Кто виноват?

Кто виноват?
Жанр:	роман
Автор:	Герцен Александр Иванович
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1841—1846 гг.
Дата первой публикации:	1846 год
Текст произведения в Викитеке

«Кто виноват?» — роман в двух частях Александра Ивановича Герцена 1846 года. Согласно Большой советской энциклопедии, «один из первых русских социально-психологических романов».

Сюжет

Проживающий в деревне помещик Алексей Абрамович Негров нанимает нового учителя для своего сына Миши — Дмитрия Яковлевича Круциферского. Он должен подготовить Мишу к поступлению в какую-нибудь военную школу.

Семейство Негровых ведёт жизнь скучную и ограниченную: не приученные к чтению и прочим интеллектуальным занятиям, не принимающие какого-либо деятельного участия в управлении хозяйством, они прозябают за малозначительными занятиями, предаются обжорству и сну. Они грубы и неотёсаны. Впрочем, такой образ жизни их вполне устраивает, но он совершено чужд Любе, незаконнорождённой дочери Негрова. Это сближает её с Круциферским, образованным молодым человеком, неспособным принять образ жизни Негровых. Они влюбляются. Дмитрий Яковлевич решается открыть свои чувства в письме. На помощь ему приходит гувернантка Элиза Августовна, заметившая чувства Круциферского, она устраивает свидание возлюбленным. Робкий по натуре Круциферский решается пойти на ночное свидание, только чтоб отдать письмо, но его смелость вознаграждена, он получает поцелуй. К своему ужасу, он обнаруживает, что перед ним не Любонька, а Глафира Львовна, жена Негрова, он бежит, забыв письмо. Недоуменная Глафира Львовна, которая тоже была невинной жертвой обмана Элизы Августовны, прочитав письмо, понимает, что предметом любви учителя была, увы, не она. Раздосадованная, она открывает письмо мужу. Алексей Абрамович же нашёл письмо весьма кстати, он решает женить учителя на Любоньке и избавиться от надоевшей дочки. Несмотря на такие нелепые обстоятельства, предшествовавшие браку, семейная жизнь Круциферских сложилась счастливо, супруги любили друг друга. Плодом этой любви стал маленький мальчик Яша. Они жили в тесном семейном кругу, единственным другом их был доктор Крупов.

В это время в город NN, центр губернии, где располагается имение Негровых, прибывает из-за границы богатый помещик, дотоле долго отсутствовавший, Владимир Бельтов. Он собирается участвовать в дворянских выборах. Несмотря на все его старания, жители NN не принимают Бельтова в свой круг, и вся затея с выборами оказывается для Бельтова пустой тратой времени. Вынужденный оставаться в NN по некоторому гражданскому делу, Бельтов в отчаянье, что и эта попытка найти своё место в жизни провалилась. Он находится практически в полной изоляции, единственный его друг в NN — доктор Крупов. Он-то и знакомит Бельтова с семьей Круциферских. Бельтов и Круциферские весьма рады новому знакомству. Бельтову есть с кем поделиться своими мыслями и думами, Круциферские находят в нём человека в высшей степени развитого, способного обогатить их внутренний мир. Особое понимание Бельтов находит у Любови Александровны, они понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда, как когда-то понимали друг друга Люба и Дмитрий в семье Негрова. Единомыслие Любы и Бельтова перерастает в нечто большое, в любовь. Не в силах таить свои чувства, Бельтов сознается Круциферской. И разом разрушает жизнь трёх человек. Любовь Александровна не может бросить мужа, она любит его, хотя и Бельтова тоже любит. Круциферский понимает, что уже не любим как прежде. Бельтов мучим мыслью, что разрушил жизнь самого близкого человека и не может быть с ним рядом. Слухи расползаются по городу. Круциферский запил. Доктор Крупов чувствует себя виновником произошедшего. В гневе он идет к Бельтову объясниться, Бельтов уверяет его, что сам страдает ничуть не меньше Круциферских, что он не властен над своими чувствами, что Любовь Александровна, найдя душу более близкую, чем муж, никогда уже не будет счастлива, как прежде. Не видя другого выхода, Бельтов соглашается с Круповым, что должен уехать, он уже и сам собрался в дорогу, хотя не верит, что это поможет. Итак, он снова покидает отечество.

Любовь Александровна увядает. Круциферский спивается. Расставание не принесло счастья и спокойствия. Будущее печально и безрадостно.

Действующие лица

• Алексей Абрамович Негров — отставной генерал-майор от кавалерии. «Толстый, рослый мужчина». Богатый помещик.

Участвовал в войне 1812 года. Уйдя в отставку, поселился в Москве, впоследствии, от безделья, перебрался в деревню. В деревне сошелся с крепостной девушкой Дуней, от которой родилась девочка Люба. Житье в деревне ему вскоре тоже надоело, и он снова вернулся в Москву, где вновь предавался праздным забавам, пока не надумал жениться. Дуня с дочкой впали в немилость и были отправлены в людскую. В браке у Негрова родились дети, Миша и Лиза. Пресытившись светской жизнью и вконец обленившись, супруги окончательно перебрались в деревню.

• Дмитрий Яковлевич Круциферский — кандидат, закончивший физико-математическое отделение московского университета.

Сын уездного лекаря Якова Ивановича и немки Маргариты Карловны. Практика Якова Ивановича была в плачевном состоянии и семья бедствовала. В семье было пять человек детей, но трое умерли от скарлатины, а старшая дочь сбежала с каким-то подпоручиком, остался один Митя. Он был слабым и болезненным ребенком, но благодаря усилиям матери выжил. Случай позволил ему вырваться из провинции, заезжий меценат посетил местную гимназию, где заприметил Митю и выразил желание отправить его учиться в московский университет. Окончив физико-математическое отделение университета, Дмитрий Яковлевич никак не мог найти место, и положение его становилось все хуже, ко всему прочему родители сообщали, что дела их совсем плохи. Как раз в этот момент подоспело щедрое предложение Негрова.

• Глафира Львовна Негрова — жена Алексея Абрамовича Негрова.

Дочь промотавшегося графа и купеческой дочки, была взята на воспитание графиней Маврой Ильинишной. Тетя была к племяннице чрезвычайно строга и сурова. Замужество изменило её участь к лучшему.

• Доктор Семен Иванович Крупов — инспектор врачебной управы.
• Люба — незаконнорожденная дочь Алексея Абрамовича Негрова и крепостной девушки Дуни.

После женитьбы Негрова была сослана в людскую, но благодаря заступничеству Глафиры Львовны её вернули в господскую и воспитывали как дворянку.

• Владимир Петрович Бельтов — богатый помещик и бывший государственный служащий.

Мать Бельтова Софи была крепостной. Хозяйка, в целях получения прибыли, решила сделать нескольких своих крепостных девушек гувернантками. В числе девушек, посланных на обучение, была и будущая мать Владимира. Получив образование, Софи была продана соседней помещице. Молодой племянник помещицы, ведущий разгульную и развратную жизнь, заприметил Софи, но, к своему удивлению, получил отпор. Бедной девушке ничего не оставалось, как упросить хозяйку дать ей вольную и бежать в Петербург. Но слухи, пущенные Бельтовым, разрушили её репутацию, и ей нигде не давали места. Доведенная до отчаяния своим бедственным положением, Софи решилась на гневное письмо Бельтову. Письмо поразило его, он глубоко раскаялся в содеянном, в результате чего их взаимоотношения закончились браком. Вскоре Бельтов умер, оставив двухлетнего сына. Вся тяжесть воспитания легла на плечи матери и гувернера, швейцарца Жозефа. Повзрослев, Владимир поступил на юридический факультет Московского университета. Окончив университет, он поступил на службу в Петербурге. Не смирившись с душной атмосферой российского чиновничества, через полгода Бельтов оставляет службу. Он пытается заниматься медициной, изобразительным искусством, но и к этим занятиям он быстро охладел. Пережив неудачный опыт в любви, Бельтов отправляется в чужие края.

История создания

Согласно авторскому вступлению к роману, роман был начат в 1841 году в новгородской ссылке, и там же была написана вся первая часть. По приезде в Москву Герцен продемонстрировал написанное своим друзьям, им не понравилось, спустя несколько лет мнение переменилось. Рукопись высоко оценил Белинский.

См. также

• Что делать?

Отрывок, характеризующий Кто виноват?

– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.