Кубок конфедераций 2009
Поделись знанием:
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
| Кубок конфедераций 2009 FIFA Confederations Cup 2009 | |
|---|---|
| |
| Подробности чемпионата | |
| Место проведения |  ЮАР
|
| Города проведения | 4 |
| Стадионы | 4 |
| Сроки турнира | 14 — 28 июня 2009 года |
| Число участников | 8 |
| Призовые места | |
 Чемпион
|
 Бразилия
|
 Второе место
|
 США
|
 Третье место
|
 Испания
|
| Четвёртое место | ЮАР
|
| Статистика чемпионата | |
| Посещаемость | 553 106 (34 569 за игру) |
| Сыграно матчей | 16 |
| Забито голов | 44 (2,75 за игру) |
| Бомбардир(ы) | Луис Фабиано (5 мячей)
|
| Лучший игрок | Кака
|
| Хронология | |
|
| |
Кубок конфедераций 2009 стал шестым Кубком конфедераций, футбольным турниром среди национальных сборных, проводимым под эгидой ФИФА.
Кубок прошёл с 14 по 28 июня 2009 года в ЮАР.
В Кубке конфедераций принимают участие победители каждого из шести континентальных чемпионатов, проводимых соответствующими конфедерациями (КАФ, КОНМЕБОЛ, УЕФА, АФК, ОФК, КОНКАКАФ), победитель чемпионата мира и команда страны, в которой проводится соревнование.
Содержание
Участники
| Команда | Конфедерация | Квалифицирована как | Участвует |
|---|---|---|---|
| ЮАР
|
КАФ | Хозяйка чемпионата | 2-й раз |
 Италия
|
УЕФА | Победитель Чемпионата мира 2006 | 1-й раз |
| США
|
КОНКАКАФ | Победитель Золотого кубка КОНКАКАФ 2007 | 4-й раз |
| Бразилия
|
КОНМЕБОЛ | Победитель Кубка Америки 2007 | 6-й раз |
 Ирак
|
АФК | Победитель Кубка Азии 2007 | 1-й раз |
 Египет
|
КАФ | Победитель Кубка африканских наций 2008 | 2-й раз |
| Испания
|
УЕФА | Победитель Чемпионата Европы 2008 | 1-й раз |
 Новая Зеландия
|
ОФК | Победитель Кубка наций ОФК 2008 | 3-й раз |
Стадионы
| Йоханнесбург | Претория | Блумфонтейн | Рустенбург |
|---|---|---|---|
| «Кока-Кола Парк»1 Вместимость: 62 567 |
«Loftus Versfeld» Вместимость: 50 000 |
«Vodacom Park»² Вместимость: 48 000 |
«Роял Бафокенг» Вместимость: 42 000 |
|
|
|
|
Составы команд
Групповой этап
Время всех матчей — Южноафриканское (UTC+2).
Группа A
| Место | Команда | И | В | Н | П | Голы | ± | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Испания
|
3 | 3 | 0 | 0 | 8 − 0 | +8 | 9 |
| 2 | ЮАР
|
3 | 1 | 1 | 1 | 2 − 2 | 0 | 4 |
| 3 | Ирак
|
3 | 0 | 2 | 1 | 0 − 1 | −1 | 2 |
| 4 | Новая Зеландия
|
3 | 0 | 1 | 2 | 0 − 7 | −7 | 1 |
И — игры, В — выигрыши, Н — ничьи, П — проигрыши, Голы — забитые и пропущенные голы, ± — разница голов, О — очки
| 14 июня 2009 16:00 |
|
«Кока-Кола Парк», Йоханнесбург Зрителей: 48,837 Судья:  Хорхе Ларрионда |
| 14 июня 2009 20:30 |
|
«Роял Бафокенг», Рустенбург Зрителей: 21,649 Судья:  Коффи Коджия |
| 17 июня 2009 16:00 |
|
«Vodacom Park», Блумфонтейн Зрителей: 30,512 Судья:  Мэттью Бризи |
| 17 июня 2009 20:30 |
|
«Роял Бафокенг», Рустенбург Зрителей: 36,598 Судья:  Бенито Арчундия |
| 20 июня 2009 20:30 |
|
«Кока-Кола Парк», Йоханнесбург Зрителей: 23,295 Судья:  Ховард Уэбб |
| 20 июня 2009 20:30 |
|
«Vodacom Park», Блумфонтейн Зрителей: 38,212 Судья:  Пабло Посо |
Группа B
| Место | Команда | И | В | Н | П | Голы | ± | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Бразилия
|
3 | 3 | 0 | 0 | 10 − 3 | +7 | 9 |
| 2 | США
|
3 | 1 | 0 | 2 | 4 − 6 | −2 | 3 |
| 3 | Италия
|
3 | 1 | 0 | 2 | 3 − 5 | −2 | 3 |
| 4 | Египет
|
3 | 1 | 0 | 2 | 4 − 7 | −3 | 3 |
И — игры, В — выигрыши, Н — ничьи, П — проигрыши, Голы — забитые и пропущенные голы, ± — разница голов, О — очки
| 15 июня 2009 16:00 |
|
«Vodacom Park», Блумфонтейн Зрителей: 27,851 Судья: Ховард Уэбб |
| 15 июня 2009 20:30 |
|
«Loftus Versfeld», Претория Зрителей: 34,341 Судья: Пабло Посо |
| 18 июня 2009 16:00 |
|
«Loftus Versfeld», Претория Зрителей: 39,617 Судья:  Массимо Бузакка |
| 18 июня 2009 20:30 |
|
«Кока-Кола Парк», Йоханнесбург Зрителей: 52,150 Судья:  Мартин Ханссон |
| 21 июня 2009 20:30 |
|
«Loftus Versfeld», Претория Зрителей: 41,195 Судья: Бенито Арчундия |
| 21 июня 2009 20:30 |
|
«Роял Бафокенг», Рустенбург Зрителей: 23,140 Судья: Майкл Хестер |
Плей-офф
| Полуфиналы | Финал | ||||||
| Блумфонтейн, 24 июня, 20:30 | |||||||
| Испания
|
0 | ||||||
| США
|
2 | ||||||
| Йоханнесбург, 28 июня, 20:30 | |||||||
| США
|
2 | ||||||
| Бразилия
|
3 | ||||||
| Третье место | |||||||
| Йоханнесбург, 25 июня, 20:30 | Рустенбург, 28 июня, 15:00 | ||||||
| Бразилия
|
1 | Испания (доп. вр.)
|
3 | ||||
| ЮАР
|
0 | ЮАР
|
2 | ||||
Полуфиналы
| 24 июня 2009 20:30 |
|
«Vodacom Park», Блумфонтейн Зрителей: 35,369 Судья: Хорхе Ларрионда |
| 25 июня 2009 20:30 |
|
«Кока-Кола Парк», Йоханнесбург Зрителей: 48,049 Судья: Массимо Бузакка |
Матч за 3 место
| 28 июня 2009 15:00 |
|
«Роял Бафокенг», Рюстенбург Зрителей: 31,788 Судья: Мэттью Бризи |
Финал
| 28 июня 2009 20:30 |
|
«Кока-Кола Парк», Йоханнесбург Зрителей: 52,291 Судья: Мартин Ханссон |
| Кубок конфедераций 2009 |
|---|
Бразилия Третий титул |
Награды
| Золотая бутса ФИФА: | Золотой мяч ФИФА: | Золотые перчатки ФИФА: | Приз честной игры ФИФА: |
|---|---|---|---|
| Фабиано
|
Кака
|
Ховард
|
Бразилия
|
| Серебряный мяч ФИФА: | Бронзовый мяч ФИФА: |
|---|---|
| Фабиано
|
Демпси
|
| Серебряная бутса ФИФА: | Бронзовая бутса ФИФА: |
|---|---|
| Торрес
|
Вилья
|
Бомбардиры
- 5 голов
- 3 гола
- 2 гола
- Даниэль Гуиса
- Бернард Паркер
- Катлего Мфела
- Мохаммед Зидан
- Джузеппе Росси
- Кака (1)
- Лэндон Донован (1)
- 1 гол
- Жуан
- Фелипе Мело
- Робиньо
- Майкон
- Даниэл Алвес
- Лусио
- Чарли Дэвис
- Джози Алтидор
- Майкл Брэдли
- Сеск Фабрегас
- Хаби Алонсо
- Фернандо Льоренте
- Мохаммед Шавки
- Мохаммед Хомос
- Даниеле де Росси
В скобках указано число голов, забитых с пенальти.
- Автогол
- Андреа Доссена (для Бразилии)
Напишите отзыв о статье "Кубок конфедераций 2009"
Ссылки
- [www.fifa.com/confederationscup/index.html Кубок конфедераций 2009 на сайте ФИФА] (англ.)
| Сборная Бразилии — Кубок конфедераций 2009 — чемпион
| ||
|---|---|---|
|
|
1 Жулио Сезар (в) • 2 Майкон • 3 Лусио • 4 Жуан • 5 Фелипе Мело • 6 Клебер • 7 Элано • 8 Жилберту Силва • 9 Луис Фабиано • 10 Кака • 11 Робиньо • 12 Виктор (в) • 13 Алвес • 14 Луизао • 15 Миранда • 16 Андре Сантос • 17 Жозуэ • 18 Рамирес • 19 Жулио Баптиста • 20 Клеберсон • 21 Пато • 22 Нилмар • 23 Гомес (в) • тренер: Дунга | |
| ||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Кубок конфедераций 2009
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
