Кудрявцев, Пётр Николаевич

Пётр Николаевич Кудрявцев
Место рождения:	Москва
Место смерти:	Москва
Страна:	Российская империя
Научная сфера:	история
Место работы:	Московский государственный университет
Альма-матер:	Московский государственный университет
Научный руководитель:	Т. Н. Грановский
Известные ученики:	С. В. Ешевский
Подпись:

Пётр Никола́евич Кудря́вцев (4 (16) августа 1814 года — 18 (30) января 1858 года) — российский историк, литературный критик и писатель. Профессор Московского университета, ученик, друг и преемник историка Т. Н. Грановского.

Биография

Отец был священником Даниловского кладбища в Москве, мать умерла рано. Учился Кудрявцев в московской духовной семинарии (1836) и на 1-м отделении философского факультета Московского университета. По окончании курса, в 1840 году со степенью кандидата, стал преподавать русскую словесность в Институте для обер-офицерских сирот при Московском воспитательном доме. На одной из своих учениц, Варваре Арсеньевне Нелидовой, Кудрявцев впоследствии женился. С 1843 года Кудрявцев совершенствовался в науках за границей. Один семестр он занимался в Берлине, где слушал Ф. Шеллинга; в Париже, Гейдельберге, Дрездене и Мюнхене изучал памятники искусства (см. «Письма» к Галахову, в «Русском вестнике», где Кудрявцев передает свои заграничные впечатления).

С сентября 1847 года П. Н. Кудрявцев начал читать курсы всеобщей истории в Московском университете в должности исполняющего обязанности адъюнкта. В конце 1850 года он защитил диссертацию на степень магистра всеобщей истории «Судьбы Италии от падения Западной Римской империи до восстановления её Карлом Великим» и в апреле 1851 года был утверждён в звании экстраординарного профессора. С 1855 года — ординарный профессор, заведующий кафедрой всеобщей истории Московского университета. Одновременно в 1848—1853 годах он преподавал историю там, где сам получил воспитание — в Институте для обер-офицерских сирот.

Осенью 1856 года Кудрявцев вторично отправился за границу, где в марте 1857 года умерла его жена. После этого у него быстро развилась чахотка, и он скоропостижно скончался. Похоронен в Москве на Даниловском кладбище. Могила не сохранилась, но её примерное местонахождение известно. Делом чести Московского университета было бы восстановление надгробия П.Н. Кудрявцева.

Публицистика

Литературные опыты П. Н. Кудрявцев начал ещё студентом, — писал небольшие повести под псевдонимом А. Н. (Нестроев). До 1839 года им были написаны: «Катенька Пылаева», «Антонина», «Две страсти» (опубликованы в «Телескопе»), «Флейта» (напечатана в «Московском наблюдателе»). Своими задушевными, грустными повестями Кудрявцев скоро приобрёл известность в литературе, познакомился и сблизился с В. Г. Белинским, передавшим ему редакцию «Московского наблюдателя», стал работать в «Русском инвалиде» и «Отечественных записках». С 1841 года Кудрявцев напечатал в «Отечественные записки» несколько рецензий и статей, там же и в «Современнике» — повести: «Цветок», «Недоумение», «Живая картина», «Последний визит», «Ошибка», «Сбоев», «Без рассвета». Все беллетристические произведения Кудрявцева проникнуты меланхолией; в них сказались наблюдательность и тонкий психологический анализ.

Кроме этого П. Н. Кудрявцев писал статьи как на теоретико-исторические сюжеты, так и чисто исторические и литературно-критические сочинения. В статье «О достоверности истории» («Отечественные записки», 1851) Кудрявцев дал прекрасную характеристику учёных заслуг Нибура, горячо отстаивал значение истории, как науки. Статья «О современных задачах истории» («Отечественные записки», 1858, т. 87), вызванная речью Грановского на эту же тему, была посвящена вопросу о важности художественной формы в исторических сочинениях; Кудрявцев указал на связь истории с естествознанием, значение психологического метода в истории. Им были написаны ряд рецензий: «Последнее время греческой независимости» («Пропилеи», 1852) — на книгу И. К. Бабста; «О сочинении Ешевского: Аполлинарий Сидоний» («Отечественные записки», 1855) — на сочинение историка С. В. Ешевского. К чисто историческим относится сочинение Кудрявцева «Римские женщины» (1856), где показаны нравы римского общества в императорский период.

Самый обширный и капитальный труд Кудрявцева — его магистерская диссертация «Судьбы Италии от падения Западной Римской империи до восстановления её Карлом Великим» (1850). В этом сочинении Кудрявцев широко, ярко и живо раскрыл сложную картину процесса «жизненности» лонгобардского начала в Италии, рассмотрел зарождение итальянской национальности, указал её индивидуальные черты; показал отношения династии Каролингов к папству. Продолжением этого труда стала неоконченная монография «Каролинги в Италии», в 3-х статьях, из которых только 1-я была напечатана в «Отечественные записках» в 1852 году. Интересуясь личностью и психологией в истории, Кудрявцев написал этюд «Карл V» («Русский вестник», 1856), в котором указал на значение внешних событий в жизни Карла V.

По новейшей истории им были написаны «Осада Лейдена» («Сборнике статей профессоров Московского университета», 1855) и «Жозеф Бонапарт в Италии» («Московские Ведомости», 1855).

Богатый и разнообразный художественный вкус Кудрявцева проявился в его литературно-критических статьях и очерках по истории искусств. Ещё в первом заграничном путешествии им были написаны две замечательные статьи: «Бельведер» («Отечественные записки», 1846) и «Венера Милосская» («Отечественные записки», 1847); в первой Кудрявцев дал прекрасную оценку и характеристику итальянских художников, в «Венере Милосской» восторженно рассказал о посещении им Лувра. В статье «Дант, его век и жизнь» («Отечественные записки», 1855—1856), Кудрявцев изобразив детство и юность Данте, дал прекрасный очерк итальянской литературы XIII века. Глубоким психологическим чутьем и тонким анализом отличается его этюд «Об Эдипе-царе Софокла» («Пропилеи», 1852).

После смерти Т. Н. Грановского Кудрявцев написал «Воспоминание о Т. Н. Грановском» («Отечественные записки», 1855), работал над изданием его сочинений и написал введение к ним — «Известие о литературных трудах Грановского». С 1856 года Кудрявцев был одним из редакторов «Русского вестника» и до конца жизни вел там политическое обозрение. Работая над биографией своего учителя, успел написать только «Детство и юность Грановского» (напечатано уже после смерти Кудрявцев, в «Русском вестнике», 1858).

Архив Н. П. Кудрявцева хранится в собрании Отдела редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ.

Библиография

• «Сочинения» П. Н. Кудрявцева изданы в Москве, в 1887-89 годах (собраны важнейшие исторические и критико-литературные статьи).
• Кудрявцев П. Н. Римские женщины. Исторические рассказы по Тациту. В 6-ти книгах. СПб. Герольд. 1913 г.
• Кудрявцев П. Н. Лекции. Сочинения. Избранное. — М.: Наука, 1991. — 343 с. — 25 000 экз. — ISBN 5-02-009065-4 (в сер. «Памятники исторической мысли»)

Литература

• Волков В. А., Куликова М. В., Логинов В. С. Московские профессора XVIII — начала XX веков. Гуманитарные и общественные науки. — М.: Янус-К, 2006. — С. 140—141. — 300 с. — 2000 экз. — ISBN 5—8037—0318—4.
• Кудрявцев, Петр Николаевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Ешевский С. В. Кудрявцев, как преподаватель // Русский вестник. — 1858. — № 2
• Ешевский С. В. По поводу кончины Кудрявцева // Московские ведомости. — 1858. — № 9
• Биографический словарь профессоров московского университета. Ч. I. — С. 444
• Крылов Мои воспоминания о Грановском и Кудрявцеве // Журнал для воспитания. — 1858. — Т. III
• Воспоминание о Кудрявцеве студента // Московские ведомости. — 1858. — № 123
• Катков Некролог Кудрявцева // Русский вестник. — 1858. — № 1
• Капустин М. Н. Воспоминания о Кудрявцеве // Русский вестник. — 1858. — № 3
• Соловьёв Речь надгробная // Русский вестник. — 1858. — № 2
• Некролог // Современник. — 1858. — № 2
• Галахов А. Д. [dlib.rsl.ru/viewer/01003573531#?page=5 Воспоминания о Кудрявцеве] // Русский вестник. — 1858. — № 4
• E. Тур Биография Кудрявцева // «Полярная звезда»
• Пыпин А. Н. История русской этнографии. — Т. II. — С. 424—425.
• В. П. Воспоминания о Кудрявцеве // Московская газета. — 1866. — № 4
• Герье В. И. Кудрявцев в его учено-литературных трудах // Вестник Европы. — 1887. — № 9-10
• Быков П. [vivaldi.nlr.ru/pm000020508/view#page=634 П. Н Кудрявцев] // Всемирная иллюстрация : журнал. — 1891. — Т. 46, № 1181. — С. 176—178.
• заметка о Кудрявцеве в IX кн. «Русской мысли» за 1895 год.
• Саладин А.Т. Очерки истории московских кладбищ. - М., Книжный сад, 1997, С. 137-138.

Отрывок, характеризующий Кудрявцев, Пётр Николаевич

Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.