Крёстный отец (роман)

Крёстный отец
The Godfather
Версия издательства Signet
Жанр:	драма
Автор:	Марио Пьюзо
Язык оригинала:	английский
Дата первой публикации:	10 марта 1969

«Крёстный отец» (англ. The Godfather) — роман Марио Пьюзо, изданный в 1969 году и рассказывающий о жизни одного из могущественных мафиозных кланов Америки — семье дона Корлеоне. На русском языке впервые опубликован в журнале «Знамя» (1987, № 10, 11, 12; перевод Марии Кан и Александры Ильф). В 1972 году произведение экранизировано Фрэнсисом Фордом Копполой.

Сюжет

Действие романа начинается в августе 1945 года. Особняк дона Вито Корлеоне полон гостей: лидер самого влиятельного в Нью-Йорке мафиозного клана выдаёт замуж дочь Констанцию. Кроме неё, у главы семьи есть сыновья — Сантино (Сонни), считающийся вероятным преемником Крёстного отца; Фредерико (Фред), преданный общему делу, но не обладающий смелостью старшего брата; Майкл, выбравший для себя другую стезю — он служил добровольцем в морской пехоте, получил награды, после демобилизации поступил в Дартмутский университет.

Сицилиец Вито Андолини, покинувший родные места в подростковые годы и взявший в Америке новое имя — Корлеоне (в честь деревни в которой он проживал), в течение многих лет формировал свою империю, устраняя противников и беря под покровительство тех, кто нуждался в поддержке. Его легальным бизнесом является поставка оливкового масла , также он имеет подпольные структуры это азартные игры и проституция , однако общий контроль клана Корлеоне простирается на многие сферы, включая властные и силовые структуры; это могущество раздражает представителей «пяти семей» Нью-Йорка.

Вскоре после свадебных торжеств Крёстный отец соглашается принять дельца Вергилия Соллоцо, но на его просьбу помочь деньгами и правовой защитой в проекте, связанном с наркотрафиком, отвечает отказом. Стоящий за Соллоцо клан Татталья рассчитывает, что после смерти неуступчивого дона власть в семье Корлеоне перейдёт к более сговорчивому и менее опытному Сонни . На Крёстного отца совершается покушение, он попадает в больницу.

В начавшуюся межклановую войну оказывается втянутым и Майкл, прежде не желавший участвовать в семейном бизнесе. Брошенный вызов заставляет его встретиться с Соллоцо и прикрывающим его капитаном полиции Макклоски; убив в ресторане обоих, Майкл покидает Америку и укрывается на Сицилии. Там его настигает весть о том, что брат Санни застрелен. Вопреки ожиданиям, дон Корлеоне после гибели Сантино не отвечает ударом на удар: собрав глав самых крупных американских «семей», он призывает их прекратить междоусобицы. Одновременно он предпринимает действия по легальному возвращению Майкла в Америку.

Вернувшись в Нью-Йорк, Майкл в течение трёх лет перенимает опыт у отца, постепенно удаляющегося от дел, вникает в особенности бизнеса, обрастает связями. Дон Корлеоне не скрывает, что перемирие с представителями враждебных синдикатов — мера вынужденная и временная: «Месть — это блюдо, которое нужно подавать холодным». Однако дождаться, когда реализуются их общие замыслы, Крёстный отец не успевает: он внезапно умирает от инфаркта.

На похороны съезжаются главы всех нью-йоркских мафиозных объединений; лидер одного из них — дон Барзини — предлагает Майклу обсудить дальнейшие условия мирного сосуществования. Тот узнаёт, что за этим предложением стоит предательство Тессио — одного из caporegime семьи Корлеоне, мечтающего взять власть в свои руки. Тессио убивают. От пуль гибнут Барзини, Татталья и бывший сицилийский охранник по имени Фабрицио, оказавшийся изменником. С помощью гарроты люди Корлеоне лишают жизни Карло Рицци — мужа Констанции, причастного к смерти Санни. Расправившись со всеми, кто посягает на империю Крёстного отца, и обеспечив развитие семейного бизнеса на Западе, младший сын дона Корлеоне обретает репутацию главы самого мощного клана Соединённых Штатов и получает титул «дон Майкл».

Художественные особенности

Произведения, рассказывающие о деятельности мафиозных структур и их влиянии на общество, выходили в свет задолго до появления книги Марио Пьюзо; многие из них были написаны на основе архивов полиции и могли использоваться автором «Крёстного отца» в качестве рабочих материалов, помогающих насытить роман необходимыми подробностями. Однако, в отличие от других писателей, Пьюзо отказался как от документальной хроники, созданной на основе криминальных очерков, так и от «канонического изображения» жизни гангстеров со стрельбой и погонями. Одним из первых среди литераторов он показал, как формируется иерархия в семейных кланах, каков механизм управления при принятии решений и их выполнении, познакомил читателей с жизненным укладом преступных синдикатов. Исследователи предполагают, что «художественная убедительность» романа связана с хорошим знанием темы: детство Пьюзо прошло в итальянских кварталах Нью-Йорка.

По замечанию журналиста и писателя Петра Вайля, в основе «Крёстного отца» — не «гангстерский колорит», а «добротная основательность семейной эпопеи», сближающая роман Пьюзо с «Сагой о Форсайтах» Джона Голсуорси и «Семьёй Тибо» Роже Мартена дю Гара. В жизни дона Корлеоне и членов его клана главное — это семья. В ней у каждого есть своя роль и свои обязанности; правила складываются десятилетиями:

Первенец назначается в преемники, младший идет в люди, дочь испрашивает согласия на привязанности. Во главе стоит отец, начальник, судья, вершитель. Конкретно — классический американский self-made man, «сделавший себя» эмигрант, прошедший путь от оборванца-работяги до всесильного властелина, — Вито Корлеоне.

Один из принципов сицилийской семьи: «Своих мало, чужие — все». Внутри клана существуют исключительно сердечные отношения; свидетельством тому — мягкое обращение к родным (Сонни, Фредди, Конни), сохранившиеся ритуалы, готовность принять тех, кто приходит в дом Корлеоне «ради избавления от риска личной ответственности, в поисках покоя и тепла». В час испытаний на защиту интересов семьи встают даже те, кто прежде демонстративно отстранялся от деятельности Крёстного отца. Поэтому роман, который на первых страницах напоминает стилистикой этнографические зарисовки или «физиологический очерк», ближе к финалу обретает черты «трагедии высокого стиля».

Герои

Среди исследователей нет единого мнения относительно возможного прототипа дона Вито Корлеоне. По словам историка и журналиста-международника Игоря Геевского, сам образ главного героя — собирательный, однако в нём заметны черты некоторых реальных представителей криминального мира — речь, в частности, идёт о «премьер-министре мафии» Фрэнке Костелло (их объединяет стремление расширять влияние с помощью внедрения «своих» людей в политические структуры), а также Вито Дженовезе, который, подобно романному Крёстному отцу, после покушения решил передать бразды правления сыну. В то же время Пётр Вайль обнаруживает сходство дона Корлеоне с литературным персонажем — королём Лиром. В биографии Крёстного отца воплотилась «история американской мафии»: Вито Корлеоне, как и реальные лидеры организованной преступности Костелло, Дженовезе, Лаки Лучано, начинал строительство своего клана с участия в уличных группах; затем основал легальный бизнес, под прикрытием которого осуществлялась масштабная криминальная деятельность; позже пытался сформировать цивилизованные отношения между конкурирующими «семьями»: «Время стрельбы и поножовщины прошло. Пора брать умом, изворотливостью, коль скоро мы деловые люди».

Каждый из сыновей дона Корлеоне обладает собственными качествами. Старший Сантино отличается горячим нравом, склонен к риску и не умеет просчитывать последствия своих действий. Младший Майкл — это образец жёсткой целеустремлённости и самообладания; он гораздо позже, чем Санни и Фред, подключается к семейным делам, однако лучше братьев понимает, какие цели стоят перед семьёй: «Санни — это вчерашний день мафии, Майкл — главарь нового типа».

К числу крестников дона Корлеоне относится популярный певец и актёр Джонни Фонтейн, получающий при поддержке семьи выгодные контракты и престижные профессиональные премии. По версии некоторых исследователей, этот персонаж напоминает Фрэнка Синатру, который был связан хорошими отношениями с чикагским гангстером Сэмом Джанканой. Существует легенда, что при встрече с Марио Пьюзо Синатра выразил недовольство из-за того, что некоторые элементы его биографии нашли отражение в романе: певцу, стремившемуся поддерживать имидж респектабельного исполнителя, «вредили разговоры о его связях со многими главарями мафии».

Экранизация

В гангстерской драме «Крёстный отец», снятой Копполой в 1972 году по мотивам романа Марио Пьюзо, представлен, по словам критика и философа Павла Кузнецова, «самый масштабный образ отца-патриарха»; герой, воплощённый на экране Марлоном Брандо, «обладает сакральной властью и почти нечеловеческой харизмой». Дон Корлеоне заменяет собой американское правосудие, протестует против развития наркобизнеса, поддерживает отчаявшихся, даёт мудрые уроки своим преемникам.

Марио Пьюзо и Копполу неоднократно упрекали в идеализации мафии, но если они и делали это, то, возможно, вполне намеренно: гангстерский эпос стал ироническим парафразом традиционных семейных саг и саркастическим комментарием к эволюции человеческого рода в ХХ столетии.

Для киноведа Алексея Гусева в картине Копполы важна эволюция героя: режиссёр проследил путь от «бесшабашного сноровистого пацана», прибывшего в чужую далёкую страну, до «бога-вседержателя», способного подчинять себе самых влиятельных чиновников и политиков. Публицист «Независимого филологического журнала» Лоренцо Кьеза пишет, что посыл Копполы, представляющего семью «как объединяющую и авторитарную патриархальную структуру», вызвал определённые вопросы у критиков, считающих, что «защита этих коллективных и в то же время ограниченных ценностей — сама по себе консервативна».

Литература

• Геевский И. А. Персонажи и прототипы романов М. Пьюзо // Пьюзо, Марио. Крёстный отец; Сицилиец. — М.: Политиздат, 1990. — С. 563—574. — ISBN 5-250-01278-7.
• Засурский Я. Н. Социальные диагнозы Марио Пьюзо // Знамя. — 1987. — Вып. № 12. — С. 170—172.

Отрывок, характеризующий Крёстный отец (роман)

Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.