Коаленовский трактат

Tractatus Coislinianus
Коаленовский трактат, Куаленовский трактат
Первая страница рукописи (X век)
Автор(ы)	неизвестен
Дата написания	I век до н.э. (или ранее)
Язык оригинала	древнегреческий
Тема	анализ комедии как жанра
Объём	2 страницы
Оригинал	Национальная библиотека Франции, шифр хранения Coislinianus 120
Текст произведения в Викитеке

Коале́новский тракта́т (лат. Tractatus Coislinianus) — анонимная греческая рукопись X века на двух страницах. Сам текст указывает на более древнее происхождение, возможно, I век до н.э. В этом трактате неизвестный автор даёт определение комедии и описывает её структурные элементы. Концепция и терминология явно перекликаются с «Поэтикой» Аристотеля, вплоть до полных параллелизмов между двумя текстами. Весьма вероятно, что Коаленовский трактат — это краткий конспект утерянной второй части «Поэтики», сделанный одним из учеников Аристотеля (возможно, Теофрастом) или одним из его более поздних последователей.

История находки

Рукопись была обнаружена филологом Крамером в Национальной библиотеке Франции и в первый раз опубликована в 1839 году. Текущий шифр хранения в библиотеке Coislinianus 120.

Крамер нашёл рукопись при разборе фондов Анри де Куалена (фр. Henri-Charles du Cambout de Coislin, латинизированное имя Coislinus). От своего прадеда канцлера Сегье де Куален унаследовал богатую библиотеку, в том числе почти 400 древних рукописей на греческом языке. Среди последних была и рукопись Куаленовского трактата, которая до 1643 г. находилась в библиотеке Великой Лавры на Афоне.

Коллекция греческих рукописей, ныне известная как «куаленовская», была приобретена по поручению Сегье священником Афанасием Ритором (англ. Athanase the Rhetor) в 1643—1653 гг. в Константинополе, на Афоне и на Кипре. В 1793 году она была передана Национальной библиотеке.

Содержание

А.Ф. Лосев отмечает, что несмотря на незначительность сведений о комедии в трактате, «определение комедии, которое мы имеем в данном трактате, способно поразить каждого историка античной эстетики и античной литературы». А именно в § 2 (по разбивке в современных изданиях) анонимный автор пишет:

Комедия есть подражание действию смешному и неудачному определённого размера, в каждой из своих частей в образах разыгрываемое, а не рассказываемое, через удовольствие и смех осуществляющее очищение (др.-греч. κάθαρσις) подобных аффектов. Она имеет своей матерью смех.

В этом определении виден явный параллелизм с определением трагедии в 6-й главе «Поэтики» Аристотеля. Это не только использование слова катарсис в том же значении, но и состав и перечисление прочих признаков комедии, в основе которой, как и у трагедии, лежит мимезис.

Данное определение всё же не полностью учитывает понимание Аристотелем комического в том виде, как оно дано в начале 5-й главы «Поэтики». Однако анонимный автор сразу компенсирует это более развёрнутым определением в § 3. Он добавляет, что смех рождается из действий, из обмана, из небывалого, из возможного и несообразного, из того, что против ожидания. Таким образом, Аристотелевское определение остаётся в силе, хотя оно буквально и не выражено в кратком определении комедии. При этом выражение «против ожидания» (др.-греч. παρά την δόξαν, «парадоксально») очень аристотелевское и используется им при анализе трагедии.

Интересные факты

В романе Умберто Эко «Имя розы» интрига строится вокруг единственной уцелевшей рукописи 2-й книги «Поэтики» Аристотеля, в которой тот говорит о комедии. Монастырский библиотекарь Хорхе готов пойти и идёт на преступления для того, чтобы скрыть её от всех, поскольку

… эта книга, в которой утверждается, что комедия, сатира и мим — сильнодействующие лекарства, способные очистить от страстей через показывание и высмеивание недостатка, порока, слабости, могла бы подтолкнуть лжеученого к попытке, дьявольски перевертывая все на свете, изживать то, что наверху, через приятие того, что внизу.

— Умберто Эко «Имя розы»

В этой фразе и в выдуманном автором начале 2-й книги «Поэтики», которое герои успевают прочесть, явные аллюзии и даже прямое цитирование Коаленовского трактата, который был известен Умберто Эко. В конце романа рукопись гибнет в пожаре, уничтожающем всю библиотеку.

Издания текста и его переводы

• Tractatus Coislinianus, ed. Georg Kaibel // Comicorum Graecorum Fragmenta I. Berlin, 1899, p.50-53 (оригинальный текст)
• Cooper L. An Aristotelian theory of comedy, with an adaptation of the Poetics, and a translation of the 'Tractatus Coislinianus'. New York, 1922 (p.224 ff., англ. перевод с комментариями).

Литература

• Лосев А. Ф. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Losev4_HistEst/55.php Аристотель и поздняя классика]. — История античной эстетики. — Л.: Искусство, 1975.
• Gassner J., Quinn E. [books.google.com/books?id=oPOQf26l-PEC&pg=PA950#v=onepage&q&f=false The Reader's Encyclopedia of World Drama]. — Courier Dover Publications, 2002.

• Janko, Richard. Poetics with Tractatus Coislinianus. Reconstruction of Poetics II and the fragments of the On poets. By Aristotle. Cambridge: Hackett, 1987. ISBN 0-87220-033-7.
• Nesselrath, Heinz-Günther. Die attische mittlere Komödie: ihre Stellung in der antiken Literaturkritik und Literaturgeschichte // Untersuchungen zur antiken Literatur und Geschichte. Bd. 36. Berlin: Walter de Gruyter, 1990. ISBN 3-11-012196-4.
• Watson, Walter. The lost second book of Aristotle's 'Poetics'. Chicago: University of Chicago Press, 2012. ISBN 978-0-226-87508-8.

Отрывок, характеризующий Коаленовский трактат

– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.