Крюйс, Корнелиус

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Корнелий Иванович Крюйс
Kornelius Crøys<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
вице-президент Государственной Адмиралтейств-коллегии
5 (16) декабря 1717 — 3 (14) июня 1727
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Сиверс, Пётр Иванович
 
Рождение: 14 июня 1655(1655-06-14)
Ставангер, Норвегия
Смерть: 3 (14) июня 1727(1727-06-14) (72 года)
Санкт-Петербург, Российская империя
Имя при рождении: Нильс Ульсен
 
Военная служба
Годы службы: 1698—1727
Принадлежность:
Род войск: Флот
Звание: адмирал
Командовал: Балтийский флот

Корнелиус Крюйс (норв. Kornelius Crøys; нидерл. Cornelis Cruijs; в России — Крюйс[1] Корнелий (или Корнилий) Иванович; 14 июня 1655, Ставангер — 3 (14) июня 1727, Санкт-Петербург) — русский адмирал (1721) норвежского происхождения, первый командующий Балтийским флотом (1705—1713).





Биография

Детство

Человек, прославившийся как Корнелиус Крюйс, родился 14 июня 1655 года в норвежском городе Ставангере, в семье портного Уле Гундфастесена (? — ноябрь 1668) и его жены Апелуне Кук (1627 — 23 мая 1705). Мальчик родился до того, как его родители поженились, поэтому официальную дату его рождения родители перенесли на 2 года позже[2]. При крещении, проведённом по лютеранскому обряду[3], мальчик был наречён Нильсом Ульсеном. Будущий российский адмирал изменил своё имя и фамилию только после поступления на голландскую службу[4]. Семья Крюйса была небогатой, но, по понятиям XVII века, и не бедствовала: на отца Нильса Ульсена работал подмастерье, а сам Уле Гундфастесен вырастил шестерых детей — двух девочек и четверых мальчиков, в числе которых был и Нильс[5]. Дом семьи Гундфастесенов располагался в районе Беккенклейва, где в настоящее время (на 1999 год) находится резиденция мэра Ставангера. Когда Нильсу было 7 лет, его семья переехала из Беккенклейва и поселилась на косогоре напротив современной набережной Скаген, чуть ниже и в стороне от существующей башни Валбергторнет. Новый дом семьи Нильса находился всего в 30 — 40 метрах от гавани Ставангера: юный Нильс Ульсен рос в буквальном смысле слова на морском берегу, поэтому неудивительно, что свою взрослую жизнь он связал именно с морем[6].

Жизнь в 1668—1695 годах

В ноябре 1668 года Нильс потерял отца[7]. Вскоре после смерти последнего мать Нильса, Апелуне, отправила 14-летнего подростка Нильса Ульсена в море, определив его, вероятнее всего, на голландский корабль, который и доставил Нильса в Нидерланды[8]. Дальнейшее продвижение Крюйса на голландской службе произошло во многом благодаря его связям с Норвегией[5] и норвежцами — во времена молодости Крюйса между Нидерландами и юго-западной Норвегией существовали тесные связи[9].

О последовавших 12 годах жизни Корнелиуса Крюйса практически ничего не известно. По собственному признанию Крюйса, в 16721673 годах (то есть во время Второй англо-голландской войны) он служил матросом в голландском флоте[10]. Вновь имя будущего адмирала появляется в источниках лишь в 1680 году. Уже тогда он являлся капитаном торгового судна «Африка», бравшего на борт в Лиссабоне соль, сахар и фрукты[3]. Письменные сведения о его морских плавания в этот период отличаются скудостью и крайней неполнотой. Из голландских документов известно лишь, что он работал на девятерых судовладельцев и до поступления на службу в Амстердамское адмиралтейство (1696) побывал в трёх частях света: Европе, Азии, Америке[3]. Подлинно известно, что он посетил Испанию, Португалию, Нидерланды, Данию и некое итальянское государство. Сам же Крюйс, в одном из собственных писем, утверждал, что служил шести монархам и трём республикам[11].

В 1681 году Крюйс женился на молодой девушке по имени Катарина Фоогт, дочери голландского капитана и купца Клааса Пиетерсона Фоогта и его супруги Жаннетье Янс. Оба новобрачные были протестантами: Крюйс принадлежал к лютеранской церкви, а Катарина — к реформатской. В браке с Катариной у Крюйса родилось пятеро детей, из них двое скончались в детском возрасте. Трое остальных — дочь Юханна (1682) и двое сыновей, Ян (1688) и Рудольф (1690) очень редко видели отца на протяжении многих лет[12].

Крюйс часто ходил на торговых судах в Португалию и Испанию (островной порт Кадис Крюйс посетил ещё во время своей юности). Также он водил корабли в Южную Америку с грузами для голландской колонии Кюрасао, кроме того, занимался доставкой товаров на Кубу. Некоторые исследователи также полагают, что в эти рейсы Крюйс занимался распространённой в ту эпоху работорговлей[3]. Водил Крюйс корабли и в Ост-Индию, в последней, а также в Нидерландах он занимался подъёмом затонувших кораблей[3].

Карьера капера

Во время своих плаваний Крюйсу приходилось и каперствовать. Такого рода занятия в эпоху первоначального накопления капитала были обычным делом капитанов хорошо вооружённых торговых судов. Так однажды, около 1689 года, на обратном пути с Кубы он взял в качестве приза шедшее из Санто-Доминго французское купеческое судно[12].

Но через два года удача отвернулась от самого Крюйса. В то время шла война между Францией и Нидерландами и корабль Крюйса на пути из Испании в Нидерланды захватили французские каперы. В октябре 1691 года его бывший корабль каперы привели на буксире во французский порт Брест, а самого его бросили в тюрьму[13].

Попав в столь сложную жизненную ситуацию 36-летний Крюйс не отчаялся. Он обратился к своей семье в Ставангер за доказательствами, что он является норвежцем, то есть датским подданным. Так как Дания не находилась на тот момент в состоянии войны с Францией, то в том случае, если бы Крюйс получил необходимые документы, подтверждающие его датское подданство, захват его корабля и арест его самого следовало бы по французским законам признать неправомерным. Почти полгода Крюйс провёл в тюрьме, прежде чем полицмейстер Ставангера по запросу его матери отослал метрику Крюйса во Францию, а матери выдал её копию[13]. После того как Крюйс заручился необходимыми доказательствами своей принадлежности к датскому подданству, французские власти «выразили сожаление» по поводу захвата капитана корабля из нейтрального государства, освободили его из тюрьмы и вернули корабль[14].

Несмотря на выпавшие на его долю неприятности и на по-прежнему продолжавшуюся войну, Крюйс на протяжении трёх последующих лет продолжал совершать челночные плавания между Кадисом и Амстердамом. Какие грузы доставлял он из Испании в Нидерланды, неизвестно. Из Нидерландов же в Испанию он доставлял сыр, который охраняло от корабельных крыс пять кошек[14]. После двадцатипятилетних плаваний по морям и океанам капитан Крюйс стал очень деятельным и искусным специалистом по навигации и кораблевождению, а кроме того, приобрёл хороший военно-морской опыт[14].

Служба в голландском Адмиралтействе и переход на русскую службу

В 1696 году Корнелиус Крюйс завершил свою службу на торговых судах частных судовладельцев и начал служить в амстердамском Адмиралтействе. Хотя Крюйс и был приписан к военному ведомству, тем не менее военного чина он не имел[15]. Поначалу Крюйсу представили лишь временную работу на три месяца, но с октября 1696 года он получил постоянную должность унтер-экипажмейстера. В круг его обязанностей в течение двух лет входили снаряжение и надзор за нидерландскими военными кораблями[16].

Жизнь на берегу обернулась для Крюйса непредвиденными неприятностями. В сочельник 1696 года расчёт с бондарем за несколько корабельных бочек, починенных им для Крюйса, обернулся для последнего неприятной историей. Бондарь, недовольный низкой оплатой, в бешенстве покинул меблированные комнаты жилища Крюйса, а затем вернулся с большой оравой своих приятелей и крепко ударил унтер-экипажмейстера прямо по лицу, в результате чего Крюйс, моряк немалого роста (около 190 см) был опрокинут на спину, после чего напавшая на него орава ушла, оставив его с больной головой[16].

В новом, 1697 году, влиятельные чиновники амстердамского Адмиралтейства возложили на Корнелиуса ответственность за недостачи в казне, одновременно обвинив его в погрузке недоброкачественного продовольствия на одно из нидерландских судов. Зимой 1698 года возникла новая проблема — над Крюйсом нависла угроза увольнения и безработицы: война 1688—1697 годов наконец завершилась, а заключение мира влекло за собой неизбежное последствие — сокращение личного состава в военно-морском флоте[16]. Внезапно на жизненном горизонте Крюйса появилась новая надежда: друг Корнелиуса, амстердамский бургомистр Николаас Витсен в ноябре 1697 года намекнул ему, что русский царь Пётр I желает нанять Крюйса для строительства русского военно-морского флота[17].

Пётр I, в то время находившийся в Нидерландах в составе Великого посольства, первоначально надеялся нанять на русскую военно-морскую службу прославленного голландского вице-адмирала Гилля Шхея, однако тот отклонил предложение царя и со своей стороны вежливо предложил вместо себя кандидатуру Корнелиуса Крюйса[18]. Общаясь с голландскими офицерами и кораблестроителями во время своего обучения на голландских верфях, царь Пётр слышал много лестных отзывов о Корнелиусе Крюйсе, моряке, обошедшем весь мир[18]. По свидетельству очевидцев, Пётр I встречался с Крюйсом и «был очень им доволен»[18]. Вероятно, благоприятное впечатление царя от встреч с Крюйсом, а также рекомендации Николааса Витсена, бывшего давним другом Петра I[17], позволили Крюйсу поступить на русскую военно-морскую службу. Сначала Крюйс колебался, принять или не принять предложение царя Петра: Россию в те времена «считали форпостом варварства перед европейской цивилизацией»[17], но в конце концов, он согласился и 9 апреля 1698 года подписал контракт о своём поступлении на русскую службу. По условиям контракта Корнелиус Крюйс получил чин вице-адмирала, годовой оклад в размере 9000 гульденов (годовой оклад вице-адмирала нидерландского флота составлял на тот момент 2400 гульденов[18]), аванс в размере полугодового жалованья, а также возможность получить прежнюю должность в амстердамском Адмиралтействе, если он не захочет продлить контракт с русскими властями через 3—4 года. В том случае, если неприятель захватит Крюйса в плен, царь обязывался его выкупить[19]. Кроме этого, Крюйсу был предоставлен личный переводчик — Иван Кропоткин, говоривший по-голландски, двое служителей, личный секретарь, пять человек прислуги, среди которых был и лютеранский пастор[20].

В июне 1698 года на борту одного из четырёх кораблей отправлявшихся в Россию с 600 нанятыми в период Великого посольства голландскими моряками, мастерами и подмастерьями, Корнелиус Крюйс покинул Нидерланды. По пути в Россию Крюйс передал своей матери и сестре копию составленного им перед отбытием из Нидерландов завещания, касающегося имущества, унаследованного им в Ставангере от отца. 15 августа 1698 года Крюйс высадился в Архангельске, а ещё через месяц прибыл в Москву[21].

Работа в Воронеже (1698—1702)

Пётр I, возвратившийся из Великого посольства в Москву на несколько недель ранее Крюйса, встретил вице-адмирала со всеми почестями[22]. И вскоре Крюйс вместе с царём отправился в Воронеж, куда и прибыл в конце октября 1698 года.

Пётр I, по прибытии в Воронеж, поручил Крюйсу надзор за уже имевшимися в Воронеже кораблями и верфями. Однако, флот, построенный учреждёнными Петром I кумпанствами, оказался в негодном состоянии: Крюйс держался мнения, что полагаться на корабли этого флота не стоит и необходимо приступать к строительству совершенно нового флота с использованием наиболее современных для того времени технологий, ведя строительство силами наиболее квалифицированных корабелов[23].

Принявшись за вверенное ему дело, Крюйс проявил свойственный ему энтузиазм и крайнюю непримиримость к некачественной работе, медлительности и лени[24]. За весну 1699 года вице-адмирал осуществил сразу несколько дел, которые Пётр I едва ли считал выполнимыми, когда поручал их Крюйсу. Адмирал отремонтировал и привёл в «доброе» состояние 58 военных судов, считавшихся до того непригодными для плавания. Одновременно Крюйс возглавил работы по закладке 60 новых кораблей, а также сделал черновые чертежи первого русского 58-пушечного линейного корабля «Гото Предестинация» («Божие Предвидение») и совместно с царём Петром надзирал за его строительством[25].

После смерти в марте 1699 года первого главы русского военно-морского ведомства — Франца Лефорта, на его место царь назначил Фёдора Алексеевича Головина — человека совершенно не разбиравшегося в морском деле и, как полагает Тургрим Титлестад, получившего назначение на этот пост только для того, чтобы не слишком раздражать недругов царя Петра, очень болезненно воспринимавших назначения иноземцев, таких как Патрик Гордон и Франц Лефорт на высокие «командные» должности[26]. Корнелиус Крюйс стал ближайшим советником Головина и фактически «истинным руководителем флота»[25].

14 августа 1699 года, вице-адмирал Крюйс во главе русской флотилии из 10 боевых кораблей и 2 галер, отобранных для похода лично Петром I, вышел из Азовского моря на корабле «Благое начало». Флагманом флотилии был 46-пушечный корабль «Крепость» под командованием капитана Памбурга. Вице-адмиралу была поручена важная миссия — доставить в целости и сохранности русского посла Е. И. Украинцева в Стамбул для заключения с турками мирного договора — необходимой гарантии нейтралитета Турции накануне уже намеченного открытия Россией военных действий против Швеции на Балтике[27].

На рассвете 18 августа 1699 года корабли флотилии Крюйса, на борту одного из которых находился русский царь, бросили якорь в гавани Керчи. Русские корабли в Керчи встретил турецкий флот в составе 4 военных кораблей и 9 галер: оба флота салютовали друг другу из пушек[28]. Турецкая сторона в лице коменданта Керчи Гасан-паши узнав, что русский флот, сопровождающий посольство Украинцева, намерен двигаться Чёрным морем до Стамбула, в течение одиннадцатидневных переговоров добивалась отказа русской стороны от её первоначальных планов, и предложила посольству Украинцева двигаться к Стамбулу сухопутным путём[28]. В итоге переговоров турки пошли на уступки русской делегации, в состав которой входил и Корнелиус Крюйс[29], и разрешили посольству Украинцева двигаться в Стамбул морем на русском 46-пушечном корабле «Крепость» в сопровождении 1 турецкого корабля. По-видимому, основная заслуга в благоприятном для русской стороны итоге переговоров принадлежала Крюйсу, который будто бы с недипломатичной прямотой заявил после длительных и нерезультативных переговоров:

В таком случае [в случае срыва переговоров] русским будет проще отыскать дорогу от Керчи до Константинополя, чем туркам в обратном направлении[30].

После благополучной отправки посольства Украинцева Крюйс возвратился в Воронеж. Вплоть до 1702 года Крюйс продолжал трудиться в Воронеже. Он по-прежнему занимался ремонтом и снабжением кораблей Азовского флота. Помимо выполнения своих основных обязанностей, вице-адмирал Крюйс уделял немалое внимание и работам по картографированию Азовского моря и реки Дон, начатым до него русскими и голландскими специалистами. Итогом этой деятельности вице-адмирала стала точная карта Азовского моря и устья реки Дон, изданная в Нидерландах в 1704 году, пользуясь которой можно было проводить российский флот через мелководное устье Дона в Азовское море, и из Азовского моря далее в Чёрное[25].

Подписи

Крюйс в Архангельске (март—август 1702 года)

В марте 1702 года после четырнадцатидневного пути Крюйс прибыл в Архангельск[31]. Вице-адмиралу лично Петром I было поручено заняться укреплением оборонительной системы города для предотвращения повторных попыток шведов уничтожить единственный русский торговый порт, через который осуществлялась вся внешняя тогровля Русского государства с Западной Европой[32]. Так, весной 1702 года русским послом в Нидерландах Андреем Артамоновичем Матвеевым была раздобыта информация о подготовке шведами более крупной, чем в 1701 году, экспедиции против Архангельска[33].

После прибытия в Архангельск вице-адмирал быстро установил, что с военной точки зрения состояние Архангельска было безнадёжно плохо: крепостные сооружения города были запущены, а два корабля, захваченные в 1701 году у шведов, не были боеспособны и никто не нёс ответственности за их непригодное к военно-морской службе состояние[17]. Несмотря на то, что имелись и оборудование и люди для починки как кораблей, так и укреплений, архангельский воевода Алексей Петрович Прозоровский утверждал, что не получал от царя никаких приказов о начале работ, а поэтому не видел причин содействовать Крюйсу в обоих этих начинаниях[17].

Так как Крюйс имел под своим командованием 1200 архангельских солдат, он захотел привлечь их к ремонту запущенных городских крепостных сооружений. Однако архангельский воевода вновь воспрепятствовал в этом деле Крюйсу. Пользуясь своими служебными полномочиями, он саботировал деятельность вице-адмирала, приказав солдатам выполнять только те задачи, которые сам считал нужными, а неповиновавшихся своему приказу — пороть. В ответ на протесты Крюйса, воевода отвечал: «В Архангельске правит воевода, а не вице-адмирал»[17]. Исход противостояния между Крюйсом и Прозоровским неизвестен.

Несмотря на противодействие местного воеводы, кое-что для укрепления Архангельска было сделано. Крюйс, как командир архангельской эскадры инспектировал её корабли в Белом море и плавал до знаменитого Соловецкого монастыря. Кроме того, вице-адмирал собирал сведения о ситуации в дельте Северной Двины. Итогом его деятельности стало сосредоточение в руках вице-адмирала важной информации об имевшихся в этой местности ресурсах для борьбы со шведами[33].

Пётр I, прибывший в конце мая 1702 года из Москвы в Архангельск, сразу после своего приезда занялся строительством архангельских фортификаций и новых военных кораблей. Однако сведения о том, потребовал ли он от Крюйса личного отчёта о происшедших в Архангельске событий, отсутствуют[33].

Поездка в Нидерланды

В августе 1702 года Пётр I покинул Архангельск, поручив вице-адмиралу Крюйсу чрезвычайно важное для России задание. Северная война требовала наравне с новыми поставками оружия новых имевшихся за рубежом знаний, а также новых офицеров и рядовых, поэтому Крюйс должен был «добыть» их в Нидерландах, произведя необходимые закупки и найм необходимых русской армии и флоту офицеров и рядовых. Задание, порученное Петром I Крюйсу, было своеобразным знаком доверия царя к Крюйсу. «Вице-адмирал прибыл в Амстердам с государственными тайнами России и мог предать давшего ему поручение царя Петра»[34], но очевидно, что царь Пётр доверял репутации Крюйса и знал, что Корнелиус Крюйс этого никогда не сделает.

Крюйс, отправившийся из Архангельска на голландском судне в августе 1702 года, прибыл в Амстердам в сентябре или октябре того же года[35]. Одним из наиболее приятных и лёгких заданий для Крюйса было порученное ему издание «Атласа реки Дона» — результат его собственных кропотливых картографических трудов. Атлас был в итоге издан в 1703 году в амстердамском издательстве[35].

Перед отправлением в Россию Крюйсу было дано два главных поручения. Первым из них было размещение 150 русских юношей на нидерландских военных кораблях для практического обучения морскому делу. Однако, по приезде в Голландию с воплощением этого поручения возникли серьёзные трудности. Хотя старый друг Крюйса, амстердамский бургомистр Николаас Витсен, входивший в состав руководства нидерландской Ост-Индской компании, и сделал всё от него зависевшее, ему не удалось добиться приёма юношей на корабли. Крюйс вместе со своими подопечными прибыли в Нидерланды слишком поздно осенью, когда нидерландские суда уже были полностью укомплектованы экипажами для зимнего плавания[35]. К тому же даже секретарь Амстердамского Адмиралтейства Де Вилде, благожелательно отнёсшийся к просьбе обратившегося к нему Крюйса, отметил, что многие из русских ещё слишком юны, чтобы быть допущенными на суда.

И вновь вице-адмирал оказался в ситуации, казавшейся безнадёжной. Он нёс персональную ответственность за полторы сотни юношей, которые не говорили ни на каком ином языке, кроме родного. Крюйсу изо дня в день надо было заботиться об их пропитании и жилье и отчаянно искать выхода из сложившегося положения[35].

Несмотря на возникшие проблемы, Крюйсу, тем не менее, удалось пристроить несколько человек на ост-индские суда, ещё нескольких юношей ему удалось разместить на китобойных судах, шедших в ледяную Гренландию. Всех своих прочих учеников ему пришлось устраивать в окрестностях Амстердама учениками кузнецов, портных, плотников и инструментальщиков. Собственное отчаяние из-за невозможности трудоустройства русских молодых людей Крюс выразил в письме в Россию. В нём он писал, что легче было бы устроить на службе 2000 взрослых русских, чем полторы сотни этих юношей. К тому же из-за начавшейся войны за испанское наследство, в которую оказались втянуты Нидерланды, условия жизни в Амстердаме ухудшились[36]. Крюйс, которому не удалось устроить всех своих подопечных даже учениками местных ремесленников, осознавал, что полсотни оставшихся могут быть восприняты как угроза для безработных голландцев, а потому предложил в письме царю Петру I оплатить за собственный счёт школьное обучение оставшихся неустроенными, и брался удостоверить, что некоторые юноши сами просились в школу, а также подчёркивал, что в этой большой группе юношей есть много очень одарённых[36]. Он писал:

Думаю, что великий государь никогда лучшее дело не сотворил, ниже сие, что ребят дал во учение. Если в воле моей было, и я бы ребят ещё год в немецкой школе подержал и тогда бы их отдал докторскому, медицинскому и философскому учению[36].

Летом 1703 года разрешение на отправку в школу 33 юношей было вице-адмиралу дано. Крюйс написал Ф. А. Головину, что выполняет это задание с радостью; он послал также в Москву выписки из писем юношей, чтобы показать, что они проявляют способности и прилежание. Царя Крюйс заверял в том, что на всём протяжении своего пребывания в Амстердаме он будет заботиться о них, как о собственных детях[36].

Во время своего местопребывания в Амстердаме вице-адмирал Корнелиус Крюйс не забывал и о втором главном поручении царя Петра I — найме новых офицеров и матросов, закупке оружия и боеприпасов. В первое время Крюйсу удавалось нанимать морских офицеров и матросов на русскую службу, но успехи вице-адмирала в этом начинании стали всё больше тревожить амстердамское Адмиралтейство. Найм голландских моряков на русскую службу ставил под угрозу срыва набор в военно-морской флот республики Соединённых провинций, участвовавших в грозившей стать затяжной Войне за испанское наследство. В марте 1703 года нидерландскими властями было предписано завершить кампанию по набору личного состава на корабли в четырнадцатидневный срок (при этом запрещался найм матросов на частные суда), и лишь только через месяц этот запрет был снят, а Крюйс продолжил свою работу по вербовке людей на русскую военно-морскую службу. Поскольку в Нидерландах в связи с ведением войны имелся дефицит квалифицированных моряков, Крюйс не был удовлетворён числом людей, нанятых им в Нидерландах. Поэтому часть моряков была нанята им в Норвегии, на обратном пути в Россию[36]. Всего же в 1703—1704 годах Крюйсом было нанято 96 морских офицеров и матросов. Осенью 1703 года, благодаря стараниям Крюйса, в Архангельск с первыми кораблями прибыли около 450 нанятых Крюйсом человек, в том числе 190 женщин и детей. В 1704 году в Архангельский порт прибыло ещё 177 голландцев[36] >. Среди них были и деятели искусства: скульпторы, живописцы и архитекторы[37].

Многие из людей, прибывших летом 1704 года вместе с возвратившимся в Россию Крюйсом, позднее прославились и достигли высоких званий и должностей. Так, Крюйс привёз с собой будущего полярного путешественника и адмирала Витуса Беринга, канцлера и генерал-адмирала Генриха Иоганна Фридриха Остермана, адмирала Питера Бредаля, а также и некоторых менее известных, но не менее важных в истории русского военно-морского флота лиц: шаубенахта Вейбранта Шельтинга, капитана 1 ранга Хенрика Весселя, капитан-командора Питера Брандта и капитана Тёрреса Тране (оба последних были родом из Ставангера)[38].

Хотя и нидерландским властям не слишком по душе было то, что Крюйс отнимает у них моряков, тем не менее, русским закупкам оружия они были очень рады, несмотря на имевшееся перед шведами обязательство не поставлять России оружие и боеприпасы. Тому, что члены амстердамской ратуши закрывали глаза на продажу России оружия, Крюйс был обязан своему другу Николаасу Витсену[39].

Многосторонняя одарённость и деятельность Крюйса выразилась в том, что одновременно с упомянутыми делами он поддерживал контакты с царём. Норвежец следил за политическими и военными инициативами с учётом развития событий на Балтике и постоянно участвовал в дипломатических дискуссиях с представителями других, помимо Нидерландов, государств… не следует исключать возможности и того, что он играл важную роль в русской разведывательной сети, о чём в Западной Европе едва ли не подозревали… В общем, мы можем сказать, что Крюйс не только наблюдал за обучением русских военно-морскому делу, набирал офицеров и матросов, закупал оружие, но и играл роль в большой политике. Трудясь в Нидерландах, он действовал в геополитических интересах России на Европейском континенте… Трудно себе представить, как страна и Пётр достигли бы столь благоприятных результатов, если бы не личные усилия и вклад в дело Корнелиуса Крюйса[39].

Служба в 1704—1710 годах

Возвращение в Россию и новое назначение

После возвращения в Россию летом 1704 года Корнелиусу Крюйсу поручили заведовать вооружением кораблей Балтийского флота, всеми чинами судовых команд[40]. Вице-адмирал осуществлял надзор за строительством жилья для рабочих, строивших Санкт-Петербург, и отвечал за противопожарную безопасность и защиту построек от невских наводнений. Одновременно он разработал проект собственного дома, известного как «дворец Крюйса», который был начат постройкой в 1705 году и представлял собой двухэтажный деревянный дом, объединивший в себе особенности русского, голландского и норвежского стилей[37]. Дом размещался на участке между Адмиралтейством и дворцом Петра I (на месте будущего здания Большого Эрмитажа), двор простирался до Греческой улицы. С 1719 по 1723 года по проекту Г. Маттарнови и Н. Гербеля на набережной Невы возводится новый адмиральский дом в 18 окон с пристанью. «дворец Крюйса» считался одним из самых роскошных в городе. Внутри двора был разбит сад в стиле барокко[41] и выстроена кирха.

Оборона Котлина

Осенью 1704 года вице-адмирал прибыл на остров Котлин. Главной задачей К. И. Крюйса было как можно скорее укрепить оборонительные сооружения острова для успешного отражения готовящегося нападения на Котлин шведской эскадры под руководством тёзки Крюйса адмирала Корнелиуса Анкаршерны и недопущения захвата острова шведами. Захват Котлина шведским десантом грозил полной блокадой устья Невы и уничтожением строившегося Санкт-Петербурга. Весной 1705 года Крюйс был назначен командующим Балтийским флотом и командиром сухопутных частей, дислоцированных на Котлине[40]. К этому времени на острове было завершено строительство артиллерийской батареи, строившейся под руководством сына Крюйса, Яна. Батарея получила название «Св. Яна», «Сант-Яна» или просто «Ивановская» — в честь Яна Крюйса[42][43].

Дальнейшая служба

Послужной список

  • 1698 год — Принят в русскую службу в Голландии из капитанов, и пожалован чином вице-адмирала. Составил первые правила морской службы, заимствуя их из голландского и датского уставов. Принимал участие в найме для флота многих иностранцев, с которыми и прибыл в Россию в том же году. Отправлен в Воронеж, где занимался устройством заводимых там адмиралтейства и флота.
  • 1699 год — Участвовал в Керченском походе, командуя кораблём «Благое начало»; во время плавания по Дону производил опись реки и составил её атлас и описание плавания флота по Дону от устья реки до Воронежа, и от Таганрога до Керчи, и обратно.
  • 1700 и 1701 годы — Занимался устройством флота в Воронеже.
  • 1702 год — Укреплял Архангельск, командуя архангельскою эскадрой, плавал с ней в Белом море до Соловецкого монастыря и селения Нюхча в Онежском заливе, а осенью отправился на иностранном купеческом судне в Голландию.
  • 1703 год — Находился в Голландии, заведуя наймом иностранцев для русского флота, и распределением по кораблям, портам и школам посланных с ним русских для обучения морскому делу и адмиралтейским мастерствам.
  • 1704 год — Через Архангельск возвратился из Голландии в Петербург; по прибытии вступил в управление Балтийским флотом. Установил порядок в распределении команд по судам, в снабжении судов и адмиралтейства припасами, продовольствии и обмундировании морских служителей.
  • 1705 год — Начальствовал обороной Котлина и флотом, расположенным у Кроншлота, имея флаг на корабле «Дефам»; отразил нападение сильнейшего шведского флота, имевшего намерение разорить Петербург.
  • 1706 год — Стоял с флотом у Кроншлота, имея флаг на корабле «Олифант».
  • 1707 год — Имея флаг на корабле «Дефам», находился во флоте под начальством адмирала Апраксина, и выходил в первое крейсерство к Красной Горке.
  • 1708 год — Имея флаг на корабле «Олифант», находился с флотом у Кроншлота, в полной готовности отразит нападение пришедшего на вид Котлина шведского флота.
  • 1709 год — Начальствовал флотом, стоявшим у Котлина, имея флаг сначала на корабле «Олифант», а потом на корабле «Думкрат».
  • 1710 год — Начальствуя флотом и имея флаг на корабле «Олифант», сопровождал до Бьёорке посланный к Выборгу транспорт с провиантом и осадной артиллерией. Производил промер фарватеров у Кроншлота. На случай войны с Турцией, осенью, послан в Воронеж, для приготовления к кампании Азовского флота.
  • 1711 год — Имея флаг на корабле «Меркуриус», начальствовал эскадрой Азовского флота, стоявшею в таганрогской гавани. По заключении мира с Турцией, отправился в Петербург; деятельно принялся за улучшение адмиралтейств в Петербурге и на Котлине; при последнем заведовал устройством гавани и казарм.
  • 1712 год — Командовал флотом, стоявшим у Кроншлота, имея флаг на корабле «Рига»; высылал некоторые из судов своей эскадры преследовать отделившихся от шведского флота крейсеров, и, впоследствии, за преждевременное прекращение погони, подвергся суду. На свадьбе государя занимал «отцово» место.
  • 1713 год — Находился с эскадрой в плавании, имея флаг на корабле «Рига»; посланный к Ревелю для соединения с пришедшими туда из заграницы покупными кораблями, встретил и преследовал три неприятельских корабля. Во время этой погони корабли «Выборг» и «Рига» сели на мель, другие же прекратили погоню. Корабль «Рига» удалось снять с мели, а «Выборг» был сожжён.
  • 1714 год — Обвиненный по суду, в потере корабля и упущении неприятеля, а также и за прекращение погони, приговорён к смертной казни, заменённой ссылкой в Казань, куда он немедленно и отправился.
  • 1715 год — Возвращён из ссылки и назначен заведовать адмиралтейскими и экипажескими делами.
  • 1716 год — За медлительность в снабжении Ревельской эскадры получил строгий выговор государя, с угрозой, «ежели впредь так поступать будете, то можете живот свой потерять».
  • 1717 год — Был послан в Ревель для принятия мер обороны порта и стоявших в нём судов от ожидаемого нападения шведов.
  • 1717 год — 15 декабря, назначен вице-президентом Адмиралтейств-коллегии, и состоял в этой должности до самой кончины.
  • 1721 год — 22 октября, по случаю заключения мира со шведами произведён в адмиралы.
  • 1722 год — За отсутствием графа Апраксина, исправлял его обязанность по управлению флотом и портами.
  • 1723 год — За небытность на «водяной ассамблее» подвергся штрафу в 50 рублей.
  • 1725 год — За болезнью нередко в коллегию не ездил, а дела подписывал на дому.
  • 1727 год — 3 июня скончался в Петербурге. Погребён в Амстердаме.

Память

Напишите отзыв о статье "Крюйс, Корнелиус"

Примечания

  1. В русских документах начала XVIII века встречаются также другие варианты написания фамилии: Крейс и Крейц.
  2. Титлестад, 2003, с. 9.
  3. 1 2 3 4 5 Титлестад, 2003, с. 29.
  4. Титлестад, 2003, с. 9—10.
  5. 1 2 Титлестад, 2003, с. 132.
  6. Титлестад, 2003, с. 135.
  7. Титлестад, 2003, с. 137.
  8. Титлестад, 2003, с. 134.
  9. Титлестад, 2003, с. 28.
  10. Ден, Джон. История Российского флота в царствование Петра Великого / Кротов П. А. — СПб.: Историческая иллюстрация, 1999. — С. 151.
  11. Титлестад, 2003, с. 31.
  12. 1 2 Титлестад, 2003, с. 29—30.
  13. 1 2 Титлестад, 2003, с. 30.
  14. 1 2 3 Титлестад, 2003, с. 30—31.
  15. Титлестад, 2003, с. 32.
  16. 1 2 3 Титлестад, 2003, с. 11.
  17. 1 2 3 4 5 6 Титлестад, 2003, с. 12.
  18. 1 2 3 4 Титлестад, 2003, с. 26.
  19. Титлестад, 2003, с. 12—13, 27.
  20. Титлестад, 2003, с. 27.
  21. Титлестад, 2003, с. 11, 13.
  22. Титлестад, 2003, с. 14.
  23. Титлестад, 2003, с. 14—15.
  24. Титлестад, 2003, с. 16.
  25. 1 2 3 Титлестад, 2003, с. 17.
  26. Титлестад, 2003, с. 16—17.
  27. Титлестад, 2003, с. 18—19.
  28. 1 2 Титлестад, 2003, с. 18.
  29. Титлестад, 2003, с. 19—20.
  30. Титлестад, 2003, с. 20.
  31. Титлестад, 2003, с. 38.
  32. Титлестад, 2003, с. 36—37.
  33. 1 2 3 Титлестад, 2003, с. 40.
  34. Титлестад, 2003, с. 41.
  35. 1 2 3 4 Титлестад, 2003, с. 42.
  36. 1 2 3 4 5 6 Титлестад, 2003, с. 43.
  37. 1 2 Титлестад, 2003, с. 50.
  38. Титлестад, 2003, с. 45—46.
  39. 1 2 Титлестад, 2003, с. 44.
  40. 1 2 Шереметьев Б. Шпага адмирала Крюйса // Морской сборник : журнал. — 1989. — № 6. — С. 84.
  41. Титлестад, 2003, с. 7 илл., об.
  42. Раздолгин А. А., Скориков Ю. А. Кронштадтская крепость. — Л.: Стройиздат, 1988. — С. 25. — 420 с.
  43. Титлестад, 2003, с. 57.

Литература

Библиография

  • Крейс К. И. [memoirs.ru/texts/Kreis1850.htm Экстракт из журнала, держанного от господина вице-адмирала Крейса на пути из Москвы на Воронеж, с Воронежа на Азов… 1699 г.] // Записки Гидрографического департамента Морского Министерства. — 1830. — Т. 8. — С. 367—394.
  • Cruys C. Nieuw Pas-Kaart Boek, behelsende de groote Rivier Don of Tanais, na deselfs waaragtige gelegen heydt-strekking, en cours, vande Stadt Woronets, tot daar hy in Zee valdt met zyn invloeiende stroomen, eilandten, steden, dorpen, klooasters etc… = Новая чертёжная книга, содержащая великую реку Дон, или Танаис, по её истинному положению, расширению и течению, и города Воронежа даже до того, где оная в море впадает со своими втекущими реками, островами, городами, деревнями, монастырями и проч… — Амстердам: Издательство Гендрика Дункера, 1703. — P. 16.  (нид.)

Источники

  • Письма и бумаги Петра Великого / Бычков А. Ф. — СПб.: Государственная типография, 1887. — Т. 1.
  • Письма и бумаги Петра Великого / Бычков А. Ф. — СПб.: Государственная типография, 1889. — Т. 2.
  • Письма и бумаги Петра Великого / Бычков А. Ф. — СПб.: Государственная типография, 1893. — Т. 3.
  • Whitworth, Charles. An account of Russia as it was in the year 1710. — Strawberry-Hill, 1758. — P. 158.
  • Юст Юль [www.memoirs.ru/rarhtml/1273Juel.htm Записки Юста Юля датского посланника при русском дворе (1709—1711)] // Щербачёв, Ю. Н. Русский архив, 1892. — Кн.1. — Вып. 3. — С. 273—304; Кн.2. — Вып. 5. — С. 35—74; Вып. 7. — С. 319—333; Кн.3. — Вып. 9. — С. 5—48; Вып. 11. — С. 241—262. — 1899.

Статьи

Книги

  • Берх, В. Н. Жизнеописание российского адмирала К. И. Крюйса. — СПб., 1825.
  • Ден, Джон. История Российского флота в царствование Петра Великого. — СПб.: Историческая иллюстрация, 1999. — 192 с. — ISBN 5-89566-006-1.
  • Лурье В. М. Морской биографический словарь: Деятели Российского флота XVIII века / Научные редакторы: С. С. Атапин, А. Б. Морин. — СПб.: Информационный центр «Выбор», 2005. — 352 с. — 1000 экз. — ISBN 5-93518-037-5.
  • Титлестад Т. Царский адмирал Корнелиус Крюйс на службе у Петра Великого / Пер. с норвежского Ю. Н. Беспятых. — СПб.: Русско-Балтийский информационный центр «Блиц», 2003. — 168, [16] с. — (Многонациональный Петербург). — 1000 экз. — ISBN 5-86789-144-5.
  • Anderson R. C. Naval Wars in the Baltic. — London, 1969.  (англ.)
  • Svenska flottans historia / S. A. Svensson. — Stockholm, 1943. — Т. 2.  (швед.)
  • Sjömaktens inflytande på Sveriges historia. — Stockholm, 1929.  (швед.)

Ссылки

  • [www.corneliscruys.com/intro.htm Проект, посвящённый Корнелиусу Крюйсу]  (англ.)
  • [rostov.kp.ru/daily/24358/544350/ Ростов-на-Дону — В Публичке можно посмотреть первый атлас реки Дон]
  • [southklad.ru/forum/viewtopic.php?f=123&t=766 Атлас реки Дон К. И. Крюйса]
  • [rusdiscovery.ru/index.php?r=50 Первая съёмка р. Дон К. Крюйсом в 1699 г. «Атлас реки Дон, Азовского и Чёрного морей» (1703 г.). Азовский поход Петра I]

Отрывок, характеризующий Крюйс, Корнелиус

Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.