Куган, Джеки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Куган.
Не следует путать с Джеки Купер.
Джеки Куган
Jackie Coogan

Джеки Куган, 1920 год
Имя при рождении:

John Leslie Coogan

Дата рождения:

26 октября 1914(1914-10-26)

Место рождения:

Лос-Анджелес, США

Дата смерти:

1 марта 1984(1984-03-01) (69 лет)

Место смерти:

Санта-Моника, США

Гражданство:

США

Профессия:

актёр

Карьера:

1917—1984

Джон Лесли Куган (англ. John Leslie Coogan, более известный как Джеки Куган; 26 октября 1914 — 1 марта 1984) — американский киноактёр. Вошёл в историю кинематографа как первый ребёнок-кинозвезда. С ранних лет выходил на сцену вместе с отцом и снимался в немых фильмах. Сотрудничал с Чарли Чаплином. Восхождение на вершину славы началось для Джеки с роли маленького мальчика в легендарном фильме «Малыш» (1921), после чего интерес к нему как к актёру рос с каждым годом.

В начале 1920-х годов Джеки был одним из самых востребованных, высокооплачиваемых и узнаваемых актёров Голливуда, хотя на тот момент ему не было и десяти лет. Вершиной успеха для Джеки стал 1923 год, когда его родители подписали рекордный по тем временам контракт на полтора миллиона долларов с киностудией «Metro Pictures». Чтобы иметь возможность беспрепятственно распоряжаться этими деньгами, родители Джеки впервые в истории американской юридической системы оформили на это письменное разрешение. Джеки Куган был также одним из первых кинобрендов и киноидолов Голливуда, имя и образ которого успешно использовались для рекламы и увеличения продаж различных товаров: игрушек, журналов и книг, продуктов питания, одежды, и прочего; а также для благотворительных целей. Маленький Джеки был настолько важной знаменитостью, что другие известные люди сами приходили на него посмотреть. Сотни тысяч поклонников копировали его причёску, манеру поведения, одежду[1].

В 1930-х годах интерес к актёру стал стремительно падать. К этому моменту его суммарный доход от съёмок в кино составил более двух миллионов долларов. В результате инвестиций этих денег, осуществлённых его родителями, эту сумму удалось увеличить практически в два раза, и Джеки был признан одним из самых юных миллионеров в истории Калифорнии[2]. Однако с тем же успехом родители растратили практически все эти деньги в годы Великой депрессии, не желая признать завершение его карьеры в качестве высокооплачиваемого актёра, и продолжая жить на широкую ногу.

Достигнув совершеннолетия, Джеки оказался без работы и средств к существованию. Он потребовал от родителей вернуть ему заработанные им деньги, но получил отказ и обратился в суд. Однако по законам того времени Джеки не имел права на деньги, заработанные в детстве, вследствие чего ему удалось вернуть лишь небольшую их часть. Ситуация, в которой оказался Джеки, послужила поводом к полному пересмотру сложившегося положения относительно эксплуатации детского труда в кино и других сферах жизни. В законодательство штата Калифорния было внесено множество дополнений, а самым значимым событием стало создание нового закона, направленного на защиту капитала ребенка-актёра («California Child Actor’s Bill»).

Во время Второй мировой войны Джеки служил в армии добровольцем в должности инструктора по подготовке пилотов в Бирме. В 1944 году он принял участие в опасной разведывательной операции, за что был позже награждён медалью. Он завершил военную службу в 1945 году в звании лейтенанта. После военной службы он вернулся в кино и снимался в незначительных ролях преимущественно в телесериалах и в низкобюджетных фильмах. Спустя много лет, в 1964 году он вновь напомнил о себе благодаря роли дяди Фестера в популярном телесериале 1960-х годов «Семейка Аддамс», однако ему так больше никогда и не удалось вернуться к своей прежней популярности.

Джеки скончался 1 марта 1984 года в возрасте 69 лет от инфаркта. Похоронен на кладбище Святого креста в Калвер-сити, в штате Калифорния.





Биография

Ранние годы

Джеки Куган родился 26 октября 1914 года в городе Лос-Анджелес, штат Калифорния, США и был единственным ребёнком в семье актёров водевиля Джона Генри Кугана-младшего (21 января 1886 — 4 мая 1935) и Лиллиан Долливер (27 мая 1892 — 22 октября 1977). Отец, известный в начале XX века под псевдонимом «Большой Джек» (англ. Big Jack), был танцором. Он также работал как комедийный актёр и танцор в варьете. Джек родился и вырос в городке Сиракьюс, штат Нью-Йорк, в семье эмигрантов из Ирландии. В отличие от своего брата, который занимался аптечным бизнесом и имел свой магазин, в своей карьере он выбрал творческий путь[3]. Он впервые ступил на сцену ещё будучи подростком. А первую славу ему принесло знакомство с знаменитой в то время семьёй театральных актёров «Братьев Дилланов из Кортланда» (англ. Dillon Brothers from Cortland). Когда один из актёров этой семьи скончался, он занял его место и стал полноправным их участником[3]. Через них он попал в водевиль и отправился на запад США, чтобы построить свою карьеру в шоу-бизнесе, где и познакомился со своей будущей женой.

Мать Джеки выступала на сцене вместе с родителями с ранних лет и была известна в актёрских кругах США с пяти лет под псевдонимом «Малышка Лиллиан» (англ. Baby Lillian) из постановки «Маленький Лорд Фаунтлерой» (англ. Little Lord Fauntleroy). Позже она также участвовала в водевиль-постановках вместе с Рена Роджерс (англ. Rena Rogers)[4].

Рождение ребёнка в семье актёров, таких как Джон и Лиллиан, означало появление серьёзных перемен в их образе жизни, который предполагал постоянные переезды вслед за театром, практически круглосуточную занятость на сцене и проживание во второсортных отелях. Возможность выступления с их собственным номером, поставленным незадолго до их свадьбы, также с этого момента вставала под сомнение. Поэтому, чтобы не менять ничего в своей жизни и не создавать неудобств ребёнку, было принято решение передать Джеки родителям Лиллиан, которые жили в Окленде. Джеки до трёх лет воспитывался преимущественно ими, в то время как его родители продолжали разъезжать по стране со своими выступлениями[5].

Дебют в кино

В 1917 году отец Джеки получил предложение принять участие в постановке «The Show of Wonders». Это предложение могло существенно повысить заработки их семьи, но оно также значило, что им придётся временно приостановить выступление со своим собственным номером. Решение было принято. Постановка стартовала в Чикаго 13 мая 1917 года[6]. Поскольку теперь у Лиллиан появилось свободное время, она забрала Джеки у своих родителей и взяла его с собой. Пока Джон был занят в постановке, Лиллиан и Джеки проводили время на пляже в Чикаго. В один из таких дней к ним подошёл человек, представившийся заместителем директора «Эссеней Филм»[7]. Он сообщил, что в ближайшее время их студия планирует съёмку нового фильма «Малыш Скиннера» (англ. Skinner's Baby), и они ищут мальчика для исполнения одной из ролей. Он предложил Лиллиан попробовать Джеки на эту роль. Она согласилась, и в назначенный день привела Джеки в студию. Джеки получил эту роль, выиграв её среди других кандидатов. Съёмки заняли немного времени, после чего им предложили продолжить сотрудничество, но Лилиан отказалась, поскольку эта работа предполагала очень маленькую оплату[7]. Между тем постановка, в которой был занят отец Джеки, завершила выступление в Чикаго и двинулась дальше. Лиллиан вновь отвезла Джеки своим родителям и отправилась вслед за мужем.

Дебют на сцене

К тому моменту, когда Джеки исполнилось 3 года, его отец закончил выступление в постановке «The Show of Wonders» и установил сотрудничество с Аннет Келлерман. Их совместная постановка «An Intimate Revue» стартовала в Сан-Франциско[8]. Поскольку Джеки уже достаточно повзрослел, Лиллиан снова забрала его у своих родителей, и с этого момента он жил вместе с ними. Джон и Лиллиан, однако, вовсе не планировали, что Джеки пойдет по их стопам. С их собственных слов, у них не было совершенно никаких идей по поводу того, как устроить будущее Джеки[9]. Однако, согласно традициям актёрских семей, они обучили Джеки всему, что умели и знали сами — танцу, вокалу, импровизации, — и постоянно брали мальчика в театр на репетиции и выступления.

В 1918 году американское общество было встревожено появлением нового танца «Шимми» (англ. Shimmy). Танец был настолько раскованным, что он вызвал неоднозначную реакцию среди политиков, деятелей культуры и представителей шоу-бизнеса. Общество разделилось на сторонников и противников нового танца, между которыми шло активное противостояние. Некоторые штаты ввели запрет на этот танец[10][11]. Отдельные личности и танцевальные ассоциации не хотели признавать в шимми танца, и пытались добиться полного его запрета или установления определённых правил выступления с ним[12]. Любое заведение, в котором было бы замечено хотя бы одно выступление с этим танцем, сильно рисковало привлечь к себе внимание полиции, и могло в результате этого даже потерять лицензию[13].

Однако несмотря на напряжённость в обществе, танец продолжал завоёвывать популярность. Джеки также был обучен элементам этого танца. Точно неизвестно, планировал ли Джон представить зрителям своего сына или это решение было спонтанным, но однажды, когда Джеки было 4 года, его отец после окончания номера вышел на вызовы зала вместе с ним[14]. Джеки дали возможность показать себя и станцевать этот танец в своей версии.

Зрителям очень понравился выход Джеки, и Аннет вскоре предложила Джону включить Джеки в номер, за что бы ему дополнительно заплатили. Воодушевлённый этим предложением, отец Джеки решил разнообразить выступление своего сына, и даже подобрал ему речь Дэвида Уорфилда (англ. David Warfield) из постановки «The Music Master»[9]. С этого момента Джеки стал полноправным участником сцены и по возможности выступал вместе с родителями.

Встреча с Чарли Чаплином

Июльским вечером 1919 года постановка «An Intimate Revue», которая продолжала свои странствия по крупным городам США, дала своё очередное выступление в Оперном театре Лос-Анджелеса (англ. Los Angeles Orpheum Theater, современное название «Palace Theater») перед переездом в следующий город[8]. Как и во время выступления в Сан-Франциско, Джеки вывели на сцену, где он прочитал свою речь и исполнил танец шимми[15]. В этот день среди зрителей был Чарли Чаплин, который как раз искал вдохновение для своего нового фильма[14]. В это время у Чаплина был заключён контракт со студией «First National», согласно которому он должен был снять для неё 8 небольших фильмов[16]. Чаплин подробно описал в своей автобиографии, как состоялось его знакомство с Джеки[17]:

…Чтобы отвлечься, я пошёл в «Орфеум». Там выступал какой-то танцор-эксцентрик, ничем особенным не отличавшийся. Закончив номер, он вывел на сцену своего четырёхлетнего сына. Мальчик поклонился публике вместе с отцом, а потом вдруг сделал несколько забавных движений, посмотрел на зрителей, помахал рукой и убежал. Публика была в восторге, и мальчику пришлось снова выйти на сцену. На этот раз он исполнил другой танец, который мог бы произвести неприятное впечатление, если бы не исполнитель. Но Джеки Куган был очарователен, и зрителям танец очень понравился. Что бы он ни делал, этот малыш, все в нём было очаровательно.

Появление на сцене маленького мальчика заставило Чаплина вспомнить своё детство, когда он был вынужден выходить на сцену, чтобы заработать денег. Это вдохновило его на идею фильма, где могли бы сыграть он сам и Джеки[18]. После окончания номера Чаплин договорился встретиться с родителями Джеки, чтобы рассказать им об этой идее. Встреча состоялась через несколько дней в холле отеля «Александрия» (англ. Alexandria Hotel)[19][20]. Но, прежде чем начать работу над этим фильмом, Чаплин решил проверить способности Джеки, задействовав его в небольшой роли в своём новом фильме «Удовольствия дня»[18]. Родители Джеки дали Чаплину своё согласие, и вскоре начались съёмки, в процессе которых Чаплин убедился, что Джеки обладает не только талантом, но и харизмой.

Решиться же окончательно на заключение контракта на съёмки Джеки, Чаплин подтолкнуло одно интересное событие[17]:

…Я вспомнил о нём примерно через неделю, когда сидел в павильоне, окружённый актёрами, и раздумывал над темой будущей картины… Я стал рассказывать об увиденном в «Орфеуме», упомянул о мальчике Джеки Кугане, который вышел с отцом на вызовы зала. Тут кто-то сказал, что читал в утренней газете, что Роско Арбакль пригласил Джеки Кугана сниматься в его фильме. Эта новость словно громом поразила меня. Боже мой! Как же я об этом не подумал? Конечно, он был бы великолепен на экране! И я начал придумывать трюки и сюжетные ситуации, в которых мог бы с ним сыграть… «Но к чему это все? Арбакль подписал с ним контракт и, видимо, придумал что-нибудь в том же роде. И почему я не подумал об этом раньше!»…

Чаплин очень сильно расстроился, что упустил возможность пригласить Джеки[17]. Однако как стало известно на следующий день, Чаплин и сотрудники его студии ошиблись. Роско Арбакль заключил контракт на съёмки не с Джеки, а с его отцом. Чаплин немедленно встретился с отцом Джеки и контракт, который позже сделает Джеки известным актёром, был заключён[17].

Фильм «Малыш»

Основная статья: Малыш

Съёмки фильма, изначально получившего название «Беспризорный» (англ. The Waif), начались в июле 1919 года. Этот фильм должен был стать очередной работой Чаплина в рамках его контракта с «First National». Контракт на съёмки Джеки в этом фильме был заключён с его отцом, который также должен был сняться в фильме в небольшой роли. Согласно условиям контракта, Чаплин должен был платить Джеки $75 в неделю, а его отцу — $125[21]. Однако уже в процессе работы над фильмом Чаплин переименовал его в «Малыш», поскольку роль Джеки по сюжету оказалась более значимой, чем он предполагал изначально[22]. Чаплин настолько увлёкся съёмками, что нарушил все возможные сроки сдачи работы, и его контракт со студией «First National» был под угрозой расторжения. Студия все же дала Чаплину дополнительное время на завершение фильма, когда увидела процесс съёмки и игру Джеки. Съёмки фильма заняли 154 рабочих дня, а ещё 118 рабочих дней потребовалось на его монтаж. На фильм было истрачено более 60-ти километров плёнки, что было несвойственно тому времени[23].

Премьера фильма «Малыш» состоялась в Нью-Йорке 21 января 1921 года. Фильм шёл в прокате с большим успехом. Сам Чаплин объяснял успех этого фильма тем, что ему удалось совместить в нём одновременно трагедию и комедию, что ранее никогда не применялось[17]. Этим фильмом Чаплину удалось не только привлечь внимание общественности к проблеме бездомных, но и представить миру Джеки как актёра и сформировать тематику его будущих фильмов. Игра самого Джеки в этом фильме была признана замечательной. Через некоторое время после премьеры фильма Джеки и его родителей посетили журналисты ведущих газет, чтобы задать несколько вопросов.

Между Чаплиным и Джеки в процессе съёмок этого фильма установились очень дружественные отношения. Чаплин называл Джеки своим партнёром, и после завершения работы над фильмом неоднократно посещал их семью, давал советы и рекомендации, и наблюдал за его дальнейшими успехами. Однако несмотря на успех их совместной работы, Чаплин не стал продолжать сотрудничество с Джеки. В качестве бонуса за участие Джеки в этом фильме Чаплин заплатил его отцу дополнительно $5000[21].

Контракт с «First National»

После успеха «Малыша» киностудия «First National» сама заинтересовалась маленьким актёром. Поскольку Чаплин не стал продолжать сотрудничество с Джеки, этим удачным моментом воспользовался один из соучредителей киностудии Сол Лессер (англ. Sol Lesser). В начале 1921 года Лессер предлагает отцу Джеки вновь попробовать его сына в кино. Движимый предыдущим успехом, тот сразу же согласился. На этот раз Джеки предстояло появиться перед зрителями в полной противоположности своей предыдущей роли, — поднявшись с низов на самую вершину социальной лестницы, сыграть сына известного и обеспеченного человека. «Пеков Шалопай» (англ. Peck's Bad Boy) — такое название получил новый фильм. Сценарий для него был написан Сэмом Вудом по мотивам популярного в то время одноимённого романа Джорджа Уилбура Пека (англ. George Wilbur Peck) «Пеков Шалопай и его Папа» (англ. Peck's Bad Boy and his Pa).

В отличие от предыдущего фильма съёмки этого проходили в большой спешке и за пределами павильонов киностудии на реальных городских объектах, что было связано с временной реорганизацией «First National». Стремясь снять фильм наиболее приближённым к книге, продюсеры внесли в него множество опасных сцен, опыта съёмок которых у них не было. Сочетание этих факторов едва не привело к трагедии. Первый же инцидент произошёл во время съёмки сцены со львами на территории зоопарка киностудии «Selig Film Company», когда один из хищников вырвался на свободу, и одним только чудом никто не пострадал[24]. Другое происшествие имело более серьёзные последствия, причём для самого Джеки. В результате автомобильной аварии мальчик попал в больницу и съёмки были приостановлены[1].

Несмотря на неудачи фильм всё же удалось завершить в срок, а происшествие с маленьким актёром впервые пролило свет на его гонорары, информация о которых ранее общественности не оглашалась, — $105 в день — такая сумма была запрошена у страховой компании в качестве компенсации за простой и была признана зарплатой Джеки за участие в этом фильме[25].

Премьера фильма состоялась весной 1921 года. Зрители были рады вновь увидеть уже полюбившегося им Джеки, а теперь ещё и в новом амплуа, отметив при этом, что маленький актёр вполне может сниматься в кино самостоятельно и без своего партнера-Чаплина. «First National» также признала успешным сотрудничество с Джеки и заключила с его родителями контракт на дальнейшие съёмки. В том же году студия начала съёмки фильма «Мой мальчик», вновь возвращаясь к сюжетной линии, выбранной Чаплиным в «Малыше». Сценарий нового фильма был написан Лессером совместно с Альбертом Остином[26], но сам фильм снимался и монтировался под чётким руководством отца Джеки. Однако этот фильм не был успешным и не принёс никакой выгоды. На съёмки фильма было потрачено $60 000, в то время как сборы от его показа составили только $50 000. Одной из причин было то, что сюжет фильма был практически полностью скопирован с «Малыша».

В следующих фильмах продюсерами было решено практически полностью отказаться от юмористической составляющей, и новые фильмы с участием Джеки стали преимущественно грустными драмами со счастливым концом. Это решение сделало фильмы более успешными, а Джеки заслужил звание «великого трагического героя», благодаря чему, к 1923 году, когда на экраны вышел фильм «Папочка», он уже являлся одним из самых востребованных и высокооплачиваемых актёров Голливуда, хотя к тому моменту ему было всего 9 лет.

Корпорация «Jackie Coogan Productions»

Летом 1922 года родители Джеки обратились в Верховный Суд Лос-Анджелеса , чтобы получить разъяснения по ряду вопросов[27]. До этого момента все контракты на съёмки Джеки заключались с его отцом, что послужило поводом к распространению слухов, будто бы родители эксплуатируют своего ребёнка, а деньги тратят на развлечения. Родители Джеки хотели не только развеять сомнения общественности, но и легализоваться, получив от суда разрешение на использование этих денег. В то время в законодательстве Калифорнии не было чётко чётко расписано, как именно родители могут и как не могут распоряжаться капиталами, накопленными их ребёнком в детстве, из-за чего, фактически, все эти деньги принадлежали именно родителям, а не самому ребёнку. Поэтому суд дал родителям право распоряжаться капиталом Джеки полностью и по своему усмотрению[27]. Отец Джеки был назначен управляющим делами своего сына и получил право заключения всех контрактов, а мать — финансовым менеджером и ответственным лицом за его капитал[28]. Родители Джеки также подали петицию, которая с этого момента устанавливала, что все заработанные их сыном деньги принадлежат только ему, а они обязуются сохранить их до того момента, когда Джеки станет совершеннолетним[27]. Петиция была принята судом, с учётом того, что родители Джеки будут время от времени предоставлять финансовую отчётность для контроля.

Однако в январе 1923 года Джон и Лиллиан вновь посетили здание суда и отменили своё прежнее решение[29]. Предыдущая схема управления финансами была признана неэффективной. К этому моменту отец Джеки основал корпорацию, чтобы более эффективно управлять капиталом своего сына. Корпорация была названа в честь Джеки — «Джеки Куган Продакшн» (англ. Jackie Coogan Productions, Inc) и была официально зарегистрирована в начале декабря 1922 года с уставным капиталом всего лишь в $60 000[30]. С этого момента все контракты на съёмки Джеки должны были заключаться с корпорацией, а деньги — распределяться определённым образом между Джеки и его родителями. Во многих интервью, которые Джеки давал уже будучи во взрослом возрасте, он отмечал, что у его отца оказались отличные предпринимательские и организаторские способности[1][31]. Даже не имея необходимого образования и опыта, Джон вполне успешно управлял корпорацией, выступал директором, менеджером, бухгалтером, продюсером, а также писал сценарии, и даже сам монтировал фильмы[32]. Под его руководством бюджет многих фильмов удалось сократить до минимума и тем самым увеличить доходы корпорации.

В 1923 году всё же был нанят более опытный человек для управления корпорацией. Родители Джеки планировали инвестировать деньги, а это требовало более грамотного и опытного руководства. Новым управляющим корпорации стал бизнесмен Артур Бернштейн (англ. Arthur Bernstein), приехавший в Сан-Франциско из Нью-Йорка на ежегодные бизнес-встречи. Отец Джеки предложил ему зарплату в $10 000 в неделю, и он сразу же согласился. Артур быстро стал не только ведущим человеком корпорации, но и фактически членом их семьи. Отец Джеки с этого момента смог посвятить себя полностью продюсированию и продвижению Джеки.

За свою историю «Jackie Coogan Productions» снимет 33 фильма, из которых 3 — со звуком. Корпорация завершит свою активную деятельность в 1939 году, хотя на бумаге она просуществует до 1973[33].

Бренд «Jackie Coogan»

В 1920-х отец Джеки подписывает множество контрактов на выпуск брендовых товаров с именем своего сына. Первым шагом к монетизации образа Джеки послужили статьи, активно печатавшиеся в местных газетах с момента выхода фильма «Малыш» (1921). За каждую статью, посвящённую Джеки, его отец получал несколько центов. Следующим брендовым товаром стала кукла «Jackie Coogan» в образе Малыша, которая даже была запатентована. В середине 1920-х предложения задействовать Джеки в том или ином мероприятии или в рекламе поступали постоянно[34]. Фотография Джеки, помещённая на том или ином товаре, существенно увеличивала его продажи.

Под брендом «Jackie Coogan» появляются: игрушки, книги, кондитерские изделия, одежда, школьные принадлежности. Всего было выпущено около 60-ти наименований различных товаров[35]. Наиболее популярными товарами были кепки и куклы. Линия брендовой одежды приносила корпорации «Jackie Coogan Productions» примерно $100 000 дохода в год. Джеки также рекламировал игрушки и сигареты. Некоторые из этих товаров можно приобрести и сейчас на аукционе eBay.

Благотворительность

Популярность Джеки использовалась также и для благотворительных целей. Родителям Джеки постоянно поступали просьбы пожертвовать ту или иную сумму на различные социальные проекты. В 1922 году «Near East Foundation» предложила задействовать Джеки в своих кампаниях по сбору гуманитарной помощи. Образ «маленького бродяги», который продолжал быть ведущим в фильмах Джеки, должен был привлечь внимание общественности к проблемам голодающих детей Востока. В то же время само участие Джеки в этих кампаниях могло увеличить интерес к нему самому. Родители согласились, и с этого момента большинство мест, где демонстрировались фильмы Джеки, превратились в пункты сбора гуманитарной помощи, а входным билетом на очередной сеанс стала банка сухого молока[36].

В августе 1924 года Джеки вместе с отцом, менеджером «Jackie Coogan Productions» и своим персональным учителем, отправляется в международный тур «10,000-mile Jackie Coogan Million Dollar Near East Relief Milk Campaign», чтобы собрать деньги, продовольствие и одежду для десятков тысяч детей, оставшихся без крова в греко-турецкой войне 1922 года[37]. Это путешествие займёт у него 4 месяца, он посетит 25 городов на территории США и 5 европейских стран, а также встретится со многими известными людьми. В тех местах, где он проезжает, устраиваются пункты сбора гуманитарной помощи и торжественные мероприятия.

2 августа Джеки из Лос-Анджелеса отправляется на восток США в специальном поезде, принимая одежду, консервы и сухое молоко[37]. В Чикаго он был провозглашён мэром на 10 минут[38]. В Бостоне мэр Джеймс Майкл Керли вручила ему ключи от города[39]. В Нью-Йорке 40 тыс.человек приветствовали его на Проспект-парк (англ. Prospect Park)[40]. 6 сентября, провожаемый 300 тыс.человек, он отплывает в Европу[1]. В Лондоне тысячи людей постоянно находились рядом с отелем, где Джеки остановился вместе с отцом, и ему приходилось каждый час выходить на балкон, чтобы поприветствовать их[1]. В Париже 15 тыс.человек встречали его у Северного вокзала (фр. Gare du Nord)[41]. В Женеве Лига Наций (англ. League of Nations) была закрыта, чтобы её сотрудники имели возможность увидеть Джеки[42]. В Риме у него было 20 минут личной аудиенции с Папой Пием XI[43]. Затем 15-минутная встреча с Бенито Муссолини[43].

Кампания завершилась осенью в Греции. В результате этого мероприятия удалось собрать одежды и продовольствия на $35 млн, а Джеки был награждён несколькими медалями[1]. Джеки вместе с отцом в рамках этого тура также дали несколько выступлений в Европе.

Контракт с «Metro Pictures»

В 1923 году срок контракта с «First National» подошёл к концу, и отец Джеки получил множество предложений от других ведущих киностудий и частных продюсеров. Дальнейшая судьба Джеки-актёра определялась в результате закрытого конкурса, когда все желающие могли сделали по одному предложению. Победителем конкурса стала киностудия «Metro Pictures», предложившая наиболее интересные условия — контракт на $1 000 000 и $500 000 в качестве бонуса за его подписание[44][45]. Новый контракт был рассчитан на 2 года, в течение которых Джеки должен был сняться в 4-х фильмах[44]. «Jackie Coogan Productions» также должна была получать 60 % от выручки с этих фильмов в течение года после выхода их в прокат[44]. Джеки мог сняться и в большем количестве фильмов, но его отец через год после подписания этого контракта установил ограничение, согласно которому Джеки мог сниматься максимум в 2-х фильмах в год, чтобы иметь возможность получить образование[46]. Во время действия этого контракта, согласно его условиям, Джеки зарабатывал $25 000 в неделю, отец Джеки — $5000 в неделю, а мать Джеки — $1000 в неделю[14].

Первой же работой в рамках этого контракта стал фильм «Да здравствует Король» (англ. Long Live the King), снятый по одноимённому роману Мэри Робертс Райнхарт (англ. Mary Roberts Rinehart). Съёмки фильма обошлись «Metro Pictures» в $600 000, большая часть которых была израсходована на сооружение декораций и костюмов[47]. К концу 1923 года он был признан одним из самых лучших из всех когда-либо снятых к этому моменту фильмов[48].

В 1924 году «Metro Pictures» была объединена вместе с другими небольшими студиями в корпорацию, получившую название «Metro-Goldwyn-Mayer». Отец Джеки развил под своим руководством на студии активную киносъёмочную деятельность, самостоятельно распределял бюджет фильмов Джеки, оказывал влияние на принимаемые студией решения. Руководство корпорации в лице Луиса Майера, было не всегда согласно с тем, как отец Джеки ведёт съёмки. В результате к моменту окончания сроков очередного контракта между Джоном и руководством возник серьёзный конфликт, и действие контракта не было продлено. Студия была рада «избавиться» от такого «дорогого» актёра, интерес к которому к этому моменту уже стремительно начал падать. Позже Луис Майер припомнит Джеки этот конфликт и «отомстит» ему тем, что запретит ведущим киностудиям, которые находились под его контролем, приглашать Джеки сниматься в кино. Это было одной из причин неудач уже взрослого Джеки в кино в послевоенное время.

В возрасте 10 лет Джеки поступил в «Городскую Военную Академию» (англ. Urban Military Academy). В то время эта академия была единственной частной школой в Калифорнии, и здесь обучались многие дети из известных и обеспеченных семей. Учёба в этой школе осуществлялась на основе полного пансиона, поэтому Джеки возвращался домой только на выходные, а сниматься в кино мог только во время каникул.

Контракт с «Paramount Studios»

После завершения сотрудничества с «MGM» новый контракт не заставил себя ждать. «Paramount Studios» (совр. название «Paramount Pictures») предложила Джеки принять участие в её первых звуковых фильмах: «Том Сойер» (англ. Tom Sawyer) (1930) и «Гекльберри Финн» (1931). Во время действия этого контракта Джеки зарабатывал $7500 в неделю[49]. Однако особого интереса у зрителя эти фильмы не вызвали, несмотря на высокую популярность одноимённых романов.

Джеки между тем был занят подготовкой к поступлению в университет. Он обучается в различных частных подготовительных школах и у частных преподавателей. В 1932 году, как и советовали ему родители, он поступил в «Университет Санта-Клары» (англ. Santa Clara University), чтобы получить образование в бизнес- и юридической сферах. Однако вскоре его отчисляют оттуда за неуспеваемость и плохое поведение. Он переходит в «Университет Южной Калифорнии» . Вскоре его отчисляют и оттуда по тем же причинам. Больше никуда Джеки поступать не пытался и просто ждал своего совершеннолетия, когда он должен был получить свои деньги.

Переломный момент

К 1933 году интерес к Джеки угас настолько, что «Jackie Coogan Productions» пришлось подписать контракт с «Talisman Studios» на съёмки Джеки в серии короткометражных низкобюджетных фильмов. Фактически карьера Джеки в кино подошла к концу. Однако родители Джеки не особо беспокоились по этому поводу, они были уверены, что для него пока просто нет подходящих ролей в кино в силу его возраста. Джеки между тем пытается начать самостоятельную карьеру в шоу-бизнесе. Вместе с Джуниором Даркиным (англ. Junior Durkin), с которым они вместе снимались в фильме «Том Сойер» и Робертом Хорнером (англ. Robert Horner), сыном одноимённого режиссёра, они строили планы на съёмки своего первого самостоятельного фильма. Но этим планам не суждено было сбыться.

4 мая 1935 года, возвращаясь с охоты на своё ранчо, Джеки, его отец, Джуниор Даркин, Чарльс Джонс (англ. Charles Jones) и Роберт Хорнер попали в автокатастрофу на шоссе между Сан-Диего и Империал-Валли (англ. Imperial Valley)[50]. Около Сан-Диего их машина на огромной скорости съехала с дороги в кювет и несколько раз переворачивается. Джеки остался единственным выжившим в этой автокатастрофе. По иронии судьбы, за 15 минут до аварии он поменялся местами с одним из пассажиров, чтобы ему было удобнее общаться, и занял место в откидном сиденье, что и спасло ему жизнь. Позже Джеки рассказывал следствию, что за рулём автомобиля был его отец, и ему пришлось резко вывернуть руль, поскольку их подрезал другой автомобиль[51][52]. Однако никаких свидетелей этого происшествия не было найдено, а позже выяснилось, что Джон управлял автомобилем в состоянии алкогольного опьянения и существенно превысил скорость на опасном участке дороги.

После этих трагических событий в жизни Джеки и его семьи произошли серьёзные преобразования. Управление «Jackie Coogan Productions» перешло к матери Джеки. Кроме этого, через некоторое время, 13 мая 1935 года, она вышла замуж за Бернштейна, а Джеки стал часто слышать неприятные для него разговоры, что своих денег он не получит.

Судебный процесс

Став совершеннолетним, Джеки оказался в весьма затруднительном положении. Всё время до этого все деньги, которые он зарабатывал, получали его родители. «Jackie Coogan Productions» еженедельно платила ему определённую сумму, но поскольку Джеки ещё не мог распоряжаться этими деньгами, его родители согласно своему обещанию, должны были сохранять их на будущее[53]. Каждую неделю, начиная с момента основания корпорации «Jackie Coogan Productions» и до момента своего совершеннолетия, Джеки получал всего лишь примерно $6 на карманные расходы[54], но этих денег не хватало даже на мелкие расходы и его друзьям приходилось постоянно платить за него. Теперь, когда ему исполнился 21 год, не было и этих денег[54]. Сниматься в кино его больше не приглашали, его попытка начать самостоятельную карьеру в шоу-бизнесе не удалась, и фактически ему было не на что существовать. Ему даже было негде жить, поскольку вся недвижимость и другое имущество, приобретённое родителями на заработанные им деньги, было приписано им же.

Джеки неоднократно обращается к Лиллиан с желанием получить свои деньги, однако никаких результатов это не приносило. В апреле 1938 года он обратился в суд и предъявил матери и отчиму иск на $4 000 000[54]. Именно такая сумма, по подсчётам Джеки, была заработана им в период с 1921 по 1938 год. В своём иске Джеки утверждал, что отец постоянно уверял его, что заработанные им деньги откладываются для него, и будут переданы ему, когда он достигнет совершеннолетия. Когда же наконец ему исполнился 21, никаких денег он так и не получил. В то же время его мать, вызванная в суд по этому иску, сообщила, что никогда и ни в какой форме таких обещаний они Джеки не давали[53]. Однако вскоре ей пришлось отказаться от этих слов, поскольку адвокаты Джеки в таком случае могли отменить право распоряжаться его деньгами, которое было дано его родителям в 1922 и 1923 годах взамен обещания сохранить его деньги[53]. Тогда Лиллиан стала утверждать, что Джеки был безответственным человеком, и ему нельзя было доверить такие деньги[55]. Она также уточнила, что денег Джеки заработал гораздо меньше, примерно $1 300 000[56].

В ходе первоначального расследования, когда судье были предоставлены документы «Jackie Coogan Productions», было найдено подтверждение, что Джон Куган основал корпорацию именно для того, чтобы сохранить капитал Джеки на его будущее[56]. Кроме того, за отца Джеки и его обещание сохранить капитал своего сына поручился актёр Уоллес Бири, неоднократно сотрудничавший с ним[56]. В результате подозрение пало на менеджера «Jackie Coogan Productions», Артура Бернштейна, который практически сразу после трагических событий женился на матери Джеки[56][57]. Адвокатом Джеки было высказано предположение, что он мог оказать влияние на его мать и запретить ей отдать деньги Джеки. Однако вскоре его алиби было также подтверждено, и расследование было отложено до детального изучения финансовых документов корпорации[58].

Дело затянулось в итоге на 18 месяцев, в течение которых Джеки пришлось пройти через множество неприятных показаний и слушаний. Его мать на судебных процессах постоянно указывала на закон, согласно которому они, как родители, имели все права на использование капитала своего ребёнка. Она была согласна, что Джеки заработал эти деньги, но они не принадлежали ему. Кроме того, она постоянно утверждала, что для Джеки все съёмки были лишь развлечением и игрой. Но многие, кто участвовал в съёмках Джеки, говорили, что для него это была тяжёлая и самая настоящая работа.

В заключительном отчёте финансового расследования было установлено, что корпорация «Jackie Coogan Productions» в период с 1923 по 1936 заработала более $3 000 000[56]. Однако из всех этих денег осталось примерно $250 000. Главным расточителем капитала корпорации оказался покойный отец Джеки, который, кроме этого, ещё и оказался должником — его долг составлял примерно $85 000. Также было выяснено, что родители никогда не откладывали для Джеки никаких денег. Были установлены и мотивы действий родителей Джеки. Деньги, которые «Jackie Coogan Productions» получала от всех контрактов, Джон и Лиллиан решили не хранить на счёте в банке, а вкладывать в недвижимость и различный бизнес. К своему совершеннолетию Джеки должен был стать не только владельцем всего состояния корпорации, но и получать причитающиеся ему деньги от какого-то работающего бизнеса. Однако эти задумки выполнить не удалось по ряду причин.

Основные деньги корпорации были «потеряны» в результате неудачных инвестиций и необдуманных трат. Родители Джеки скупали все, что по их мнению было грамотным вложением денег: нефтяные вышки, бензоколонки, поля для гольфа, небольшие производства и различную недвижимость. Так как у них не было необходимых навыков ведения бизнеса, вскоре эти приобретения становились убыточными и их приходилось продавать. Значительная часть денег также была вложена в различные акции и ценные бумаги, такие как «General Motors», которые были потеряны в результате обвала рынка в середине 1920-х. У Джеки также не оказалось совершенно никаких способностей к ведению бизнеса, — он даже не смог получить необходимое образование. Попытки родителей привлечь его к управлению делами ни к чему не привели — Джеки требовал свои деньги, а они все были вложены в дело. Основной конфликт между ними возник в тот момент, когда Джеки решил жениться на Бетти Грейбл. Эта свадьба предполагала, что Джеки придется потратить на Бетти огромные деньги. Джеки был уверен, что такие деньги у него есть, однако его родители знали обратное.

В 1939 году Джеки, Лиллиан и Артур приходят к решению ликвидировать активы корпорации и поделить весь оставшийся капитал и имущество[59]. В результате подписания этого соглашения Джеки получил $126 000, дом в Лос-Анджелесе и права на некоторые свои фильмы[60]. Однако полученные им плёнки были уже никому не интересны, в своём доме в Лос-Анджелесе Джеки не появлялся, поскольку он навевал на него воспоминания детства, а деньги очень быстро закончились. Часть денег пошла на закрытие различных долгов и оплату услуг адвокатов, другую же часть Джеки вложил в авторемонтный бизнес. Поскольку у него не было необходимых навыков, эти вложения были фактически потеряны.

«Закон Кугана»

Во время судебного процесса, инициированного Джеки, было признано, что законодательство штата Калифорнии имеет серьёзные пробелы относительно защиты капитала, накопленного ребёнком в детстве. В обществе и прессе стали появляться волнения, что других детей-актёров, Ширли Темпл, Микки Руни, Джейн Уитерс, Дину Дурбин, Фредди Бартоломью, видимо, ждёт судьба Джеки. Член местного законодательного органа пообещал в скором времени принять закон, который бы впредь позволил избежать подобной ситуации, в которой оказался Джеки.

Как и было обещано, в 1939 году появляется закон, получивший название «Закон Кугана» (англ. Coogan's law), также известный под другими названиями: «Coogan Act», «Coogan Bill», «California Child Actor’s Bill», призванный сохранить капитал, заработанный ребёнком в детстве. Смысл этого закона заключается в том, что работодатель с этого момента мог заключить контракт на привлечение ребёнка к творческим работам только в том случае, если определённый процент от суммы этого контракта будет перечислен на личный счёт ребёнка или в какой-то другой сберегательный фонд. На момент создания закона эта сумма составляла 50 % от суммы контракта. Эти деньги будут принадлежать ребёнку, но он сможет воспользоваться ими только по достижении совершеннолетия. Так Джеки и ситуация, в которой он оказался, сделали большой вклад в развитие кинематографа.

Этот закон и сегодня является одним из важнейших законов штата Калифорния, защищающих капитал ребёнка-актёра. Начиная с 2000 года, согласно новой версии закона, сумма отчислений на личный счёт ребёнка должна составлять как минимум 15 %, но может быть увеличена по желанию родителей. При заключении контракта на привлечение ребёнка к творческим работам один из родителей ребёнка становится ответственным лицом, с которым непосредственно и заключается контракт. Для организации сберегательного фонда родители должны открыть в одном из банков специальный счёт, который называется «Счет Кугана» (англ. Coogan Account).

Военная служба

В марте 1941 Джеки решает отправиться на военную службу, чтобы хоть как-то решить свои финансовые проблемы[61]. Сделать это оказалось не так то просто — Голливуд не спешил жертвовать известными именами. Чтобы попасть на службу, Джеки пришлось заручиться поддержкой одного из своих знакомых. Его принимают санитаром в Медицинский корпус (англ. Medical Corps), а через некоторое время он будет переведён в Корпус Военно-воздушных сил (англ. Army Air Corps) по своему желанию. Это стало возможным, так как Джеки в подростковом возрасте окончил военную академию и после получил лицензию пилота. Здесь он усовершенствует свои знания и навыки в области лётного дела, а также получит звание лётного офицера (англ. Flight Officer).

После этого Джеки работал как преподаватель лётного дела и служил в Бирме в качестве добровольца Первой воздушно-десантной группы (англ. 1st Air Commando Group). Во время операции в Бирме в марте 1944 года он был первым пилотом планера, который посадил Союзнические войска позади расположения противника[62]. В мае 1945 года он вернулся домой, а в декабре этого же года он был полностью освобождён от военных обязательств, отслужив 5 лет[63]. Позже он был награждён Воздушной медалью США за особые заслуги (англ. Air Medal for meritorious service).

Возвращение в кино

После возвращения c фронта Джеки вновь мечтает о том, чтобы сниматься в кино. Его возвращение встречают с радостью, но работы для него в шоу-бизнесе нет. Послевоенный Голливуд претерпел серьёзные изменения. Многие студии разорились, остальные же были сильно ограничены в финансах. Сам Джеки описывал эту ситуацию так[64]:

«Я знал всех в Голливуде, и все знали меня. Я, конечно, мог бы пойти к продюсерам, но они бы мне сказали: „И что мы будем с тобой делать?“»

Он берётся за любую работу. В 1946 году он участвует в кампаниях по привлечению частного капитала на военные цели (англ. War Bond drives). В 1950-х он работает в сфере продаж и занимает должность менеджера по рекламе по продажам вытяжек для кухонных плит[65], а также продаёт фотоаппараты и подержанные легкомоторные самолёты. Благодаря сохранившимся связям, ему удаётся время от времени возвращаться в шоу-бизнес: он продюсировал балет на льду и появлялся в ночных клубах.

В 1947 году он получает возможность вернуться в кино. Вместе с Джеки Купером они снимаются в фильме «Здесь был Килрой» (англ. Kilroy Was Here). С этого момента Джеки будет сниматься в кино до конца своей жизни практически постоянно. Однако в большинстве своём всё это были незначительные роли в качестве актёра второго плана в телесериалах и в эпизодах малобюджетных вестернов, детективов. Как актёр он был уже никому неинтересен, поэтому ему приходилось постоянно обивать пороги киностудий в поисках новых ролей. «Меня никто не воспринимает серьезно» — так он обычно объяснял журналистам причины своего неуспеха. Иногда он также выходил на сцену и участвовал как почётный гость в различных событиях шоу-бизнеса.

Невозможность вновь повторить прежний успех очень расстраивает Джеки, он все чаще старается найти выход в алкоголе, и один раз даже был арестован за вождение в нетрезвом виде[66]. Считается, что он также имел проблемы с наркотиками — в 1961 году он был арестован за хранение марихуаны[67][68].

Джеки смог лишь отдалённо приблизиться к своей прежней популярности, получив в 1964 году роль «Дяди Фестера» в телесериале «Семейка Аддамс». Однако эта слава была такой же «чёрной», каким был и юмор в этом телесериале. Кроме того, актёра узнавали на улице не как «Джеки Кугана», а как «Дядю Фестера», что очень сильно его расстраивало. На вопрос одного из журналистов: «Как ты дошёл до таких ролей?», Джеки ответил: «Мне просто были нужны деньги».

Последние годы

Последние годы своей жизни Джеки провел в Палм-Спрингс. У Джеки были серьёзные проблемы со здоровьем, которые, со слов его дочери, были вызваны побочным эффектом от его «красивой» жизни: малоподвижным образом жизни, склонностью к нездоровой пище, злоупотреблением алкоголем и сигаретами[69].

Джеки Куган умер 1 марта 1984 года в возрасте 69 лет от инфаркта в «Медицинском центре Санта-Моника» (англ. Santa Monica UCLA Medical Center). Похоронен на кладбище Святого креста в Калвер-сити, штат Калифорния.

Жёны и дети

  1. Бетти Грейбл (англ. Betty Grable), актриса.
    Свадьба: 20 ноября 1937.
    Развод: 11 октября 1939.
  2. Флауер Парри (англ. Flower Parry).
    Свадьба: 10 августа 1941.
    Развод: 29 июня 1943.
    Дети:
    1. Сын: Джон Энтони Куган (англ. John Anthony Coogan) (род. 4 марта 1942), писатель и продюсер стереофильмов, основатель и владелец компании Stereomedia 3D Digital HD & Film.
  3. Энн Мак-Кормак (англ. Ann McCormack), актриса.
    Свадьба: 26 декабря 1946.
    Развод: 20 сентября 1951.
    Дети:
    1. Дочь: Джоан Долливер Куган (англ. Joann Dolliver Coogan) (род. 2 апреля 1948).
  4. Доротея Одетта Хенсон (англ. Dorothea Odetta Hanson), также известная как «Доротея Лампхер» (англ. Dorothea Lamphere) и под псевдонимом «Доди» (англ. Dodie), танцовщица.
    Свадьба: апрель 1952.
    Дети:
    1. Дочь: Лесли Диана Куган (англ. Leslie Diane Coogan) (род. 24 ноября 1953). Её сын — актёр Кит Куган (англ. Keith Coogan) (род. 13 января 1970), начавший сниматься в 1975 году. Кит от рождения имел фамилию «Митчелл» (англ. Mitchell), но в 1986 он изменил её на «Куган» (англ. Coogan).
    2. Сын: Кристофер Фентон Куган (англ. Christopher Fenton Coogan) (9 июля 1967 — 29 июня 1990). Кристофер погиб 29 июня 1990 в аварии с участием мотоцикла в Палм-Спрингс.

Интересные факты

  • Во время съёмок фильма «Пеков Шалопай» (англ. Peck's Bad Boy) Джеки получил серьёзную травму головы. Машина, в которой Джеки, его отец и работники киностудии ехали на съёмки, попала в аварию. Больше всех пострадал Джеки. Он поступил в больницу без сознания и несколько дней находился в коме. Однако через 14 дней он полностью восстановился и смог вернуться к съёмкам[9][70]. В некоторых интервью Джеки утверждал, что у него был двойной перелом черепа[1].
  • Когда Джеки впервые познакомили с Чарли Чаплином, первая вещь, которая впечатлила мальчика, это были усы Чаплина, которые могли сниматься и надеваться[69].
  • Во многих интервью Джеки утверждал, что его воспоминания о своём детстве начинаются с того момента, когда он впервые был выведен своим отцом на сцену в Сан-Франциско[64].
  • Танец шимми в исполнении Джеки можно увидеть в фильме «Мой мальчик» (англ. My Boy) (1921).
  • Самым успешным для Джеки оказался 1923-й год, в течение которого он заработал почти $1 000 000[56].
  • В 1923 году «Metro Pictures» заплатила Джеки и его родителям $500 000 в качестве бонуса за подписание контракта. Половину этих денег пришлось выплатить государству в качестве налогов[71].
  • В 1927 году Джеки решил сменить стрижку. Однако по условиям контракта с MGM Джеки не мог менять свой внешний облик, в том числе и стрижку. По этому поводу пришлось даже созывать собрание и переписывать контракт, но разрешение все же было дано. Чтобы не шокировать поклонников Джеки, на эту тему был снят фильм «Джонни подстригся» (англ. Johnny Get Your Hair Cut)
  • К тому моменту, когда Джеки исполнилось 13 лет, он побывал в Нью-Йорке целых 18 раз[72].
  • За 15 минут до автокатастрофы 4 мая 1935 года, унесшей жизни 4-х человек, Джеки поменялся местами с одним из пассажиров, чтобы ему было удобнее общаться, и занял место в откидном сиденье. Это спасло ему жизнь.
  • После автокатастрофы 4 мая 1935 года против Джеки было подано несколько исков от родственников погибших, требующих компенсации на $300 000. Однако иски были отклонены судом.[73].
  • Во время военной службы, находясь в Бирме, Джеки выиграл в покер $26 000[64].
  • Чтобы получить роль Дяди Фестера в телесериале «Семейка Аддамс», Джеки самостоятельно придумал и реализовал образ своей будущей роли: подстригся наголо, сшил костюм, разработал манеру поведения и разговора[74].
  • Одна из наград Голливуда, присуждаемая молодёжи за достижения в кино, носит имя Джеки (Jackie Coogan Award).
  • Любимой игрой Джеки на протяжении всей жизни был гольф, в который он начал играть ещё в детстве[75].

Фильмография

Основная статья: Фильмография Джеки Кугана

Награды

Напишите отзыв о статье "Куган, Джеки"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Aljean Harmets [news.google.com/newspapers?id=L5krAAAAIBAJ&sjid=TvcFAAAAIBAJ&pg=6945,547240 Jackie Coogan «The Kid» Recalls Years Of Stardom] // The Telegraph. — 1972. — № Apr 5, 1972. — С. 18.
  2. ↑ [news.google.com/newspapers?nid=1368&dat=19341011&id=wfgZAAAAIBAJ&sjid=8g0EAAAAIBAJ&pg=6936,1277549 Jackie Coogan, Poor Now, Will Be Millionaire in Year] // The Milwaukee Sentinel. — 1934. — № Oct 11, 1934. — С. 10.
  3. ↑ 1 2 David Wallace Where «The Kid» Played — Coogan Place Home of Old Family // Syracuse Herald-American. — 1947. — № Feb 2, 1947. — С. 36.
  4. ↑ [news.google.com/newspapers?id=ocsLAAAAIBAJ&sjid=n1QDAAAAIBAJ&pg=5007,700994 Theatre Gossip] // The Evening Independent. — 1930. — № Nov 14, 1930. — С. 5.
  5. ↑ Diana Serra Cary. Jackie Coogan: The World's Boy King: A Biography of Hollywood's Legendary Child Star. — The Scarecrow Press, Inc., 2007. — С. 19. — ISBN 0-8108-5911-4.
  6. ↑ Perce Hammond «Show of Wonders» at the Palace // Chicago Daily Tribune (Chicago Tribune). — 1917. — № May 17, 1917. — С. 15.
  7. ↑ 1 2 Diana Serra Cary. Jackie Coogan: The World's Boy King: A Biography of Hollywood's Legendary Child Star. — The Scarecrow Press, Inc., 2007. — С. 20—21. — ISBN 0-8108-5911-4.
  8. ↑ 1 2 Stage. Plays hold over; Smart new acts on week's vaudeville bills. Orpheum. // Los Angeles Times. — 1919. — № May 25, 1919. — С. III13.
  9. ↑ 1 2 3 Nancy Anderson [news.google.com/newspapers?id=vTkPAAAAIBAJ&sjid=6oUDAAAAIBAJ&pg=4661,2486384 Yesterday's stars today. Coogan earned and lost fortunes.] // Daily News. — 1974. — № Mar 5, 1974. — С. 8.
  10. ↑ Universal Service [news.google.com/newspapers?id=J0YbAAAAIBAJ&sjid=j0kEAAAAIBAJ&pg=1981,6254231 Philadelphia mayor bans shimmy dance] // The Pittsburgh Press. — 1919. — № Jun 15, 1919. — С. AN3.
  11. ↑ [news.google.com/newspapers?id=28YaAAAAIBAJ&sjid=skkEAAAAIBAJ&pg=5122,998847 Harrisburg mayor bans shimmy dance] // The Pittsburgh Press. — 1919. — № Sep 4, 1919. — С. 4.
  12. ↑ [news.google.com/newspapers?id=MkYbAAAAIBAJ&sjid=jkkEAAAAIBAJ&pg=1112,3692598 «Shimmy» is banned by Dancing Masters] // The Pittsburgh Press. — 1919. — № Aug 26, 1919. — С. 8.
  13. ↑ [news.google.com/newspapers?id=98sMAAAAIBAJ&sjid=XWgDAAAAIBAJ&pg=4637,3123421 Ministers object to «Shimmy» dance and police are asked to investigate it's temples] // The Gazette Times. — 1919. — № Apr 8, 1919. — С. 4.
  14. ↑ 1 2 3 Dorothy Smiljanich [news.google.com/newspapers?id=ibINAAAAIBAJ&sjid=PXMDAAAAIBAJ&pg=5870,963763 Years erase the Kid's charm] // St. Petersburg Times. — 1974. — № Jun 11, 1974. — С. 10-9.
  15. ↑ [news.google.com/newspapers?id=DbQgAAAAIBAJ&sjid=WGkFAAAAIBAJ&pg=1224,5425017 The Photo Drama. Contributes to Olympic Fund.] // The Lewiston Daily Sun. — 1923. — № Sep 25, 1923. — С. 2.
  16. ↑ [news.google.com/newspapers?id=AbgaAAAAIBAJ&sjid=e0kEAAAAIBAJ&pg=3534,3274149 Chaplin signs new $1000000 contract] // The Pittsburgh Press. — 1917. — № Sep 25, 1917. — С. D1.
  17. ↑ 1 2 3 4 5 Charlie Chaplin. My Autobiography. — Penguin, 1964. — ISBN 0-141-01147-5.
  18. ↑ 1 2 Jay Rubin Jay Rubin Interviews Jackie Coogan // Classic Film Collector. — 1976.
  19. ↑ Boston, Mass. Movie facts and fancies // Boston Daily Globe. — 1923. — № Jan 21, 1923. — С. 37.
  20. ↑ Aljean Harmetz Jackie Coogan — Remember?; Movies Jackie Coogan — Remember «The Kid»? // New York Times. — 1972. — № April 2, 1972, Sunday. — С. D1.
  21. ↑ 1 2 William Glover [news.google.com/newspapers?id=Un0oAAAAIBAJ&sjid=RckEAAAAIBAJ&pg=2702,2237448 Jackie Coogan Gets On Stage — 37 Years Late] // Daytona Beach Morning Journal. — 1966. — № Sep 11, 1966. — С. 6B.
  22. ↑ Robin Rauzi Valley Weekend; Period of Turmoil Paved Way for Chaplin Masterpiece «The Kid» // Los Angeles Times. — 1996. — № May 16, 1996. — С. 1B.
  23. ↑ Diana Serra Cary. Jackie Coogan: The World's Boy King: A Biography of Hollywood's Legendary Child Star. — The Scarecrow Press, Inc., 2007. — С. 56. — ISBN 0-8108-5911-4.
  24. ↑ Osmond Borradaile [books.google.ru/books?id=mRRkLB3Q4esC&lpg=PA20&ots=Rfv3QWHb4x&pg=PA20 Life Through a Lens: Memoirs of a Cinematographer] // McGill-Queen's Press. — 2001. — С. 20.
  25. ↑ [news.google.com/newspapers?nid=1982&dat=19210625&id=TegxAAAAIBAJ&sjid=X-QFAAAAIBAJ&pg=1615,8449810 Pity Jackie Coogan With Meager Pay] // The Evening News. — 1921. — № Jun 25, 1921. — С. 2.
  26. ↑ [news.google.com/newspapers?id=0sMxAAAAIBAJ&sjid=nOQFAAAAIBAJ&pg=1000,4364547 Jackie Coogan in My Boy at Strand theater] // Berkeley Daily Gazette. — 1922. — № Mar 3, 1922. — С. II1.
  27. ↑ 1 2 3 [news.google.com/newspapers?id=dCEgAAAAIBAJ&sjid=TWkFAAAAIBAJ&pg=3738,1249251 Guardian for Jackie Coogan is sought. Parents say they are conserving earnings for him.] // The Lewiston Daily Sun. — 1922. — № Jul 22, 1922. — С. 3VI.
  28. ↑ Jackie Coogan Gets Mother as Guardian, Father as Manager // Atlanta Constitution. — 1922. — № Jul 23, 1922. — С. A6.
  29. ↑ Coogan Sure Father Made Second Will // Hartford Courant. — 1938. — № Apr 20, 1938. — С. 9.
  30. ↑ Jackie Coogan, Inc., New California Corporation // Chicago Tribune. — 1922. — № Dec 12, 1922. — С. 1.
  31. ↑ Vernon Scott [news.google.com/newspapers?id=rtINAAAAIBAJ&sjid=LnYDAAAAIBAJ&pg=4136,4414479 Jackie Coogan Now a Rich Man] // St. Petersburg Times. — 1956. — № Nov 11, 1956. — С. 10-С.
  32. ↑ James W. Dean [news.google.com/newspapers?id=7k01AAAAIBAJ&sjid=TH4EAAAAIBAJ&pg=6402,4850240 Father Explains How He Manages Jackie Coogan] // Milwaukee Journal. — 1923. — № Mar 2, 1923. — С. 18.
  33. ↑ [businessfilings.sos.ca.gov/frmDetail.asp?CorpID=00101459 Jackie Coogan Productions, Inc] // California Secretary of State's online filing for corporation Statements of Information.
  34. ↑ [news.google.com/newspapers?id=5OEKAAAAIBAJ&sjid=QU8DAAAAIBAJ&pg=5264,4732321 Jackie Coogan is Widely Feted] // Prescott Evening Courier. — 1923. — № Nov 8, 1923. — С. 5.
  35. ↑ Bob Thomas [news.google.com/newspapers?id=SdIhAAAAIBAJ&sjid=v54FAAAAIBAJ&pg=755,6506769 Jackie Coogan Still Has a Boyish Look] // Daytona Beach Morning Journal. — 1964. — № Oct 30, 1964. — С. 9.
  36. ↑ Loew's To Collect Milk for Orphans In Coogan Drive // The Atlanta Constitution. — 1924. — № Apr 6, 1924. — С. C5.
  37. ↑ 1 2 Jackie Begins Relief Tour. Coogan Given Send-Off as He Starts Long Trip in Interest of Starving Children // Los Angeles Times. — 1924. — № Aug 3, 1924. — С. A2.
  38. ↑ Maurine Watkins Jackie Coogan Is Mayor for Ten Minutes. Film Star Speeds Up His Mercy Crusade // Chicago Daily Tribune. — 1924. — № Aug 7, 1924. — С. 13.
  39. ↑ Jackie Coogan Is Welcomed to City on Relief Mission. Child Movie Star, on Receiving Key to Boston, Gives Advice to Dean of Key-Givers Key to City, Given Use of Key Explained // The Christian Science Monitor. — 1924. — № Aug 27, 1924. — С. 2.
  40. ↑ Helen Klumph Hail Conquering Heroes. Manhattan Just All Excited Over Arrivals; Lloyd's Welcome Genuine, Jackie's Press Agented HEROES HAILED IN MANHATTAN; Two Princes of Celluloidia Arrive at Once Harold Lloyd's Reception Spontaneous; Jackie Coogan Suffers by Press Agent's Zeal // Los Angeles Times. — 1924. — № Aug 24, 1924. — С. B17.
  41. ↑ Paris Gives Jackie a Royal Welcome; Railroad Station Is Stormed by 15,000 Eager to See and Cheer «The Kid» // New York Times. — 1924. — № Sep 21, 1924. — С. E2.
  42. ↑ Jackie Coogan Stops Entire Machinery of League of Nations // Chicago Daily Tribune. — 1924. — № Oct 25, 1924. — С. 13.
  43. ↑ 1 2 3 [news.google.com/newspapers?id=wHwuAAAAIBAJ&sjid=3YsFAAAAIBAJ&pg=5353,4092692 Jackie Coogan Is Received By Pope. Youthful Movie Star To Visit Mussolini Today in Rome] // The Montreal Gazette. — 1924. — № Sep 30, 1924. — С. 13.
  44. ↑ 1 2 3 [news.google.com/newspapers?id=2RoqAAAAIBAJ&sjid=AoYFAAAAIBAJ&pg=4991,1528537 Jackie Coogan Star For Metro. Fairbanks' Bid for Child Actor's Service Was Surpassed] // The Montreal Gazette. — 1923. — № Jan 12, 1923. — С. 8. Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>: название «metrocontract» определено несколько раз для различного содержимого
  45. ↑ $500,000 Offered Jackie Coogan to Make Four Films // Chicago Tribune. — 1923. — № Jan 11, 1923. — С. 19.
  46. ↑ Limit Set On Jackie's Turn-out. Only Two Pictures Per Year Asked of Starlet; Must Get Education // Los Angeles Times. — 1924. — № Jan 13, 1924. — С. B15.
  47. ↑ [news.google.com/newspapers?id=5UYsAAAAIBAJ&sjid=LsoEAAAAIBAJ&pg=6540,2399384 Jackie Coogan At Rex Monday. Much Herald «Long Live The King» Here Two Days] // Herald-Journal. — 1924. — № Jul 27, 1924. — С. 18.
  48. ↑ [news.google.com/newspapers?id=EKkLAAAAIBAJ&sjid=xlQDAAAAIBAJ&pg=2769,580734 «Long Live The King» At Plaza Theater] // The Evening Independent. — 1923. — № Dec 12, 1923. — С. 12.
  49. ↑ [news.google.com/newspapers?id=th0hAAAAIBAJ&sjid=NGQEAAAAIBAJ&pg=6518,4891780 Jackie Coogan to get $7,500 weekly salary] // Sarasota Herald. — 1931. — № Mar 6, 1931. — С. 1.
  50. ↑ [news.google.com/newspapers?id=FXovAAAAIBAJ&sjid=uUcDAAAAIBAJ&pg=6979,905704 Coogan Crash Kills Four] // The Deseret News. — 1935. — № May 9, 1935. — С. 5.
  51. ↑ Jackie Coogan Tells Auto-Crash Tragedy From His Cot in Hospital // Los Angeles Times. — 1935. — № May 6, 1935. — С. 2.
  52. ↑ [news.google.com/newspapers?id=HMgMAAAAIBAJ&sjid=IGkDAAAAIBAJ&pg=4334,5665296 Jackie Coogan Real Hero In Crash Fatal to Father] // Pittsburgh Post-Gazette. — 1935. — № May 6, 1935. — С. 1.
  53. ↑ 1 2 3 [news.google.com/newspapers?id=SqcxAAAAIBAJ&sjid=QKgFAAAAIBAJ&pg=6920,2719482 Mother Of jackie Coogan Asks Plea Change. Mrs. Bernstein Seeks To Amend Her Deposition In Suit Of Son.] // The Montreal Gazette. — 1938. — № Apr 21, 1938. — С. 18.
  54. ↑ 1 2 3 [news.google.com/newspapers?id=LnAzAAAAIBAJ&sjid=_O4HAAAAIBAJ&pg=4161,5785444 Jackie Coogan Asks Court For Fortune] // Lodi News-Sentinel. — 1938. — № Apr 11, 1938. — С. 1.
  55. ↑ [news.google.com/newspapers?id=SKcxAAAAIBAJ&sjid=QKgFAAAAIBAJ&pg=6912,2439395 Coogan A «Bad Boy», His Mother States. Weeps as She Tells court Why «Kid's» Star's Fortune Kept From Him] // The Montreal Gazette. — 1938. — № Apr 19, 1938. — С. 18.
  56. ↑ 1 2 3 4 5 6 [news.google.com/newspapers?id=YSkbAAAAIBAJ&sjid=F0wEAAAAIBAJ&pg=1441,4662236 Coogan Funds Now $250000 Attorney Say. Depression Blamed For Drop In Size of Ex-Star's Estate] // The Pittsburgh Press. — 1938. — № May 1, 1938. — С. 8. Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>: название «FundsNow250000» определено несколько раз для различного содержимого Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>: название «FundsNow250000» определено несколько раз для различного содержимого
  57. ↑ [news.google.com/newspapers?id=uNIrAAAAIBAJ&sjid=uIQFAAAAIBAJ&pg=4589,4790047 Postpone Action In Coogan Suit] // Ellensburg Daily Record. — 1938. — № Apr 22, 1938. — С. 5.
  58. ↑ [news.google.com/newspapers?id=ZCkbAAAAIBAJ&sjid=F0wEAAAAIBAJ&pg=2173,6120009 Jackie Shuns Mother's Plea. Mrs. Bernstein Wants to Settle Suit] // The Pittsburgh Press. — 1938. — № May 4, 1938. — С. 8.
  59. ↑ [news.google.com/newspapers?id=AMkoAAAAIBAJ&sjid=dwYGAAAAIBAJ&pg=1728,1562015 Coogan Suit Is Settled Out Of Court] // Berkeley Daily Gazette. — 1939. — № May 18, 1939. — С. 1.
  60. ↑ [news.google.com/newspapers?id=Vx8hAAAAIBAJ&sjid=f2QEAAAAIBAJ&pg=3118,3347953 Coogan Accepts $126000 As Share Of His Earnings] // Sarasota Herald-Tribune. — 1939. — № Aug 17, 1939. — С. 1.
  61. ↑ [news.google.com/newspapers?id=I4whAAAAIBAJ&sjid=JZcFAAAAIBAJ&pg=1904,2578137 Army Inducts Jackie Coogan] // Ellensburg Daily Record. — 1941. — № Mar 5, 1941. — С. 1.
  62. ↑ William Frye [news.google.com/newspapers?id=8VkyAAAAIBAJ&sjid=p7YFAAAAIBAJ&pg=962,387161 Jackie Coogan Leads Gliders] // The Palm Beach Post. — 1944. — № Jun 6, 1944. — С. 2.
  63. ↑ [news.google.com/newspapers?id=TuwLAAAAIBAJ&sjid=HVUDAAAAIBAJ&pg=5833,1922521 Jackie Coogan Home From Front] // The Evening Independent. — 1944. — № Jun 30, 1944. — С. 15.
  64. ↑ 1 2 3 Bob Thomas [news.google.com/newspapers?id=BjMgAAAAIBAJ&sjid=VlEEAAAAIBAJ&pg=5303,6388356 Jackie Coogan Says He's In Show Business For Good] // The Dispatch. — 1958. — № Oct 24, 1958. — С. 1.
  65. ↑ Former Star Quits. No Film Job For Jackie Coogan // The Sydney Morning Herald. — 1950. — № Jun 1, 1950. — С. 3.
  66. ↑ [news.google.com/newspapers?id=DqIyAAAAIBAJ&sjid=IewFAAAAIBAJ&pg=4954,2115975 Jackie Coogan Booked For Tipsy Driving] // The Miami News. — 1951. — № Jan 18, 1951. — С. 15-A.
  67. ↑ [news.google.com/newspapers?id=fU8yAAAAIBAJ&sjid=UeoFAAAAIBAJ&pg=4215,3369043 Jackie Coogan Is Arrested] // The Miami News. — 1961. — № Jan 8, 1961. — С. 5A.
  68. ↑ [news.google.com/newspapers?id=TGctAAAAIBAJ&sjid=h4kFAAAAIBAJ&pg=3313,2006137 Jackie Coogan Faces Count On Narcotics] // Schenectady Gazette. — 1961. — № Jan 17, 1961. — С. 6.
  69. ↑ 1 2 [news.google.com/newspapers?id=AkstAAAAIBAJ&sjid=np0FAAAAIBAJ&pg=3259,103463 Former child star Jackie Coogan dies] // The Rock Hill Herald (Evening Herald). — 1984. — № Mar 2, 1984. — С. 2.
  70. ↑ Diana Serra Cary. Jackie Coogan: The World's Boy King: A Biography of Hollywood's Legendary Child Star. — The Scarecrow Press, Inc., 2007. — С. 60. — ISBN 0-8108-5911-4.
  71. ↑ [news.google.com/newspapers?nid=1946&dat=19230120&id=4BoqAAAAIBAJ&sjid=AoYFAAAAIBAJ&pg=6105,2639543 Jackie Coogan's Tax. Must Pay $260,720 Out of $500,000 Bonus] // The Montreal Gazette. — 1923. — № Jan 20, 1923. — С. 9.
  72. ↑ James Barron Jackie Coogan, child star of films, dies at 69 // New York Times. — 1984. — № March 2, 1984. — С. 5.
  73. ↑ [news.google.com/newspapers?id=8s0xAAAAIBAJ&sjid=2OIFAAAAIBAJ&pg=5185,1786848 Judge orders verdict Jackie Coogan] // Reading Eagle. — 1936. — № Apr 9, 1936. — С. 12.
  74. ↑ [news.google.com/newspapers?id=PCEmAAAAIBAJ&sjid=CP4FAAAAIBAJ&pg=2752,2120227 «Uncle Fester Did Me A Favor» Says Jackie Coogan] // Gettysburg Times. — 1964. — № Dec 5, 1964. — С. 1.
  75. ↑ Jackie Coogan in Buttons // Prescott Evening Courier. — 1928. — № Jul 5, 1928. — С. 8.

Литература

  • David W. Menefee. The First Male Stars: Men of the Silent Era. — BearManor Media, 2007.
  • Diana Serra Cary. Hollywood's Children: An Inside Account of the Child Star Era. — Southern Methodist University Press, 1997.
  • Jackie Coogan. Jackie's European Diary. — September 1924 — January 1925. — Photoplay Magazine, 1924—1925.
  • Jackie Coogan. [news.google.com/newspapers?id=jlcuAAAAIBAJ&sjid=rdkFAAAAIBAJ&pg=7007%2C445294 My Memoirs]. — October 1927. — Ottawa Citizen, 1927.
  • Jackie Coogan. [news.google.com/newspapers?id=ZVBbAAAAIBAJ&sjid=QVANAAAAIBAJ&pg=5017,5018221 Some Life by Jackie Coogan Jr.]. — July, 1922. — The Providence News, 1922.
  • James Robert Parish. [books.google.ru/books?id=CJS5RL7eqdsC The Hollywood Book of Extravagance: The Totally Infamous, Mostly Disastrous, and Always Compelling Excesses of America's Film and TV Idols]. — John Wiley & Sons, 2011.
  • Sandy Hobbs, Jim McKechnie, Michael Lavalette. [books.google.ru/books?id=LH30IGx2tlQC Child Labor: A World History Companion]. — ABC-CLIO, 1999.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Куган, Джеки

Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Куган,_Джеки&oldid=80853230»