Крысовы

Крысовы
Период	XVII век–настоящее время
Родина	Вятская земля
Подданство	Вятская земля, Великое княжество Московское, Русское царство, Российская империя, СССР, Российская Федерация.

Кры́совы — вятский род.

Происхождение фамилии

В ранних переписях встречается следующие варианты написания фамилии Крисов, Крысов, Кирисов, Кирысов и Кырысов.

Kырыс — основа, лежащая во всех вариантах фамилии, в татарском языке имеет значение: суровый, строгий. Таким же по характеру был человек, носивший это прозвище.

По другой версии в основе фамилии лежит имя Крыс — производная форма канонических мужских имён: Хрисанф или Крискент. К началу XX века имя Хрисанф вышло из широкого употребления, а имя Крыс подверглось переосмыслению по звуковому совпадению с хорошо знакомым словом «крыса». Основатель рода Крысовых был из простого сословия, так как именно обиходно-уменьшительная, а не полная форма его имени попала в документальные источники.

В то же время, среди старообрядцев-кержаков, среди которых также были вятские Крысовы, распространены такие фамилии, как Выдрин и Бобров.

История рода

Пращуры Крысовых жили в окрестностях села Истобенск, ныне Оричевский район, Кировская область, Россия.

Перепись 1710 года указывает несколько черносошных крестьян с этой фамилией, исключительно проживающих в Истобенском стане Орловского уезда.

Tак в починке Агафоновском учтены Бажен Гаврилович, Федор Васильевич, каждый в своем дворе и с семьёй. В Костромитинском починке — Никита Федорович, Тимофей Агапович. Брат последнего Филип Агапович проживал в починке Самсона Перев(а)лова.

В XVIII веке началась массовая миграция внутри Вятской губернии. Из-за нехватки пахотных земель многодетные крестьянские семьи были вынуждены оставлять насиженные отцовские вотчины. Крестьяне будучи свободными переселялись на восток, колонизируя слабозаселенные вотские земли. Так представители рода появились в Нолинском, Уржумском и Глазовском уездах. При этом возникающие починки нередко брали имена своих основателей. Об этом свидетельствуют сохранившиеся до наших дней деревни Крысовы, Крысово, Крысовщина, Крысичи, Крысинцы и Крысы.

Представители рода

• Крысов Василий Семёнович — танкист-ас, ветеран Великой Отечественной войны;
• Крысов Давид Абрамович — оружейных дел мастер Ижевского завода, «царский кафтанщик»;
• Крысов Леонтий — наставник вятских федосеевцев середины XIX века, проживал в Крысовском починке Нолинского уезда.

Ссылки

• [rodnaya-vyatka.ru/books/piscovaya-kniga-orlova-goroda-s-uezdom-1629-goda-elektronnyy-variant Писцовая книга 1629 г. Орловского уезда]
• [rodnaya-vyatka.ru/books/perepisnaya-kniga-orlova-i-volostey-1678 Переписная книга посадских дворов Орлова, тяглых и оброчных деревень и дворов в волостях переписи Михайла Петровича Воейкова и подьячего Федора Прокофьева 1678 года]
• [census1710.narod.ru/perepis/1209_1_1034_1.htm Переписная книга 1710 года Вятского пригорода Орлова и уезда] (РГАДА. Ф.1209. Оп.1. Д.1034. Л.5-115об.)

Отрывок, характеризующий Крысовы

Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.