Кузнецова, Нина Алексеевна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Нина Лальская
Нина Алексеевна Кузнецова


Смерть


Архангельский ИТЛ

Почитается

в православии

В лике

мученицы

Главная святыня

икона в Благовещенском храме поселка Лальск Лузского района Кировской области

День памяти

10 января, 14 мая и 21 октября (в Соборе Вятских святых)(н.ст.)

Нина Алексеевна Кузнецова (28 декабря 1887 [9 января 1888] — 14 мая 1938) — мученица, святая Русской православной церкви, канонизирована 20 апреля 2005 года в Соборе новомучеников и исповедников Российских.





Житие

Нина Алексеевна Кузнецова родилась в городке Лальск Архангельской губернии (ныне Кировская обл.) 28 декабря 1887 года (по старому стилю).

Дом благочестивых родителей Нины Кузнецовой: городского урядника Алексея Александровича Кузнецова и его супруги Анны Ивановны, стоял напротив Михаило-Архангельского мужского монастыря по улице Большая, что и сыграло в воспитании их ребенка важную роль. Каждый день подрастающая Нина наблюдала за монахами. Она впитывала в себя этот образ кротких и молчаливых воинов Христовых. Именно в монастыре, среди насельников и богомольцев, Нина любила проводить свободное от домашних хлопот и учебы время. Ее влекла неземная красота Божьего храма, возвышенность богослужений и благодать соборной молитвы. Своим чистым сердцем она узрела Бога, прилепилась к Нему, и уже никогда не отходила от Господа.

Нина мечтала принять монашеский постриг, стать невестой Христовой.  С этим своим сокровенным желанием она обратилась к своему духовнику – настоятелю Михаило-Архангельского монастыря архимандриту Павлу. «Твое желание похвально! – ответил ей священник. – Но на кого же ты оставишь престарелых родителей своих? Вспомни житие преподобного отца нашего Сергия, игумена Радонежского. Отцу и матери в старости их служил этот великий подвижник. "Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле", так нам Господь повелевает. И ты так поступи. Ну, а после, коль будет воля Божия, примешь чин ангельский».

Видя устремление своей дочери к уединению, Алексей Александрович Кузнецов сделал в стареньком амбаре для Нины уединенную келью, где кроме иконостаса, стола, кровати и полок с книгами, ничего не было. С этой кельи и начала спасительный путь к своей Голгофе Лальская подвижница. Отец стал покупать Нине духовные книги. Так у нее собралась богатая библиотека. Нина много читала, молилась, многие молитвы знала наизусть, по памяти читала Псалтирь. В постоянной молитве и трудах душа ее возрастала и укреплялась в чистоте, добродетели и совершенстве. Тогда же она начала принимать у себя странников и людей обездоленных.

Внешним видом Нина Кузнецова не отличалась от своих сверстниц: она одевалась в наряды, которые были присущи девушкам ее возраста. Но пустые разговоры с подругами не вела и не интересовалась юношами, решив посвятить свою жизнь Небесному Жениху.

Летом Кузнецовы выезжали в свою деревню – урочище Широково, близ Лальска, где Нина любила вставать рано и встречать рассвет молитвой. Днем она трудилась наравне с крестьянами, а вечером, на закате, возносила благодарственные молитвы к Богу. Так в послушании родителям, трудах и молитве Творцу прошли юные годы Нины Алексеевны Кузнецовой.

В 1925 году в Лальский Михайло-Архангельский монастырь поступает послушником 10-летний Андрей Мелентьев, будущий архимандрит Модест.

В это же время в Лальск перебирается 12 монахов из братии закрытого Коряжемского Никольского монастыря, среди которых был схиигумен Павел (Хотемов), большой подвижник и строгий аскет.

19 ноября 1923 года, в возрасте 64 лет, умирает мать Нины Анна Ивановна, а 14 января 1928 года – отец, Алексей Александрович, которому на тот момент исполнилось 78 лет*. Проводив своих родителей в мир иной, Нина Алексеевна Кузнецова могла бы принять иноческий постриг, о котором она так долго помышляла в сердце своем, но к тому времени большинство монастырей в Советской России было разорено и закрыто богоборческой советской властью. И Нина Алексеевна Кузнецова продолжает жить в своем доме как монахиня в миру."

Игумен Дамаскин (Орловский)

«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Май».

Тверь. 2007. С. 4-12

Подвиг

"Дом, оставшийся после родителей Нине, был очень большой, с большой кухней, и она принимала к себе женщин, чьи семьи подверглись репрессиям со стороны богоборческого государства. Все нуждающиеся находили у Нины приют и пропитание.

"После того, как в 1928 г. Михаило-Архангельский монастырь был закрыт властями, часть братии и схиигумен Павел перебрались в Благовещенский собор. В складском подвале собора монахи сложили печь, прорубили два окна, перегородили склад надвое, и у них получилось две кельи. Служили они там же, в действующем еще тогда Благовещенском соборе. Отец Павел был большим подвижником. Он помнил на память больше шестисот имен людей, за которых постоянно молился за литургией. Чтобы иметь возможность помянуть всех, он приходил в храм за несколько часов до начала обедни, совершал проскомидию и молился за каждого. Когда его спрашивали, что такое монастырь, он отвечал: «Монастырь – это семнадцатая кафизма и кислая капуста каждый день», в простоте своего сердца выделяя для вопрошающего главное – молитву и пост. Сам он постился весьма сурово. Бывало, принесет ему кто-нибудь домашнего печенья или ватрушек вкусных. Отец Павел посмотрит, пощупает и эдак скажет со смехом: «Ой, ой, сильно хорошие, да жалко». И уйдет. Эти ватрушки потом так и лежат, пока не засохнут. Нина забирала эти сухари у отца Павла, размачивала их в ковше с водой и ела. Это и была вся пища подвижницы в течение многих лет.

Монастырский устав Нина соблюдала строго. Спала 4 часа в сутки и в 2 часа ночи неизменно становилась вместе с монахами на молитву. Никогда не пила ни чаю, ни молока, не ела сахара и ничего вкусного. И при этом самовар у нее в доме не сходил со стола для ее жильцов. Гости хозяйки располагались обычно вокруг стола, но сама Нина никогда за стол не садилась, а в углу на чурбачке. Она никогда не спала на постели, ляжет в углу избы под умывальником, натянув одеяло на голову, и спит.

В храме она присутствовала на каждой службе; устраивалась где-нибудь на клиросе и делала вид, что спит, но стоило кому-нибудь запнуться в службе, как она сразу подавала голос и читала, что следовало дальше. Зрение у о. Павла было худое, и он, зная, что блаженная помнит службы, бывало, открывал дверь алтаря и спрашивал оттуда: «Нинка, какое зачало Апостола и Евангелия?» Она тут же отвечала и никогда не ошибалась.

В 1930 году в Лальске из священников остался только престарелый и немощный схиигумен Павел, и в собор пригласили служить священника Леонида Истомина из села Опарино. Он был родом из Великого Устюга, до революции был лесничим, а после революции, в самый разгар гонений на Церковь, выразил желание стать священнослужителем и был рукоположен. Очень переживали отец Павел и блаженная Нина, что «мирской» священник нарушит монастырский устав. Псаломщик Андрей Мелентьев сказал блаженной: «Нинушка, давай так уговоримся – не будем поддаваться, пока он сам не запретит. А и то – поспорим немножко. Скажем: “батюшка, во-первых, собор, а во-вторых, в городе был монастырь, люди здесь просвещенные, понимают службу. Вот мы и держимся за церковный устав, чтобы пороку нам от людей не было. А если уж вы благословите – так и будет, как благословите”». А заранее решили они священника ни о чем не спрашивать. Отец Леонид, прослужив несколько первых служб, ничего не сказал, так и осталась у них в соборе полная монастырская служба.

По молитвам и заступничеству блаженной Нины собор в Лальске долго не закрывался, хотя власти не раз принимали шаги к прекращению в нем богослужения. К концу тридцатых годов они все же распорядились закрыть собор, и блаженная тогда стала собирать подписи верующих за открытие прихода, писать в Москву решительные письма. Своим стоянием в Истине Нина Кузнецова стала врагом богоборческой власти."

Игумен Дамаскин (Орловский)

«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Май».

Тверь. 2007. С. 4-12

С 23 февраля по 5 марта 1937 года состоялся Пленум ЦК ВКП (б), на котором 3 марта с основным докладом «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» выступил И. В. Сталин, повторивший свой известный вывод об обострении классовой борьбы. 30 июля 1937 года народный комиссар внутренних дел СССР Н. И. Ежов подписал оперативный приказ № 00447 об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов. Все репрессируемые по мерам наказания разбивались на две категории. К первой относились все наиболее враждебные «антисоветские элементы». Они подлежали «немедленному аресту и по рассмотрении их дел на тройках – расстрелу». Ко второй категории относились «все остальные менее активные, но всё же враждебные элементы». Они подлежали «аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а наиболее злостные и социально опасные из них, заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки». Был определён длинный перечень «контингентов», подлежавших репрессиям, отдельной строкой в документе значились «сектантские активисты и церковники».

28 сентября 1937 года был арестован псаломщик Благовещенского собора Андрей Мелентьев по обвинению в контрреволюционной агитации, так как после закрытия собора, вместе с блаженной Ниной Кузнецовой, собирал подписи граждан для открытия храма.

31 октября 1937 года была арестована и Нина Алексеевна Кузнецова. Показания против нее дали трое: заместитель председателя Сельсовета; ее сосед, который был частым гостем у блаженной; и некий священник, который на момент ареста Нины сам уже находился под следствием.

От ареста до приговора Тройки – 16 дней. 16 ноября 1937 года блаженную Нину приговорили к 8 годам исправительно-трудовых лагерей. 14 мая 1938 года блаженная Нина Кузнецова приняла мученический венец в одном их лагерей Архангельской области.

Уголовное дело

Киров. На столе читального зала Государственного архива социально-политической истории Кировской области лежит Уголовное Дело Нины Кузнецовой, мученицы за Христа и молитвенницы Земли Лальской. Несмотря на то, что с момента ареста Нины Алексеевны Кузнецовой минуло 75 лет, получить доступ к этому делу оказалось непросто. Но милостью Божией и произволением святой мы листаем то самое...

Дело № 14685

По обвинению Кузнецовой Нины Алексеевны

(СУ-6354)

Начато: 31 октября 1937 года

Окончено: 16 ноября 1937 года

Копии томов: один.

Категория: церковница.

"Санкционирую" Начальник 4 отделения УНКВД/АО

Старший лейтенант Госбезопасности /Шульман/

СПРАВКА

На арест активной церковницы Кузнецовой Нины Елексеевны.

В доме Кузнецовой Н. А. постоянно собирались антисоветски настроенные лица, где обсуждались вопросы срыва Советских мероприятий. Сама Кузнецова агитировала за открытие недействующих церквей и распространяла слухи о войне.

"В 1937 году в доме Кузнецовой постоянно собирались церковники, где она говорила: "Зачем закрывают церковь? Если она будет действующей, то мы вам заплатим. Помимо того, по новой Конституции, если я наберу 50 человек верующих, то собор немедленно откроем"".

/Показания свидетеля Тестова А. И./

"Кузнецова проводила контрреволюционную агитацию против Советской власти и говорила: "Эта власть долго не продержится, все равно скоро будет война и снова все будет по старому"".

/Показания свидетеля N /

“Летом 1937 года я как-то зашел в квартиру Кузнецовой, которая среди собравшихся агитировала: "Надо терпеть православные, скоро придет антихристовой власти конец. Об этом было записано в Библии и оно так и будет. В этом году обязательно будет война"".

/Показания свидетеля Гладышева И. Н./

Прошу санкции на арест Кузнецовой Нины Алексеевны.

Начальник Лальского РО УНКВД АО

Младший лейтенант Государственной Безопасности

/Смирнов/

ОРДЕР № 112

Выдан 31 октября 1937 года, действителен 2 суток.

Сотруднику Лальского РО УНКВД АО Попову Федору Павловичу.

Вам поручается провести обыск и арест гражданки Кузнецовой Нины Алексеевны, проживающей: с. Лальск, улица Проспект Ленина, дом № 124.

Начальник Лальского РО УНКВД СО /Спирин/

ПРОТОКОЛ ОБЫСКА

1937 года октября "31", я, сотрудник Лальского РО НКВД Попов Ф. П. на основании ордера, выданного Лальским РО Управления НКВД по Архангельской области № 112 произвел обыск у гражданки Кузнецовой Нины Алексеевны, проживающей в селе Лальск по улице Проспект Ленина, дом 124.

При производстве обыска присутствовал гражданин села Лальск Лялюшкин Кирилл Кириллович. Согласно полученных указаний задержана гражданка Кузнецова Нина Алексеевна.

Из'ято для представления в Лальское РО Управления НКВД по Архангельской области следующее:

ОПИСЬ

1. Паспорт СГ № 660948 на имя Кузнецовой Нины Алексеевны.

2. Денег – на сумму 338 рублей.

3. Облигации Государственного Займа 2 ой Пятилетки 46 й

50, 10, 70 рублей.

Жалобы на неправильности, допущенные при производстве обыска на пропажу вещей, ценностей и документов не поступали.

В протокол занесено все правильно, таковой нам прочитан, в чем подписываемся:

Представитель Сельского Совета, гражданин села Лальск

/Лялюшкин/

Производивший обыск

/Попов/

Копию протокола получила

/Кузнецова/

АНКЕТА АРЕСТОВАННОГО

Родилась: 28 декабря 1887 года.

Место рождения: село Лальск Архангельской области.

Профессия и специальность: домашняя хозяйка.

Место службы и должность: была чтецом Церковного совета до момента ареста.

Паспорт: выдан 28 января 1937 года Лальским УНКВД АО серия СГ № 660948.

Социальное происхождение: дочь урядника.

Социальное положение: член Церковного Совета.

Образование: низшее.

Партийность: б/партийная.

Адрес: село Лальск по улице Проспект Ленина, дом № 124.

Свидетельскими показаниями: Тестова, N и Гладышева контрреволюционная деятельность Кузнецовой полностью подтверждена.

Дело № 14685 по обвинению Кузнецовой Нины Алексеевны направить на рассмотрение Тройки УНКВД Архангельской области.

Арестованную, содержащуюся под стражей в Лальской тюрьме\КПЗ перевести в Котласскую тюрьму, зачислив содержанием за УНКВД Арх. области.

Начальник Лальского РО УНКВД АО /Смирнов/ Уполномоченный /Темежников/

16 ноября 1937 года

с. Лальск

С.С.С.Р.

НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

Управление НКВД по Северной области

Протокол допроса свидетеля

1937 года, ноября 10 дня, я, помощник оперуполномоченного Сержант Госбезопасности Тележников, Лальского РО Управления НКВД по Северной области, с соблюдением ст. ст. 162-165 и 168 УПК допросил нижепоименованного в качестве свидетеля и он показал:

Тестов Александр Иванович рождения 1900 года происходит из Лальского района, Покровского с/совета, деревни Першино. С низшим образованием, б/партийный, не судимый. В данное время проживает в селе Лальск, работает в должности Заместителя Председателя Сельсовета.

Будучи предупрежденным об ответственности за отказ от показаний или дачу ложных показаний по статье 95 УК рассказал:

Кузнецова Нина Алексеевна является дочерью Урядника. До революции имели частное владение, при обработке земли, которую они имели, применяли наемный труд.

После революции Кузнецова является активной церковницей, которая все время агитирует за открытие недействующей церкви. Летом 1936 года, в момент проводимой кампании поселковым советом по закрытию церкви в селе Лальск, Кузнецова в свою очередь проводила агитацию за срыв этого мероприятия, устраивала постоянные сборища у себя на квартире всех церковников и других враждебно настроенных лиц к Советской власти.

В 1937 году в доме Кузнецовой снова проводились вышеупомянутые сборища, в частности, в августе месяце с/года нами было намечено собрать подписи среди жителей села Лальск желающих закрыть местный собор. Узнав об этом Кузнецова собрала у себя в квартире всех церковников, где снова агитировала за срыв советского мероприятия, что ею и было сделано.

Обращаясь ко мне лично, говорила: "Зачем закрывают церковь? Если она будет действующей, то мы вам заплатим. Помимо того, по новой Конституции если я наберу 50 человек верующих, то собор немедленно откроем".

После ареста псаломщика Мелентьева, Кузнецова все время хлопотала за то, что бы его освободили, брала его под свою защиту.

Больше по делу показать ничего не имею, с моих слов записано верно и мною прочитано.

К сему: /А. Тестов/

Допросил: п/опер уполномоченного Сержант Государственной Безопасности

/Тележников/

С.С.С.Р.

НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

Управление НКВД по Северной области

Протокол допроса свидетеля

1937 года, ноября 10 дня, я, помощник оперуполномоченного Сержант Госбезопасности Тележников, Лальского РО Управления НКВД по Северной области, с соблюдением ст. ст. 162–165 и 168 УПК допросил нижепоименованного в качестве свидетеля и он показал:

N , рождения 1886 года происходит из семьи служителей религиозного культа села Лальск, с низшим образованием, б/партийный, не судимый, до последнего времени служил священником в Аникинской церкви Лальского района.

Будучи предупрежденным об ответственности за отказ от показаний или дачу ложных показаний по статье 95 УК рассказал:

Кузнецова Нина Алексеевна является дочерью Урядника, имевшего до революции собственную деревню Широково.

После революции Кузнецова все время состоит в тесной связи с церковью и является инициатором всяких сборищ, на которых обсуждались вопросы открытия Лальского собора, одновременно проводила к/революционную агитацию против Советской власти. Говорила, что "эта власть долго не продержится, все равно будет война и снова все будет по-старому". На квартире Кузнецовой все время проживает игумен Хотемов, которого так же постоянно посещают разные лица.

Больше по делу показать ничего не имею, с моих слов записано верно и мною прочитано.

Дополняю, что Кузнецова является посредником благочинного Сумарокова (уже арестованного), который всю переписку переправлял через Кузнецову и проводил денежные сборы.

К сему: /N /

Допросил: П/опер уполномоченного Сержант Государственной Безопасности

/Тележников/

С.С.С.Р.

НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

Управление НКВД по Северной области

Протокол допроса свидетеля

1937 года, ноября 15 дня, я, помощник оперуполномоченного Сержант Госбезопасности Тележников, Лальского РО Управления НКВД по Северной области, с соблюдением ст. ст. 162–165 и 168 УПК допросил нижепоименованного в качестве свидетеля и он показал:

Гладышев Иван Николаевич, 67 лет, происходит из граждан села Лальск, с низшим образованием, б/партийный, не судимый, проживает на родине.

Будучи предупрежденным об ответственности за отказ от показаний или дачу ложных показаний по статье 95 УК рассказал:

Кузнецова Нина Алексеевна проживает недалеко от меня по одной улице. В доме Кузнецовой постоянно собирались активные церковники и у её же в квартире проживал священник Истомин (ныне арестованный). В прошлом Кузнецова является дочерью Урядника.

Летом 1937 года я как-то зашел в квартиру Кузнецовой, которая среди собравшихся агитировала: "Надо терпеть, православные, скоро придет антихристовой власти конец. Об этом было записано в Библии и оно так и будет. В этом году обязательно будет война".

Других каких-либо разговоров мне слышать не приводилось, так как посещать квартиру после этого не приводилось.

Больше по делу показать ничего не имею, с моих слов записано верно и мною прочитано.

К сему: /Гладышев/

Допросил: п/опер уполномоченного Сержант Государственной Безопасности

/Тележников/

ВЫПИСКА

из Протокола № 34 заседания Тройки при Управлении НКВД по Архангельской области

23 ноября 1937 года

Постановили: Кузнецову Нину Алексеевну заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет, считая срок с 31 октября 1937 года.

Верно: начальник 8 отдела УГБ УНКВД Арх. области

Ст. лейтенант Государственной Безопасности /Руднев/.

Память

Русская Православная Церковь празднует память мученицы Нины Кузнецовой 10 января, 14 мая и 21 октября в Соборе Вятских святых (по новому стилю).

Напишите отзыв о статье "Кузнецова, Нина Алексеевна"

Ссылки

  • Полное житие мученицы Нины Лальской [www.itip.su/index.php?ukey=auxpage_nina_lalskaya на сайте Благовещенского храма пос. Лальск].

Отрывок, характеризующий Кузнецова, Нина Алексеевна

Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.