Кубок Узбекистана по футболу 1999/2000
Поделись знанием:
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
| Кубок Узбекистана по футболу 1999/2000 | |
| Данные турнира | |
|---|---|
| Даты проведения: |
11 апреля 1999 - 29 июня 2000 |
| Место проведения: | |
| Количество команд: |
36 |
| Итоговая расстановка | |
| Победитель: | |
| Финалист: | |
| ← 1998 ... 2000/2001 → | |
Кубок Узбекистана по футболу 1999/2000 — футбольный турнир среди профессиональных клубов. Всего в турнире участвовали 36 клуба. Проводился по системе с выбыванием, начиная с предварительного раунда. Финальный матч состоялся 29 июня 2000 года на стадионе «Пахтакор» в Ташкенте между клубами «Дустлик» из Ташкентской области и «Самарканд» из одноимённого города. В финале Кубок выиграл «Дустлик».
Содержание
Предварительный раунд
| Пары | Дата | Примечание |
| 11.04.1999 | ||
| Семург (Ангрен) — Орол (Нукус) | 3:1 | |
| Рохат (Кибрай) — Сергели (Ташкент) | 1:1 | пен. 3:4 |
1/16 финала
| Пары | Дата | Примечание |
| 27.04.1999 | ||
| ФК Косонсой — Насаф (Карши) | 1:4 | |
| ФК Шахрихон — ФК Бухара | 3:0 | |
| Истиклол (Ташкент) — Зарафшон (Навои) | 0:5 | |
| МХСК (Ташкент) — Навбахор (Наманган) | 0:1 | |
| Ситора (Бухара) — ФК Янгиер | 0:2 | |
| Семург (Ангрен) — ФК Андижан | 3:0 | |
| Цементчи (Кувасай) — Трактор (Ташкент) | 1:1 | пен. 4:3 |
| Машъал (Мубарек) — ФК Самарканд | 1:3 | |
| Дустлик (Ташкент.в) — ФК Хива | 4:1 | |
| Кимёгар (Чирчик) — Согдиана (Джизак) | 1:2 | |
| Кызылкум (Зарафшан) — Сурхон (Термез) | 1:0 | |
| 28.05.1999 | ||
| ФК Шурчи — Металлург (Бекабад) | 3:1 | |
| Шуртан (Гузар) — Нефтчи (Фергана) | 1:3 | |
| Сергели (Ташкент) — Пахтакор (Ташкент) | 1:3 | |
| ФК Кува — Хорезм (Ургенч) | 2:1 | |
| ФК Газалкент — Темирйулчи (Коканд) | 4:2 |
Турнирная сетка
| 1/8 финала | 1/4 финала | 1/2 финала | Финал | |||||||||||||||||
| ФК Янгиер | 1 | |||||||||||||||||||
| Навбахор (Наманган) | 2 | |||||||||||||||||||
| Навбахор (Наманган) | 2 | 0 | ||||||||||||||||||
| Дустлик (Ташкент.в.) | 2 | 4 | ||||||||||||||||||
| ФК Кува | 2 | |||||||||||||||||||
| Дустлик (Ташкент.в.) | 3 | |||||||||||||||||||
| Дустлик (Ташкент.в.) | 2 | 2 | ||||||||||||||||||
| Нефтчи (Фергана) | 1 | 2 | ||||||||||||||||||
| ФК Газалкент | 0 | |||||||||||||||||||
| Нефтчи (Фергана) | 5 | |||||||||||||||||||
| Нефтчи (Фергана) | 4 | 1 | ||||||||||||||||||
| Семург (Ангрен) | 0 | 3 | ||||||||||||||||||
| Семург (Ангрен) | 3 | |||||||||||||||||||
| Зарафшон (Навоий) | 0 | |||||||||||||||||||
| Дустлик (Ташкент.в.) | 4 | |||||||||||||||||||
| ФК Самарканд | 1 | |||||||||||||||||||
| Пахтакор (Ташкент) | 5 | |||||||||||||||||||
| ФК Шурчи | 0 | |||||||||||||||||||
| Пахтакор (Ташкент) | 1 | 0 | ||||||||||||||||||
| Насаф (Карши) | 1 | 3 | ||||||||||||||||||
| Цементчи (Кувасай) | 1 | |||||||||||||||||||
| Насаф (Карши) | 3 | |||||||||||||||||||
| Насаф (Карши) | 2 | 1 | ||||||||||||||||||
| ФК Самарканд | 1 | 3 | ||||||||||||||||||
| ФК Самарканд | 5 | |||||||||||||||||||
| Кызылкум (Зарафшан) | 1 | |||||||||||||||||||
| ФК Самарканд | 7 | 3 | ||||||||||||||||||
| Согдиана (Джизак) | 0 | 0 | ||||||||||||||||||
| ФК Шахрихон | 5 | (5) | ||||||||||||||||||
| Согдиана (Джизак) | 5 | (6) | ||||||||||||||||||
1/8 финала
| Пары | Дата | Примечание |
| 28.06.1999 | ||
| Цементчи (Кувасай) — Насаф (Карши) | 1:3 | |
| Пахтакор (Ташкент) — ФК Шурчи | 5:0 | |
| ФК Шахрихон — Согдиана (Джизак) | 5:5 | пен. 5:6 |
| ФК Газалкент — Нефтчи (Фергана) | 0:5 | |
| ФК Янгиер — Навбахор (Наманган) | 1:2 | |
| ФК Самарканд — Кызылкум (Зарафшан) | 5:1 | |
| ФК Кува — Дустлик (Ташкент.в.) | 2:3 | |
| Семург (Ангрен) — Зарафшон (Навоий) | 3:0 |
1/4 финал
| Пары | 1-й матч | 2-й матч | Примечание |
| 5.03.2000 | 10.03.2000 | ||
| Пахтакор (Ташкент) — Насаф (Карши) | 1:1 | 0:3 | |
| ФК Самарканд — Согдиана (Джизак) | 7:0 | 3:0 | |
| Навбахор (Наманган) — Дустлик (Ташкент.в.) | 2:2 | 0:4 | |
| Нефтчи (Фергана) — Семург (Ангрен) | 4:0 | 1:3 |
1/2 финал
| Пары | 1-й матч | 2-й матч | Примечание |
| 6.05.2000 | 18.06.2000 | ||
| Дустлик (Ташкент.в.) — Нефтчи (Фергана) | 2:1 | 2:2 | |
| Насаф (Карши) — ФК Самарканд | 2:1 | 1:3 |
Финал
| 29 июня 2000 г. Ташкент. Стадион "Пахтакор". 30 000 зрителей. Судья: Гали Имамов (Ташкент) | ||||||||
| Дустлик (Ташкентский вилоят) | 4:1 | ФК Самарканд | ||||||
| Джафар Ирисметов 10' | 
|
Ойбек Усманходжаев 72' | ||||||
| Фарид Хабибуллин 24' |
|
|||||||
| Джафар Ирисметов 68' |
|
|||||||
| Абдукаххор Маруфалиев 87' |
|
|||||||
| Основной состав: | ||||||||
| Алишер Ахмедов | 
|
Герман Безденежных | ||||||
| Февзи Давлетов |  46'
|
Рахматулло Фузайлов | ||||||
| Рустам Шоймардонов | 60'
|
Андрей Захаров | ||||||
| Бахтиёр Ашурматов |  75'
|
46'
|
Фарход Нуруллаев | |||||
| Бахтиёр Камбаралиев | Сарвар Шарипов | |||||||
| Олег Собиров | Илья Ромас | |||||||
| Мухтор Курбонов | 69'
|
85'
|
Эльшан Гамбаров | |||||
| Павел Кайгородов | 39'
|
65'
|
Шерзод Шарипов | |||||
| Абдукаххор Маруфалиев | 87'
|
72'
|
Ойбек Усманходжаев | |||||
| Фарид Хабибуллин | 24'
|
35'
|
Шухрат Джаббаров | |||||
| Джафар Ирисметов | 10' 68' 88'
|
Мухсин Мухаммадиев | ||||||
| Запасные: | ||||||||
| Алишер Базаров |  39'
|
35'
|
Равшан Базаров | |||||
| Вячеслав Пономарёв | 46'
|
46'
|
Олим Тиллаев | |||||
| Нумон Хасанов | 69'
|
60'
|
Илхом Шарипов | |||||
| Алексей Жданов | 88'
|
65'
|
Денис Гладков | |||||
| 85'
|
Хафизов | |||||||
Напишите отзыв о статье "Кубок Узбекистана по футболу 1999/2000"
Ссылки
- [www.the-uff.com/ Федерация футбола Узбекистана]
- [www.pfl.uz/ Профессиональная футбольная лига Узбекистана]
- [rsssf.com/tableso/oez00.html Uzbekistan 2000] (англ.). rsssf.com.
|
||||||||||
Отрывок, характеризующий Кубок Узбекистана по футболу 1999/2000
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
