Крыленко, Николай Васильевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Крыленко Николай Васильевич»)
Перейти к: навигация, поиск
Николай Васильевич Крыленко<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Народный комиссар юстиции СССР
20 июля 1936 — 19 января 1938
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Николай Михайлович Рычков
Народный комиссар юстиции РСФСР
май 1931 — 20 июля 1936
Предшественник: Янсон, Николай Михайлович
Преемник: Булат, Иван Лазаревич
Прокурор РСФСР
май 1929 — 5 мая 1931
Предшественник: Янсон, Николай Михайлович
Преемник: Вышинский, Андрей Януарьевич
Председатель Верховного Суда СССР
28 ноября 1923 — 2 февраля 1924
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Александр Николаевич Винокуров
Верховный Главнокомандующий Российской армии
12 ноября 1917 — 14 марта 1918
Предшественник: Духонин, Николай Николаевич
Преемник: должность упразднена
Вацетис, Иоаким Иоакимович
 
Рождение: 2 (14) мая 1885(1885-05-14)
с. Бехтеево, Сычёвский уезд, Смоленская губерния, Российская империя
Смерть: 29 июля 1938(1938-07-29) (53 года)
Расстрельный полигон «Коммунарка», Московская область, СССР
Отец: Василий Абрамович Крыленков
Мать: Ольга Александровна
Супруга: Елена Розмирович[1]
Партия: РСДРП с 1904
Образование: Санкт-Петербургский университет
Харьковский университет
Профессия: юрист
 
Награды:

Никола́й Васи́льевич Крыле́нко (партийная кличка — Абрам; 2 [14] мая 1885, с. Бехтеево, Смоленская губерния — 29 июля 1938, Расстрельный полигон «Коммунарка», Московская область) — советский государственный и партийный деятель, Верховный главнокомандующий российской армии после Октябрьской революции 1917 года. Кандидат в члены ЦИК СССР 1—4 созывов, член ЦКК ВКП(б) в 1927—34 гг.





Биография

Дед: Абрам Корнеевич Крыленков.

Отец: Василий Абрамович Крыленков.

Мать: Ольга Александровна.

В 1890 году вместе с семьёй переехал в Смоленск, где отец Крыленко редактировал газету «Смоленский вестник» оппозиционного направления. В 1902 семья переехала в Кельцы, а затем Люблин, где отец получил должность акцизного чиновника.

В 1895 году поступил в классическую гимназию в Люблине, которую окончил в 1903 г. Осенью 1903 г. поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Участвовал в студенческих собраниях и уличных демонстрациях. Член партии большевиков с декабря 1904 года.

Революционная деятельность

В апреле 1905, скрываясь от грозившего ареста, выехал из Петербурга домой и вернулся в университет только к августу 1905 г. В это время учёба в университете фактически остановилась, сменившись политическими митингами внутри университета. Крыленко председательствовал на митинге, состоявшемся 13 октября в Технологическом институте, где Хрусталёв-Носарь предложил образовать Совет рабочих депутатов.

Вёл агитацию в рабочих районах Петербурга. В феврале 1906 года во время выборов в первую Думу работал в качестве агитатора большевиков, которые призывали бойкотировать выборы. В мае — начале июня 1906 года — один из самых острых критиков деятельности Думы на многочисленных митингах в Петербурге[2]. Сотрудничал в «Призыве» и «Волне».

С 1906 нелегал, был агитатором московского комитета РСДРП(б). В июне 1906 уехал за границу в Бельгию и Францию, откуда в ноябре 1906 г. вернулся в Петербург, где работал под фамилиями «Рено», «Гурняк», «Абрамов». 5 июня 1907 года арестован в Петербурге на заводе Крейтона под фамилией «Постников» и предан военно-окружному суду по обвинению в участии в военной организации. Всего по этому процессу обвинялось 19 человек, из них трое (Крыленко, Кирнос и Зеленко) 16 сентября 1907 были оправданы судом. После освобождения немедленно уехал в Финляндию, снова принял участие в партийной работе, был снова арестован на Финляндском вокзале и, отсидев месяц в тюрьме, 6 декабря 1907 был освобождён и выслан на родину в Люблин.

Позже отошёл от партийной деятельности. В 1909 написал брошюру «В поисках ортодоксии», в которой теоретически рвал с социал-демократией, оценённую в 1937 партийным руководством как «имеющую синдикалистский уклон». Весной 1909 г. Крыленко сдал экзамены и получил диплом об окончании университета. Работал преподавателем литературы и истории в частных польских школах в Люблине и Сосновицах.

С 1911 работал в большевистской газете «Звезда», затем перешёл в «Правду». Весной 1911 года был вызван в австрийскую Галицию к Ленину, жившему тогда в Кракове.

В 1912—1913 годах отбывал воинскую повинность вольноопределяющимся в 69 Рязанском полку.

Был прикомандирован партией к социал-демократической думской фракции. 11 декабря 1913 снова арестован и выслан из Санкт-Петербурга на два года в Харьков, где экстерном закончил юридический факультет Харьковского университета. В июле 1914 эмигрировал в Австрию, а оттуда в Швейцарию. Участвовал в Бернской партийной конференции в марте 1915.

В июне 1915 вместе с женой Еленой Розмирович отправлен в Москву на нелегальную работу[1]. По возвращении в Москву в ноябре 1915 вновь арестован. Как уклоняющийся от службы офицер, был отправлен в Харьков, где просидел в тюрьме до апреля 1916 г., когда был мобилизован и отправлен в действующую армию с «сопроводительной», в которой требовалось принять меры против пропаганды с его стороны. Крыленко был присвоен чин прапорщика, он был офицером службы связи в 13 Финляндском стрелковом полку 11 армии Юго-Западного фронта[3][4].

Революция 1917 года

После Февральской революции вел агитацию среди солдат. Распространял газету «Правда». Был избран председателем сначала полкового, затем дивизионного и армейского комитетов 11-й армии. Вел большевистскую агитацию в войсках Юго-Западного фронта. 3 мая был делегирован в Петроград, где выступал на собраниях Петроградского совета и съезда фронтовиков, призывая к прекращению войны.

Вернувшись на фронт, вошел в конфликт с большинством армейского комитета и сложил с себя обязанности председателя. Как представитель РСДРП выступал на общефронтовом съезде в Кременце. В качестве представителя меньшинства делегирован от армейского комитета на I Всероссийский съезд Советов.

В июльские дни был в Киеве. Был арестован в Могилёве в июле 1917 и препровожден в Киев, где против него было возбуждено дело по обвинению в государственной измене. Освобожден в сентябре 1917 по приказу военного министра Верховского. Сентябрь и октябрь провел в работе по подготовке Октябрьской революции.

В советском руководстве

26 октября (8 ноября) 1917 года Крыленко вошёл в первый состав Совнаркома в качестве члена Комитета по делам военным и морским (вместе с В. А. Антоновым-Овсеенко и П. Е. Дыбенко).

9 (22) ноября 1917 года Ленин и Крыленко потребовали от главковерха генерала Н. Н. Духонина немедленно вступить в мирные переговоры с австро-германским командованием. Духонин отказался, заявив, что такие переговоры может вести только центральное правительство, но не командующий армией. После этого ему объявили, что его снимают с поста главнокомандующего, но он должен продолжать выполнять свои обязанности до прибытия нового главнокомандующего, которым был назначен Крыленко[5].

Крыленко отдал приказ всем частям прекратить боевые действия и самостоятельно начать переговоры с немцами. 20 ноября (3 декабря) Крыленко с отрядом прибыл в Могилёв, где отстранил от должности генерала Н. Н. Духонина. Духонин был арестован и на автомобиле привезён на железнодорожный вокзал, где его отвели в вагон Крыленко. Однако по городу распространились слухи, что генерал Корнилов со своим полком идёт на Могилёв. У поезда собралась толпа революционных солдат и матросов, требующая выдать Духонина. Крыленко прибыл к вагону и попытался остановить толпу, но уговоры не подействовали, и Духонин был убит[4].

В феврале-марте 1918 года Крыленко был членом Комитета революционной обороны Петрограда. 4 марта подал заявление на имя председателя Совнаркома В. И. Ленина с просьбой освободить его от обязанности Верховного главнокомандующего и комиссара по военным делам. 13 марта постановлением Совнаркома просьба Крыленко была удовлетворена, а должность главнокомандующего упразднена.

С марта 1918 — член коллегии наркомата юстиции РСФСР. С мая — председатель Революционного (Верховного) трибунала, одновременно в октябре 1920 — декабре 1922 годов заведующий управлением охоты и член коллегии наркомата земледелия РСФСР.

С декабря 1922 по 1929 — заместитель наркома юстиции РСФСР и старший помощник прокурора РСФСР. В своей работе «Беседы о праве и государстве» (М., 1924) отождествлял принуждение, осуществляемое государством, с эксплуатацией и на основании этого делал вывод о том, что советское право, как и буржуазное, является эксплуататорским — отсюда одна из задач социалистического строительства — свертывание правовой формы Советского государства[6]. В 19291931 — прокурор РСФСР. С 5 мая 1931 по 1936 — народный комиссар юстиции РСФСР. С 20 июля 1936 по 15 января 1938 — народный комиссар юстиции СССР.

10 февраля 1935 выступил с докладом на совещании работников юстиции Северного края в Архангельске.[7]

Активно боролся с Вышинским и Винокуровым (председатель Верховного Суда СССР) за влияние в системе органов юстиции СССР. Итогом этой борьбы стала гибель Крыленко и его людей, победа группировки Вышинского.

В 1938 на первой сессии Верховного Совета СССР Н. В. Крыленко подвергся критике, формально — за то, что тратил слишком много времени на альпинизм, «когда другие работают»[8]. Вскоре после этого снят со всех постов, исключён из ВКП(б) и арестован. Расстрелян 29 июля 1938 по приговору ВКВС. Захоронен на полигоне «Коммунарка». В 1956 реабилитирован за отсутствием состава преступления.

Адреса в Москве

В 1920-е годы Крыленко проживал в доме № 9 по Георгиевскому переулку (ныне Вспольный переулок) — особняке, построенном Ф. Шехтелем в 1913 году.
В 1930-е годы проживал в Доме Наркомфина — Новинский бульвар, дом 25, корп. 1, квартира 46.
Жена — Железняк З. А.

Отзывы современников о личности Крыленко

Советский военачальник, участник Октябрьской революции Василий Васильев написал воспоминания, в которых отмечает увлечённость Крыленко шахматами, альпинизмом и охотой, а также блестящие организаторские способности.[9]

Интересные факты

  • В аресте и рассмотрении дела Крыленко с последующим расстрелом принимал участие его личный враг Вышинский. Также Вышинский активно участвовал в репрессировании почти все членов группы Крыленко.
  • Брат наркома Владимир Васильевич Крыленко был арестован 26 июля 1937 года по обвинению в контрреволюционной деятельности и расстрелян на полигоне «Коммунарка» 15 марта 1938 года. Реабилитирован за отсутствием состава преступления 10.08.1955.
  • Увлекался альпинизмом. Возглавил экспедицию 1932 года к пику Гармо (Памир). Был одним из первых награждён званием «Заслуженный мастер альпинизма», учрежденным в 1934 году ЦИК СССР.
  • Увлекался шахматами, руководил соответствующими спортивными обществами, в 1924—1938 годах редактировал шахматный журнал и впоследствии газету «64». Возглавлял шахматную организацию СССР, инициатор трёх международных турниров в Москве (1925, 1935, 1936).
  • Был эсперантистом и носил на груди зелёную звезду.

Награды

Память

В память о Николае Васильевиче Крыленко названы улицы в различных населённых пунктах государств бывшего СССР.

Библиография

Напишите отзыв о статье "Крыленко, Николай Васильевич"

Примечания

  1. 1 2 [www.hrono.info/biograf/bio_r/rozmirovich.html Розмирович Елена Федоровна]
  2. Оболенский В. А. Моя жизнь. Мои современники. — Париж: YMCA-PRESS, 1988. — С. 351.
  3. Политические деятели России 1917. Биографический словарь. — М., 1993
  4. 1 2 Архипенко В. К. Член Комитета по военным и морским делам Н. В. Крыленко // Первое Советское правительство. — М.: Политиздат, 1991. — С. 120—144.
  5. Елизаров М. А. [www.dissercat.com/content/levyi-ekstremizm-na-flote-v-period-revolyutsii-1917-goda-i-grazhdanskoi-voiny-fevral-1917-ma Левый экстремизм на флоте в период революции 1917 года и гражданской войны: февраль 1917 — март 1921 гг.]. — СПб., 2007. — 578 с.
  6. www.problemyprava.ru/Pp_3(2012).pdf с. 114
  7. Бдительность, ещё раз бдительность. //Советская юстиция. М., 1935. — № 10 — С. 1-4.
  8. oldgazette.ru/siskusstvo/18011938/18011938-2.djvu (см. речь М. Д. Багирова)
  9. Васильев В. Е. [militera.lib.ru/memo/russian/vasilev_ve/17.html И дух наш молод]. — Воениздат, 1981. — 368 с. — 65 000 экз.

Литература

  • Крыленко Н. В. Автобиография // Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат. Изд. Советская энциклопедия, 1989. Стр. 465—469.
  • Мысовский И. Е. От Нальчика до Сухума. (Через Эльбрус, Теберду и по Военно-Сухумской дороге) / С предисл. Н. В. Крыленко. — М.: Р. О. Т., 1928. — 53 с.: ил.
  • Ваксберг А. И. Прокурор республики. Крыленко: Докум. повесть / Худож. Д. Шимилис. — М.: Мол. гвардия, 1974. — 191 с.: ил.
  • Матюшин М. Преданность: Повесть о Николае Крыленко. — М.: Политиздат. Пламенные революционеры, 1976. — 344 с, ил.
  • Симонов Е. Д. Человек многих вершин: Николай Васильевич Крыленко. (1885—1938) / Симонов Евгений Дмитриевич. — М.: ФиС, 1969. — 192 с.: ил.
  • Симонян М. Н. Его профессия — революция. Документальный очерк о жизни и деятельности Н. В. Крыленко.-2-е изд., доп.-М.: Знание, 1985.— 144 с.
  • Смирнов Н. Г. Репрессированное правосудие. — М.: Гелиос АРВ, 2001. — 432 с.: ISBN 5-85438-017-X/- C.25-50.
  • Гродзенский С. Я. Лубянский гамбит / Гродзенский Сергей Яковлевич. — М.: Терра — спорт: Олимпия пресс, 2004. — 285 с.: ил.
  • Якупов Н. М. Трагедия полководцев. — М.: Мысль, 1992. — С. 41—65. — 349 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-244-00525-1.
  • Млечин Л. М. Полководцы — Революционеры. СПб., 2015 год, изд. ООО Торгово-издательский дом «Амфора»

Ссылки

Отрывок, характеризующий Крыленко, Николай Васильевич

Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.