Браницкий, Франциск Ксаверий

Франциск Ксаверий Браницкий Franciszek Ksawery Branicki<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Ф.К. Браницкого работы Иоганна Баптиста Лампи (масло, 1790).</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб Корчак (изм. Браницкие)</td></tr>
Гетман великий коронный
1774 — 1793
Предшественник:	Вацлав Пётр Ржевуский
Преемник:	Пётр Ожаровский
Гетман польный коронный
1773 — 1774
Предшественник:	Вацлав Пётр Ржевуский
Преемник:	Северин Ржевуский
Рождение:	1731(1731) Барвальд Горный
Смерть:	1819(1819) Белая Церковь, Российская империя
Отец:	Браницкий, Пётр
Мать:	Мелания Тереза Шембек
Супруга:	Александра Энгельгардт
Дети:	Екатерина Браницкая, Владислав Григорий Браницкий, Александр Браницкий, София Браницкая, Елизавета Браницкая
Награды:

Граф Священной Римской империи Франци́ск Ксаве́рий Брани́цкий (польск. Franciszek Ksawery Branicki, 1731 — апрель 1819) — крупный военный и государственный деятель Речи Посполитой, полковник (1757), подстолий великий коронный (1764—1766), староста галицкий (1765), ловчий великий коронный (1766—1773), генерал-лейтенант коронных войск (1764), генерал литовской артиллерии (1768—1773), генерал-адъютант королевский (1762), гетман польный коронный (1773—1774), гетман великий коронный (1774—1793). Сын каштеляна брацлавского Петра Браницкого (ум. 1762) и Мелании Терезы Шембек. Один из лидеров пророссийской конфедерации польско-литовской шляхты, позднее — генерал-аншеф на царской службе (1795). В русских документах фигурирует как Ксаверий Петрович Браницкий.

Биография

Происходил из польского рода герба «Корчак», червонорусского происхождения; отец его был каштеляном брацлавским и оставил сыну весьма большое состояние, которое, однако, почти все было растрачено сыном в молодые годы.

Браницкий получил тщательное европейское образование, которое впоследствии дополнил путешествиями, имел богатые дарования и быстро сделался любимцем двора и кумиром польской молодежи. Однако, он рано уже начал искать счастья в чужих землях: сперва он служил в рядах французского войска, действовавшего против Пруссии, потом в Курляндии, при дворе молодого герцога Карла, с которым особенно сблизился, и которого сопровождал в Семилетней войне.

Когда состояние Браницкого истощилось, он хотел ехать в Париж и снова искать счастья при французском дворе, но герцогу Карлу удалось выхлопотать для него место при посольстве в Петербурге, где в то время польским послом был Станислав Понятовский, будущий польский король. С этого времени Браницкий, благодаря сильному покровительству Понятовского, стал быстро возвышаться: 18 февраля 1757 г. он произведён в полковники, а в 1762 г. сделан генерал-адъютантом короля. В это же время Браницкий успел снискать расположение русской великой княгини Екатерины Алексеевны, что впоследствии имело сильное влияние на всю его судьбу. 1 января 1763 года награждён орденом Св. Александра Невского.

В 1764 году Станислав Понятовский, благодаря покровительству русского двора, был избран королём польским, и на Браницкого посыпались награды и отличия: 6 декабря 1764 г. он получил звание первого королевского генерал-адъютанта, на следующий день был произведён в генерал-лейтенанты коронных войск; 21 декабря был сделан подстолием королевства, а 28 получил богатое староство Пшемысльское; во время коронационного сейма он получил высокое звание генерала литовской артиллерии, а в феврале 1765 г. отправлен в Берлин с уведомлением о коронации Станислава-Августа; в мае того же года Браницкий был награждён орденом св. Станислава, а в декабре — Белого Орла, наконец, в мае 1766 г. был сделан ловчим королевства (коронным ловчим, т.е. обер-егермейстером).

5 марта 1766 года Браницкий стрелялся на пистолетах с известным авантюристом Джакомо Казановой на дуэли, спровоцированной первой танцовщицей варшавского театра Бинетти из-за её соперничества с другой танцовщицей, королевской фавориткой Катериной Катаи Томатис. Пуля Браницкого ранила Казанову в левую руку, царапнув перед этим его живот. Сам Браницкий, по утверждению мемуариста, был тяжело ранен в живот, пуля Казановы вошла справа в живот под седьмое ребро и вышла слева под десятым. Одно отверстие отстояло от другого на десять дюймов. Зрелище было ужасающее: казалось, что внутренности пробиты и он уже покойник.

Браницкий ревностно служил королю, поддерживал его в разрыве с Чарторыйскими и старался противодействовать той партии, которая силилась низвергнуть его. В это же время он явно начал склоняться на сторону России и, участвуя в сейме 1767—68 гг., был членом делегации, утвердившей 19 ноября 1767 года договор с Россией о правах диссидентов.

Когда поднялась Барская конфедерация, то Браницкий был назначен начальником польского корпуса, действовавшего против конфедератов вместе с русскими генералами графом Апраксиным и Кречетниковым. Действия его в этой кампании были очень вялы, так как король тайно приказывал ему удерживаться от решительных действий; на долю Браницкого выпало лишь усмирение гайдамаков, что он и выполнил вместе с генералом Кречетниковым, захватив и казнив при этом одного из главных деятелей восстания, сотника Гонту. Вообще Браницкий в это время был другом короля и сторонником России.

В 1772 года, когда распространились слухи о готовящемся разделе Польши, Браницкому, по поручению короля, пришлось ехать в Париж ходатайствовать перед тамошним двором о заступничестве. Хотя посольство и не достигло своей цели, но король щедро наградил Браницкого, послав ему в Париж 10 апреля 1773 года булаву польного гетмана, а вскоре после этого, 8 февраля 1774 года Браницкий был назначен великим коронным гетманом. 1 августа 1774 года награждён орденом Святого апостола Андрея Первозванного.

В этом же году, по ходатайству императрицы Екатерины, Браницкому было пожаловано богатое Белоцерковское староство, и с этого времени Браницкий начинает особенно усердно служить русским интересам в Польше.

Он разошёлся с королём, примкнул к партии Чарторыйского и Потоцких, и стал говорить о возрождении отечества, указывая на короля, как на главную причину тяжелого положения Польши. На самом же деле Браницкий мечтал о восстановлении прежнего значения гетманской власти, о независимости гетманов от сейма и о безотчётном начальствовании над войском.

Вскоре он сделался главой оппозиционной партии и тогда же встретился с планами Потёмкина, который, думая составить себе самостоятельное владение в Польше, скупал себе там имения и набирал партию. Браницкий пошел навстречу планам Потёмкина, в 1781 году женился на племяннице его, Александре Васильевне Энгельгардт, и с этого времени открыто порвал с королём.

На сейм 1782 года Браницкий явился с сильной партией, поднимал беспорядки, во всём перечил королю и довел до того, что сейм должен был разойтись, не сделав ничего. Тогда Браницкому сделали из Петербурга внушение, и на следующем сейме 1784 г. он держался спокойно. Однако, оппозиция не хотела смиряться и продолжала свою кампанию против короля.

Незадолго до сейма 1788 года оппозиция разделилась: часть её с Чарторыйскими, Потоцкими и Сапегами во главе стала на сторону Пруссии, а другая часть, во главе которой стояли гр. Щенсный Потоцкий и Ржевуский, обратилась к России. Ко второй партии присоединился и Браницкий, который стал скоро одним из её вождей.

Браницкий стал во главе консервативной партии и зорко следил, чтобы сейм не произвёл перемен, неугодных России. Поэтому он восставал против недопущения безземельной шляхты на сеймики, против наследственности королевской власти, против уничтожения liberum veto и вообще объявил себя сторонником древних шляхетских вольностей.

Однако, после провозглашения конституции 3 мая 1791 года, Браницкий не только подписал её и присягнул ей, но даже расхваливал её и вошел в состав вновь учрежденного министерства, в звании военного министра. В действительности же гетман, решив ниспровергнуть новую конституцию, начал сноситься с русским посланником. В Петербурге уже решено было составить конфедерацию из противников конституции и поставить её под защиту русских войск; ждали только Браницкого, чтобы начать действия.

18 мая 1792 года была объявлена в Польше декларация императрицы о том, что она берет под своё покровительство вновь образовавшуюся конфедерацию, и русская армия вступила в Польшу. Скоро польские войска были разбиты, приверженцы конституции разогнаны, король присоединился к конфедерации, конституция была уничтожена и восстановился старый порядок.

После этого Браницкий участвовал в Гродненском сейме, где немало помогал русскому послу Сиверсу, а после второго раздела, когда все его обширные поместья отошли к России, сложил с себя звание гетмана и перешел на русскую службу. Здесь ему пожалован был чин генерал-аншефа, но он не остался жить при дворе и уехал в своё поместье Белую Церковь, где, выйдя 2 ноября 1798 года в отставку с переименованием в генералы от инфантерии, доживал свой век вдали от двора, занимаясь воспитанием детей и своим обширным хозяйством. Похоронен Браницкий в костёле в Белой Церкви.

Семья

От брака с Александрой Васильевной Энгельгардт (1754—1838), племянницей князя Потёмкина, имел двух сыновей и трех дочерей:

• Екатерина (1781—1820) — 1-й муж с 1813 г. граф Станислав Потоцкий (1786—1831), 2-й муж князь Константин Сангушко.
• Владислав (1783—1843) — обер-шенк и сенатор, утверждён был в графском достоинстве высочайшим указом 18 июля 1839 года.
• Александр (1783 — после 1798) — умер после падения с лошади.
• София (1790—1879) — жена с 1816 года Артура Потоцкого (1787—1832).
• Елизавета (1792—1880) — возлюбленная и адресат стихов Пушкина, была замужем за графом, а потом князем и генерал-фельдмаршалом Михаилом Семеновичем Воронцовым.

Супруга Браницкого организовала в родовом имении Белая Церковь дендропарк, получивший её имя, — «Александрия».

Источник

• Лихач Е. Браницкий, Франц Ксаверий Петрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Браницкий, Франциск Ксаверий

Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»