Кузнецов, Матвей Сидорович

Матвей Сидорович Кузнецов
М. С. Кузнецов, 1911 год.
Род деятельности:	предприниматель
Место рождения:	Дулёво
Дети:	Михаил Матвеевич Кузнецов
Награды и премии:

Матве́й Си́дорович Кузнецо́в (2 августа 1846, Дулёво — 8 февраля 1911, Москва) — российский промышленник и предприниматель конца XIX — начала XX веков, владелец «Товарищества производства фарфоровых и фаянсовых изделий М. С. Кузнецова», коммерции советник.

Биография и производственная деятельность

Родиной семьи Кузнецовых была Гжель, где развитие керамического дела с XVIII в. становится определяющим. Основателем крупнейшей в России фарфоровой династии был Яков Васильевич Кузнецов (1761—1816/1823), старообрядец, выходец из государственных крестьян Гжельской волости, занимавшийся гончарным делом и торговавший лесом. Он и открывает первый кузнецовский заводик по производству керамики. Предприятие расширялось, Яков Васильевич привлекает к делу своих сыновей: Терентия (1781—1848) и Анисима (1786 — после 1850). К 1812 г. завод работал на полную мощность. В 1832 г. во Владимирской губернии в пустоши Дулево был пущен второй завод. В 1840—1850 гг. Терентий Яковлевич выкупает завод, ранее принадлежавший А. Т. Сафронову, в деревне Коротково. Примерно тогда же Кузнецовы строят в Лифляндии вблизи Риги новый завод. В 1853 г. произошел раздел имущества между наследниками Терентия Яковлевича и Анисима Яковлевича: сыновья Терентия Яковлевича, Сидор и Емельян взяли заводы в Дулёво и Риге. Бизнес у сыновей Анисима, Николая и Адриана, развивался не так успешно, как у предприимчивого Сидора Кузнецова (1806—1864), сумевшего развить дело своих отца и деда.

В семье талантливого предпринимателя Сидора Терентьевича Кузнецова в 1846 г. и родился сын Матвей — будущий «фарфофаянсовый король» России. Своего единственного сына Сидор Терентьевич основатеьно готовил к продолжению фамильного дела. Мальчика отправили учиться в коммерческое училище в Ригу в 1861 г. Одновременно Матвей Сидорович проходил производственную практику на Рижском заводе, набирался опыта, учился искусству управления.

После смерти отца в 1864 г. он вступил в управление делами, но под попечительством трёх зятьев (мужей его двух старших и одной младшей сестер) — М. В. Анисимова, А. Я. Щепетильникова и С. В. Балашова — до своего совершеннолетия, которого он достиг в 1867 году.

В 1882 году Кузнецов принял участие во Всероссийской художественно-промышленной выставке в Москве. Будучи представленным Александру III, он поднёс императрице Марии Федоровне понравившийся ей фарфоровый чайный сервиз. Вскоре, в 1883 году, последовало награждение его орденом Св. Станислава 3-й степени. Строительство на рижской фабрике часовни, названной в память 25-летия царствования императора Александра II принесло ему в декабре 1887 года орден Св. Анны 3-й степени.

С 1902 года М. С. Кузнецов — «Поставщик Двора Его Императорского Величества».

Товарищество М. С. Кузнецова владело торговым домом в Москве на Мясницкой улице, 8, построенным в 1898—1903 годах по проекту архитектора Ф. О. Шехтеля. На заводах Кузнецова трудились 1300 постоянных и 4000 временных рабочих. Склады «Товарищества» находились в десяти крупнейших городах России. Продукция «фарфоровой империи Кузнецовых» отличалась высоким качеством и была отмечена Большими золотыми медалями на выставках в Париже (1900) и Ташкенте (1890), дипломами Гран-при на выставках в Париже (1900)^{[уточнить]} и Реймсе (1903), медалями разных достоинств в последующие годы. Фарфоровые и фаянсовые изделия фирмы пользовались большим спросом в Турции, Персии, Болгарии, Японии, Америке, Австрии, Индии и других странах.

В старообрядческих Гуслицах, в приходах других церквей российских городовособым спросом пользовались фаянсово-эмалевые иконостасы, главки, кресты, подсвечники, киоты, рамки к иконам, изготовленные на заводах Кузнецовых.

За качеством работ Кузнецовы пристально следили. Особенно внимательно относились к качеству сырья, на которое (при постоянной экономии) не жалели денег. Прежде чем закупить очередную партию материала, всегда ожидали результата проб. Николай Матвеевич Кузнецов рекомендовал в 1904 году заменить глину марки «57» на «А»: «Последняя, хоть и дороже на 7 копеек (за пуд), но белее». Кузнецовский товар был ориентирован на потребителей самого разного достатка с учетом их вкусов и пристрастий. За качество продукции был достаточно строгим спрос с рабочих и, как правило, выливался в форму денежного наказания (штрафа).

В сфере управления Матвей Сидорович Кузнецов использовал примечательный метод: подструктурные директора на Кузнецовских заводах менялись каждые два года по старшинству вступления в должность. Кузнецовы стремились к объединению всех «керамистов» России, стали организаторами в 1906 году съезда фарфоровых и фаянсовых фабрикантов. Всем своим конкурентам — П. и Ф. Барминым, А. Я. Храпунову, родственнику И. Е. Кузнецову, М. М. Куринову, М. В. Дунашову, Н. В. Жадину, Е. М. Попихину — Товарищество М. С. Кузнецова рассылает приглашения. На самом съезде «керамисты» принимают определенные отраслевые решения, в том числе и по созданию Союза фарфористов и объединению его с Союзом стеклопромышленников. Уже в 1909 году М. С. Кузнецов берет на себя координационную работу по объединению этих Союзов.

Кузнецовы были активные «борцы» против иностранной конкуренции. Сам Матвей Сидорович Кузнецов, «фарфорофаянсовый король России» в 1883 году ходатайствовал перед министром финансов об «ограждении» отечественной фарфорофаянсовой промышленности повышением таможенных пошлин на ввоз иностранных товаров. В своей предпринимательской деятельности Кузнецов особое внимание уделял соединению производства и науки. Так, Кузнецовы были в числе организаторов торговой экспедиции в Монголию.

Все без исключения Кузнецовы были членами старообрядческой общины Рогожского кладбища, а Матвей Сидорович — председателем этой общины. Фабриканты Кузнецовы при приеме на работу предпочтение отдавали старообрядцам. В своих фабричных поселках они построили 7 старообрядческих церквей, 4 молитвенных дома, 6 школ, 7 больниц, богадельню, несколько спортивных плацев, бань и многое другое(в честности, была специальная касса «невест» на кузнецовских предприятиях). Однако старообрядец Кузнецов учитывал и интересы своих православных рабочих. В основном на его деньги и на его земле был построен первый деревянный храм Иоанна Богослова в г. Ликино-Дулево Московской обл. (в те времена местечко Дулево Владимирской губ.). Позже опять же на его деньги был выстроен каменный храм.

Матвей Сидорович скончался внезапно, от апоплексического удара 8 февраля 1911 г. в Москве. Похоронен на Рогожском кладбище в Москве.

Семья

Женат М. С. Кузнецов был на Надежде Вуколовне (урожд. Митюшина) (1846—1903). В семье было восемь сыновей и две дочери:

• Клавдия (1867—1936)
• Николай (1868—1938)
• Сергей (1869—1945)
• Александр (1870—1937)
• Константин (1873—1874)
• Георгий (1875—1941)
• Иван (1874—1898)
• Павел (1877—1902)
• Михаил (1880—1938)
• Анна (1882—1964)

Воспитывались дети в традиционных православных канонах. Как свойственно купеческому сословию. все дети стали продолжателями семейного дела. Матвей Сидорович научил детей не только делу, предпринимательской смекалке, но и научил их жить в традициях и заповедях предков. Дети и внуки Матвея Сидоровича достойно управляли фирмой вплоть до 1918 г. Кузнецовы были вынуждены уехать в Ригу, так как их дальнейшее пребывание в Москве было небезопасным. В 1920 г. был осужден ВЧК на 15 лет Николай Николаевич, внук Матвея Сидоровича. Под волну репрессии попали также Георгий Матвеевич с племянником Николаем Александровичем. Они были арестованы как «латвийские шпионы» за переписку с родственниками, и вместе с женами сосланы в Сибирь. После установления в Латвии Советской власти в 1940 г. предприятие Кузнецовых было национализировано и там. В конце 1940 г. директором фабрики назначили Г. Г. Круглова, бывшего кузнецовского химика. Предприятие стало подчиняться тресту силикатного промышленного Наркомата местной промышленности Латвийской ССР.

Ссылки

• Галкина Е., Мусина Р. Кузнецовы. Династия. Семейное дело. М. : Галерея «Времена года», 2005.
• [ddut.forest.ru/documents/alekseev/210.php Зимины, Кузнецовы, Смирновы] // Алексеев В. Н., Лизунов В. С.. Моя Малая Родина. Край Орехово-Зуевский. Руководство по краеведению. — Орехово-Зуево, 1998. 455 с.

Отрывок, характеризующий Кузнецов, Матвей Сидорович

– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.