Куанышпаев, Калибек

Калибек Куанышпаев
Место рождения:	Сарытау, Каркаралинский уезд, Семипалатинская область, Российская империя
Профессия:	актёр, театральный педагог
Награды:

Калибек Куанышпа́ев (каз. Қуанышбаев Қалыбек; 1893—1968) — казахский советский актёр, один из основатель казахского профессионального театрального искусства. Народный артист СССР (1959).

Биография

Родился 25 апреля 1893 года в Сарытау, (ныне — в Каркаралинском районе, Карагандинская область, Казахстан).

Был пастухом, чернорабочим. Первые выступления Калибека Куанышпаева как народного комика-острослова относятся к началу 1920-х годов, когда он участвовал в Кояндинской ярмарке недалеко от Семипалатинска в составе «бродячей труппы», в которую входили певцы, борцы, жонглёры, танцоры и другие.

В 1925 году, в Кзыл-Орде участвовал в создании первого профессионального казахского театра (ныне Казахский государственный академический театр драмы имени М. О. Ауэзова). В 1928 году вместе с театром приехал в Алма-Ату и проработал в этой труппе до 1964 года. За сорок лет сценической жизни сыграл более 150 ролей.

С 1937 года снимался в кино. Занимался педагогической работой.

Занимался также художественной литературой, писал короткие пьесы, скетчи, юморески, сатирические стихи для радио и эстрады. Им выпущены два сборника сатирических стихотворений «Түйреуiш» («Шпилька») и «Шаншарлар» («Остряки»). Автор (совместно с Ш. Хусаиновым) пьес «Шаншарлар» («Острословы»), поставленной Казахским театром драмы им. М. Ауэзова в 1948 году, и «Ақ жаулық — көк жаулық».

Член ВКП(б) с 1943 года. Избирался депутатом Верховного Совета СССР 2-4 созывов (1946—1958).

Умер 7 июня 1968 года. Похоронен в Алма-Ате на Центральном кладбище.

Награды и звания

• Заслуженный артист Казахской ССР
• Народный артист Казахской ССР (1936)
• Народный артист СССР (1959)
• Сталинская премия третьей степени (1952) — за исполнение роли Кунанбая в спектакле «Абай» М. Ауэзова
• Орден «Знак Почёта» (1938)
• Орден Трудового Красного Знамени (1945)
• Два орден Ленина ( в т.ч. 1946 — в связи с 20-летием театра)
• Медали.

Роли а театре

• 1925, 1933, 1957 — «Енлик — Кебек» М. Ауэзова — Кебек, Кобей, Нысан Абыз
• 1935 — «Ночные раскаты» М. Ауэзова — Танеке
• 1936 — «Ревизор» Н. Гоголя — Городничий
• 1940 — «Абай» М. Ауэзова и Л. Соболева — Абай
• 1942 — «Гвардия чести» М. Ауэзова и А. Абишева — генерал Панфилов
• 1942 — «Трагедия поэта» Г. Мусрепова — Балуан
• 1942 — «Алдар-Косе» Ш. Хусаинова — буффонный визир Шораяк
• 1943 — «Укрощение строптивой» У. Шекспира — Баптиста
• 1947 — «Победители» Б. Чирскова — Виноградов
• 1949 — «Абай» по роману «Путь Абая» М. Ауэзова — Кунанбай
• 1952 — «Цвети, степь!» А. Тажибаева — садовник Жанас
• «Отелло» У. Шекспира — Брабанцио.

Фильмография

• 1938 — «Амангельды» — Байбол
• 1940 — «Райхан» — акын
• 1942 — «Песнь о великане» (короткометражный)
• 1945 — «Песни Абая» — Абай
• 1948 — «Золотой рог» — Бергалиев, министр
• 1954 — «Поэма о любви» — Жаркын
• 1957 — «Его время придет» — Чингиз
• 1957 — «Ботагоз» — эпизод
• 1959 — «Однажды ночью» — дед Жарас
• 1964 — «Безбородый обманщик» — Ералы
• 1965 — «Мечта моя» — эпизод.

Память

• Именем Калибека Куанышпаева назван Казахский музыкально-драматический театр в Астане и улицы в Алма-Ате, Караганде, Каркаралинске.
• Установлена мемориальная доска на доме актёра в Каркаралинском районе.

Литература

• Олидор О., «Калибек Куанышпаев», Москва, 1950.

Ссылки

• Куанышпаев Калибек — статья из Большой советской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Куанышпаев, Калибек

В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.