Куа-фу
Куа-фу (кит. 夸父 — «отец цветущего»[1]) — великан в древнекитайской мифологии, который хотел догнать и захватить солнце. Обе версии мифа о Куа-фу описаны в «Шань хай цзине» («Книге гор и морей»). Согласно мнению некоторых учёных, под именем «Куа-фу» подразумевалось также название племени великанов[2].
Содержание
Описание
Куа-фу является внуком владыки подземного царства Хоу-ту и слугой бога грома Лэй-гуна[1]. Его местожительством определялась северная гора Чэнду-цзай-тянь, где по древним китайским поверьям располагался вход в подземное царство. Таким образом Куа-фу относится к обитателям мира тьмы. К его могучему телосложению добавлялись две змеи, которых он держал в руках и ещё две, свешивающихся из ушей. Всё змеи были жёлтого цвета[2].
Первая версия мифа
Одним ясным днём, Куа-фу был озадачен местонахождением солнца в ночное время, потому решил последовать за ним и даже поймать светило. С каждым шагом он становился всё ближе к солнцу, и, наконец, нагнал его в долине Юйгу, но, при попытке схватить огненный шар, не стерпел исходящего жара, и стал отставать, но продолжал следовать за солнцем с востока на запад, иссушив все реки и озера (в том числе великие реки Хуанхэ и Вэйшуй), встречавшиеся на пути, в попытке утолить свою жажду. Тем не менее, Куа-фу так и не смог закончить свои поиски, умерев от жажды и истощения, невдалеке от Большого озера Дацзэ[2].
Из брошенного великаном перед смертью деревянного посоха, а также из истлевшей плоти[1], выросла Роща плодородия (邓林 — «дэн-линь»), огромный вечнозелёный сад из персиковых деревьев с превосходными плодами, утоляющими жажду и голод любого путника, идущего на запад[3]. Эта роща также отождествляется с Персиковой рощей (桃林 — «тао-линь»), растущей у подножия горы Куа-фу, названной в честь павшего великана[1].
Вторая версия мифа
Другая версия мифа о Куа-фу повествует о его участии в войне на стороне Чи-ю против Верховного правителя Хуан-ди. Вероятно в данном случае он выступал как бог дождя или ветра. Удача отвернулась от гиганта и он пал, сражённый драконом Ин-луном[2].
Интерпретация
Фаллическая семантика имени Куа-фу («Отец цветущего») и символизм его палки-посоха (杖 — «чжан») имеют сравнительные мифологические параллели с оскоплёнными божествами, оплодотворяющими своим семенем землю: древнегреческие (Уран), древнеегипетские (Осирис). По мнению синолога Э. М. Яншиной, Куа-фу также стоит в одном ряду с умирающими и воскресающими божествами, культ которых был широко распространён в Древнем мире, и которые являлись отображением первобытного ритуала убийства правителя для блага племени или страны[1].
Культурное влияние
- Современная китайская поговорка о Куа-фу, устремившемся в погоню за солнцем (夸父追日), используется, чтобы описать человека, который не может достичь поставленной цели, потому что слишком сильно переоценивает свои силы.
- 8 февраля 1994 года Китаем был выведен на орбиту спутник «Куафу-1», названный в честь мифического великана.
Напишите отзыв о статье "Куа-фу"
Литература
- Юань Кэ, Мифы древнего Китая. — М., 1987; он же. Чжунго шэньхуа чуаньшо цыдянь (Словарь китайских мифов и преданий). Шанхай, 1985, с. 147—148.
- Э. М. Яншина «Формирование и развитие древнекитайской мифологии». — М., 1984, с. 95—105;
- (фр.) M. Granet «Danses et légendes de la Chine ancienne». Paris, 1926, р. 361—362.
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 А. И. Кобзев [www.synologia.ru/a/Куа-фу «Куа-фу»] // synologia.ru
- ↑ 1 2 3 4 Б. Л. Рифтин «Куа-фу» // Мифы народов мира: энциклопедия, — М.: Советская энциклопедия, 1992, Т. 2, С. 19-20, ISBN 5-85270-072-X
- ↑ Словарь китайской мифологии. Сост. М. А. Кукарина, — М.: Центрполиграф, 2011, С. 71, ISBN 978-5-227-02879-2
Отрывок, характеризующий Куа-фу
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.
– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
