Кузнецов, Пётр Саввич

Пётр Саввич Кузнецов
Дата рождения:	20 января (1 февраля) 1899(1899-02-01)
Место рождения:	Область войска Донского
Дата смерти:	21 марта 1968(1968-03-21) (69 лет)
Место смерти:	Москва
Страна:	СССР
Научная сфера:	лингвистика
Место работы:	МГУ
Учёная степень:	доктор филологических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	МГУ
Научный руководитель:	Д. Н. Ушаков
Известные ученики:	Э. В. Кузнецова

Пётр Са́ввич Кузнецо́в (20 января (1 февраля) 1899, рудник возле Макеевки, Область войска Донского, ныне Донецкая область — 21 марта 1968, Москва) — российский лингвист, профессор (1948); один из основателей Московской фонологической школы. Труды по фонологии, морфологии, типологии, истории русского языка, диалектологии, африканистике; мемуары.

Биография

Обстоятельства рождения Кузнецова не вполне ясны, А. А. Реформатский в биографическом очерке называет их даже «весьма загадочными». По воспоминаниям самого Кузнецова, он родился «в руднике на Богодуховской балке Усть-Хопёрского округа области войска Донского». Однако Богодуховская балка — незаселённая местность (зелёная зона) между Макеевкой и Донецком. Ранее там действительно были рудники, но относилась она к Донецкому округу, а не Хопёрскому.

Своих настоящих родителей Кузнецов не знал. Из рассказов приёмной матери он заключил, что был внебрачным ребёнком больничной сиделки от врача, в то время как её муж служил в армии. Этот врач передал Кузнецова в возрасте 9 месяцев на воспитание в бездетную семью своего друга, адвоката Владимира Семёновича Дубенского, жившую в Харькове. Когда Кузнецову было 4 года, Дубенский умер, и мальчика воспитывала приёмная мать, учительница Матильда Исидоровна Дубенская. В 1906 они переехали в Москву, где жили в одной квартире с подругой Матильды Исидоровны, Верой Яковлевной Колмогоровой, и её племянником Андреем — будущим академиком-математиком А. Н. Колмогоровым. П. С. Кузнецов и А. Н. Колмогоров остались друзьями на всю жизнь.

В 1918 году окончил гимназию Е. А. Репман. Поступил на историческое отделение Московского университета, но через год был призван в Красную армию, откуда вернулся в 1923. Поступил в ВЛХИ, но вскоре ушёл, учился в Институте слова и слушал лекции в 1-м МГУ, но Институт слова закрыли, и в 1928 Кузнецов экстерном сдал экзамены в 1-м МГУ. Под руководством Д. Н. Ушакова написал диплом по исторической фонетике ростово-суздальских диалектов. Поступил в аспирантуру РАНИОН вместе с И. А. Виноградовым, но в начале 1930 РАНИОН расформировали, и аспирантов выпустили на полгода раньше срока. Один год работал в Смоленске, с 1931 в НИИ языкознания при Наркомпросе (НИЯЗ), но весной 1933 НИЯЗ закрыли, так как он был базой группы «Языкофронт», с левых позиций выступавшей против марризма. Работал лаборантом в ПМГПИИЯ, с 1935 доцентом на кафедре русского языка Мосгорпединститута.

С 1943 преподавал на филологическом факультете МГУ, с 1960 г. — на Отделении структурной и прикладной лингвистики. По совместительству в 1943—1960 работал в Институте русского языка. В 1947 защитил докторскую диссертацию, с 1948 профессор.

Один из создателей Московской фонологической школы и один из инициаторов развития африканистических исследований в СССР; при его поддержке образован сектор африканских языков в Институте языкознания АН СССР. Поддерживал также исследования в области структурной и математической лингвистики; один из участников семинара «Некоторые применения математических методов в языкознании», созданного в МГУ по предложению А. Н. Колмогорова (с которым был знаком с детства).

Основная область научных исследований — историческая морфология русского языка и русская диалектология; автор популярного учебника по истории русского языка (совм. с В. И. Борковским). Но и за пределами этой области его научные интересы были очень разнообразны, простираясь от машинного перевода и теоретической фонологии до финно-угорских и африканских языков. Начиная ещё с 1930-х гг., опубликовал несколько работ по описанию согласовательной системы суахили, введя (впервые в русской грамматической традиции) в научный оборот термин «согласовательный класс»; впоследствии этот термин был перенесён А. А. Зализняком в описание согласовательной системы современного русского языка.

Оставил интересные воспоминания о детстве, юности и драматическом противостоянии «официальной» и «неофициальной» лингвистики в СССР.

Сын Петра Саввича — Владимир (род. 1936) — научный сотрудник и журналист, диссидент, автор книги-воспоминаний «История одной компании» (1995).

Основные работы

• Кузнецов П. С. Очерки исторической морфологии русского языка. — М., 1959.
• Кузнецов П. С. Русская диалектология. — М., 1960.
• Кузнецов П. С. У истоков русской грамматической мысли. – М., 1958.
• Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка: Морфология. — М., 1965.

Литература

• Алпатов В. М. Москва лингвистическая / Научный совет Российской Академии наук по изучению и охране культурного и природного наследия. — М.: Изд-во Института иностранных языков, 2001. — С. 64-68. — 104 с. — (Природное и культурное наследие Москвы). — 500 экз. — ISBN 5-88966-028-4.

Отрывок, характеризующий Кузнецов, Пётр Саввич

– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.