Кудрявцев, Павел Степанович

Павел Степанович Кудрявцев
Дата рождения:	15 июня 1904(1904-06-15)
Место рождения:	Бронницы
Дата смерти:	25 марта 1975(1975-03-25) (70 лет)
Место смерти:	Тамбов
Страна:	Российская империя Российская империя, СССР СССР
Научная сфера:	история физики
Место работы:	Горьковский государственный педагогический институт Омский государственный педагогический институт Тамбовский государственный университет
Учёная степень:	доктор физико-математических наук (1951)
Альма-матер:	Московский государственный университет

Па́вел Степа́нович Кудря́вцев (15 июня 1904 — 25 марта 1975) — советский историк физики. Заслуженный деятель науки РСФСР, доктор физико-математических наук, профессор Тамбовского университета, Автор трёхтомного учебного пособия «История физики» — первой в нашей стране монографии по этой теме.

Биография

В 1929 году окончил физико-математический факультет МГУ. После окончания университета работал в Горьковском и Омском педагогических институтах. С 1946 года до конца жизни являлся сотрудником Тамбовского государственного университета. В 1944 году получил степень кандидата физико-математических наук за книгу об И. Ньютоне. В 1951 году ему присвоена степень доктора наук за первый том «Истории физики». Помимо этого, Кудрявцевым были написаны «История физики и техники» (совместно с И. Я. Конфедератовым) и «Курс истории физики» для преподавания в педагогических вузах.

П. С. Кудрявцев был избран членом-корреспондентом Международной академии истории наук.

Полемика вокруг «Истории физики»

Трёхтомник «История физики», описывающий развитие физической науки, начиная с Древней Греции до середины XX века, стал главной работой всей жизни П. С. Кудрявцева. Это была первая советская монография по истории физики. Первый том был опубликован в 1948 году, а последний, третий, — в 1971. Руководство физического факультета МГУ высоко оценило первый том «Истории физики» и утвердило его как докторскую диссертацию (1950 год).

Вскоре после публикации первого тома, в 1950 году, в газете «Культура и жизнь» появилась разгромная рецензия, написанная профессором Академии общественных наук при ЦК КПСС Б. М. Кедровым. Рецензия называлась «Объективистская книга по истории физики» и обвиняла П. С. Кудрявцева в низкопоклонстве перед Западом, «превозношении» вклада иностранных учёных в развитие физики и умалении отечественного вклада, что «является прямым следствием нарушения ленинского принципа партийности и перехода на принципы буржуазного объективизма». Одновременно Кедров опубликовал аналогичную статью «Неудачная книга по истории физики» в партийном журнале «Вопросы философии»: «П. Кудрявцев взял на себя неблаговидную задачу пересмотреть уже решённые вопросы и „перерешить“ их заново в пользу западных ученых».

15 марта 1950 года статьи Кедрова рассмотрело специальное заседание методологического семинара физического факультета МГУ. Все выступавшие, включая самого П. С. Кудрявцева, критику Кедрова в целом отвергли как предвзятую и тенденциозную. Одновременно ряд известных физиков направили письма аналогичного содержания в ЦК.

По результатам обсуждения собрание приняло резолюцию, направленную в Отдел агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) и в редакцию газеты «Культура и жизнь». В резолюции отмечаются положительные стороны книги и отдельные устранимые недостатки:

1. Недостаточно последовательно проводится классовый анализ отдельных этапов истории физики, недостаточно глубоко вскрыта связь физики с развитием производительных сил.
2. В отдельных главах недостаточно отмечена роль русских учёных в истории физики.
3. Не раскрыта роль древнего Востока — Хорезма, Узбекистана, Таджикистана в развитии физики.

22 марта 1950 года Учёный Совет МГУ постановил, что оснований для пересмотра решения о присуждении П. С. Кудрявцеву учёной степени доктора нет.

Продолжением травли стала (в том же 1950 году) статья И. В. Кузнецова «Серьёзные ошибки в освещении истории физики», помещённая в журнале «Большевик». Там историк был обвинён в отходе от «пронизанной духом большевистской партийности, построенной на прочном фундаменте марксизма-ленинизма советской истории науки». 24 июня 1950 года статья была рассмотрена на заседании физфака МГУ, которое приняло мягкое решение о необходимости некоторой переработки книги. Последнюю точку поставило заключение Отдела пропаганды и агитации ЦК от 21 июня 1950 года, где книга Кудрявцева получила резко отрицательную оценку.

Рассмотрение книги П. С. Кудрявцева «История физики» т. 1 показывает, что она содержит серьёзные ошибки и не может быть отнесена к числу высокоидейных, патриотических книг по истории науки… Обстоятельный анализ основных ошибок этой книги дан в рецензии т. Кузнецова, опубликованной в журнале «Большевик» (№ 6 за 1950 год). Основной порок книги заключается в её исключительно ярко проявившемся объективизме.

Второй том П. С. Кудрявцеву удалось опубликовать только после смерти Сталина, в 1956 году. Вместе с ним было издано переработанное издание первого тома, но раскритикованные места существенной правке не подверглись.

Библиография

• П. С. Кудрявцев. [books.google.ru/books?id=k-OZOwAACAAJ Исаак Ньютон, 1643—1943: к 300-летию со дня рождения] / А. Тимирязев. — Учпедгиз, 1943. — 143 с.
• П. С. Кудрявцев. История физики. — Гос. учебно-педагог. изд-во, 1948. — Т. 1. От античной физики до Менделеева.
• П. С. Кудрявцев. История физики. — Гос. учебно-педагог. изд-во, 1955. — Т. 2. От Менделеева до открытия квант (1870—1900). — 25 000 экз.
• П. С. Кудрявцев. История физики. — Гос. учебно-педагог. изд-во, 1971. — Т. 3. От открытия квант до создания квантовой механики (1900—1925). — 23 000 экз.
• П. С. Кудрявцев. [books.google.ru/books?id=CN4BPwAACAAJ Исаак Ньютон]. — Учпедгиз, 1955. — 124 с.
• П. С. Кудрявцев. [books.google.ru/books?id=-NTuGwAACAAJ Эвангелиста Торричелли: к 350-летию со дня рождения]. — Знание, 1958. — 22 с.
• П. С. Кудрявцев, И. Я. Конфедератов. История физики и техники. — Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства Просвещения РСФСР, 1960. — 508 с. — 15 000 экз.
• Г. М. Тепляков, П. С. Кудрявцев. [books.google.ru/books?id=CfwnHQAACAAJ Александр Григорьевич Столетов]. — Просвещение, 1966. — 133 с.
• П. С. Кудрявцев. [books.google.ru/books?id=5PFHNAAACAAJ Основатели советской физики]. — Просвещение, 1970. — 222 с.
• Кудрявцев, П. С. Курс истории физики. — М.: Просвещение, 1974.
• П. С. Кудрявцев, С. П. Кудрявцев. [books.google.ru/books?id=DlvoSAAACAAJ Избранное: к 100-летию со дня рождения П. С. Кудрявцева]. — Пролетарский светоч, 2004. — 390 с.

Литература

• Б. З. Винокуров Памяти учителя. Павел Степанович Кудрявцев (1904—1975) // Вестник Тамбовского университета. Серия: Естественные и технические науки. — 2009. — Т. 14, № 1. — С. 220—221.

Ссылки

• [imfi.tsutmb.ru/tef-history История кафедры], Тамбовский университет.
• Малов Н. Н. [nplit.ru/books/item/f00/s00/z0000004/st000.shtml Павел Степанович Кудрявцев (1904—1975)].
• Сонин А. С. [www.ihst.ru/projects/sohist/papers/son91vr3.htm Несколько эпизодов борьбы с «космополитизмом» в физике] // Вестник РАН, 1991, т.61, № 12, с.103-114.
• Сонин А. С. [www.ihst.ru/projects/sohist/papers/iifm/2005/146-176.pdf Советская история физики и борьба с «космополитизмом»] // Исследования по истории физики и механики (2005). М.: Наука, 2006.
• Стерелюхин А. И. [cyberleninka.ru/article/n/nash-professor-pavel-stepanovich-kudryavtsev Наш профессор (Павел Степанович Кудрявцев)] // Вестник Тамбовского университета. Сер. «Гуманитарные науки». 2013. Вып. № 7 (123).

Отрывок, характеризующий Кудрявцев, Павел Степанович

В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.