемь тормозных колодок (по одной на колесо), то есть всего на 69 вагонов приходилось 276 осей и 552 колодок. Также тормозная система каждого вагона включала грузовой авторежим, предотвращающий заклинивание колёсных пар при малой загрузке. Следователи смогли проверить 142 вагонные колёсные пары, из которых на 109 имелись признаки перегрева из-за чрезмерного торможения. Из тормозных колодок удалось проверить 160 штук, из которых 36 были сожжены, 102 имели признаки перегрева и сильного износа, а 22 оказались сильно изношены. Колёсные пары и тормозные колодки тепловозов также имели признаки перегрева и сильного износа из-за чрезмерного торможения. Оба машиниста также свидетельствовали, что пневматические тормоза их локомотивов работали нормально. Таким образом, пневматические тормоза поезда были полностью исправны.

Тогда следователи решили проверить вес поезда и обнаружили, что вес состава из вагонов определён как 6151 тонна, при этом загрузка каждого вагона была указана в 120 000 фунтов или 60 тонн. Но в этом случае общий вес груза получался около 4740 тонн, при том, что вес груза по контракту должен был составлять 6835 тонн. То есть фактический вес поезда на самом деле был 8965, или на 45 %, почти в полтора раза, больше. В этом случае требуется уже как минимум 6 тепловозов с полностью исправными реостатными тормозами, чтобы поддерживать скорость на спуске в диапазоне от 25 до 30 миль/ч, тогда как фактически таких было лишь 3, то есть вдвое меньше требуемого. Когда же поезд начал разгоняться быстрее 30 миль/ч, машинист стал постепенно увеличивать нажатие пневматических тормозов, но в сложившейся ситуации данное действие уже не было эффективным, так как от этого лишь сильнее разогревались тормозные колодки, при это происходит снижение коэффициента трения, да и сами пневматические тормоза при скорости выше 25 миль/ч уже малоэффективны. Когда же часть тормозных колодок сточилась до металлической основы, эффективность тормозов резко упала, и в результате прирост скорости только увеличился.

Локомотивная бригада не знала фактического веса поезда, иначе бы для проводки поезда использовала больше локомотивов, либо на уклоне ещё сильнее снизила скорость, чтобы пневматические тормоза были более эффективными. Но из-за ошибки в бумагах она не знала этого, поэтому поезд 7551 был фактически изначально обречён на неуправляемый спуск.

Культурные аспекты

Катастрофы в Сан-Бернардино показаны в третьем сезоне канадского документального телесериала «Расследования авиакатастроф» в специальном эпизоде «Сорвавшийся поезд».

Литература

• [en.wikisource.org/wiki/Index:NTSB_-_Railroad_Accident_Report_-_Derailment_on_May_25,_1989.djvu Railroad accident report—Derailment of Southern Pacific Transportation Company freight train on May 12, 1989 and subsequent rupture of Calnev petroleum pipeline on May 25, 1989—San Bernardino, California] (англ.). Национальный совет по безопасности на транспорте (19 June 1990). Проверено 13 мая 2016.

Ссылки

• [yandex.ru/video/search?text=Сорвавшийся+поезд Сорвавшийся поезд]. Яндекс.Видео. Проверено 17 июля 2015.

Отрывок, характеризующий Крушение в Сан-Бернардино

– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.