Кузьмин, Григорий Иванович

Григорий Иванович Кузьмин
Дата рождения	2 января 1895(1895-01-02)
Место рождения	деревня Лигово, ныне Красносельский район Санкт-Петербурга
Дата смерти	28 мая 1942(1942-05-28) (47 лет)
Место смерти	Харьковская область
Принадлежность	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Род войск	Пехота Танковые войска
Годы службы	1915 — 1923 годы 1924 — 1942 годы
Звание
Командовал	10-я механизированная бригада 11-я танковая дивизия 132-я танковая бригада 4-я гвардейская танковая бригада 21-й танковый корпус
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в России Советско-польская война Великая Отечественная война
Награды и премии

Григорий Иванович Кузьмин (2 января 1895 года, деревня Лигово, ныне Красносельский район Санкт-Петербурга — 28 мая 1942 года, Харьковская область) — советский военный деятель, Генерал-майор танковых войск (1941 год).

Начальная биография

Григорий Иванович Кузьмин родился 2 января 1895 года в деревне Лигово ныне Красносельского района Санкт-Петербурга.

Военная служба

Первая мировая и гражданская войны

В мае 1915 года был призван в ряды Русской императорской армии и направлен в Семёновский полк. В октябре того же года был направлен в самокатный батальон, дислоцированный на станции Ланская, при котором в марте 1916 года окончил учебную команду, после чего был произведён в ефрейторы и направлен на Румынский фронт.

В чине старшего унтер-офицера аринимал участие в боевых действиях против австрийских войск в составе 21-й самокатной роты (3-й кавалерийский корпус) в районах Фокшаны, Телуч, Тарнополь, м. Красилов.

В сентябре 1918 года Кузьмин был призван в ряды РККА и назначен на должность командира взвода 2-го Красного резервного полка, дислоцированного в Петрограде. В октябре того же года был направлен на Петроградские инструкторско-инспекторские курсы всевобуча, по окончании которых в марте 1919 года был назначен на должность помощника командира роты 46-го стрелкового полка 6-й стрелковой дивизия, которая в составе 7-й армии Петроградского фронта принимала участие в боевых действий против войск под командованием генерала Н. Н. Юденича.

В мае 1919 года Кузьмин был назначен на должность командира роты 52-го стрелкового полка Северного фронта. 8 сентября попал в плен к английским войскам, после чего содержался в лагере на станции Медвежья Гора, но уже 14 октября бежал из плена и к 16 октября вышел в расположение 40-го стрелкового полка, после чего был направлен в распоряжение 15-го стрелкового полка, где был назначен на должность командира роты, а затем принимал участие в боевых действиях под Петроградом, а также в советско-польской войне. За отличия в боях был награждён орденом Красного Знамени (1922), а также золотыми часами от Петроградского совета.

Межвоенное время

После войны Кузьмин продолжил командовать ротой в составе 15-го стрелкового полка (Московский военный округ), а в январе 1922 года был назначен на должность командира роты в 5-м стрелковом полку (Западный военный округ).

В августе 1922 года был направлен на учёбу во 2-ю военную школу физкультуры, по окончании которой в январе 1923 года был уволен в запас по состоянию здоровья, однако уже в мае 1924 года был вновь призван в ряды РККА и направлен в 251-й стрелковый полк (84-я стрелковая дивизия), где служил на должностях командира взвода, роты, начальника полковой школы.

В 1931 году Кузьмин окончил Стрелково-тактические курсы «Выстрел», после чего был назначен на должность командира батальона этих курсов, а в мае 1932 года — на должность начальника штаба механизированного отряда курсов усовершенствования командного состава мотомеханизированных войск РККА, одновременно в том же году окончил эти курсы.

В декабре 1933 года был назначен на должность начальника штаба учебного механизированного полка при Военной академии механизации и моторизации РККА, а с февраля 1937 года служил в 10-й механизированной бригаде (Белорусский военный округ) на должностях начальника штаба бригады, помощника командира бригады по строевой части и временно исполняющего должность командира бригады.

С декабря 1939 года исполнял должность помощника командира 43-й автотранспортной бригады (Белорусский военный округ), в октябре 1940 года — был назначен на должность заместителя командира, а в марте 1941 года — на должность командира 11-й танковой дивизии (2-й механизированный корпус, Одесский военный округ).

Великая Отечественная война

С началом войны дивизия под командованием Г. И. Кузьмина в составе 9-й армии Южного фронта вела оборонительные бои на могилёвско-волынском и уманском направлениях. В августе 1941 года в связи с большими потерями и нехваткой материальной части и подготовленных кадров дивизия была преобразована в 132-ю танковую бригаду, которая в составе 38-й армии принимала участие в оборонительных боях, а затем в составе 37-й армии — в ходе Ростовской и Барвенково-Лозовской наступательных операций. За отличия в боях в январе 1942 года 132-я танковая бригада была преобразована в 4-ю гвардейскую.

В апреле 1942 года генерал-майор танковых войск Григорий Иванович Кузьмин был назначен на должность командира 21-го танкового корпуса (Юго-Западный фронт), который принимал участие в ходе наступления под Харьковом.

Согласно приказу заместителя министра обороны СССР № 153 от 13 июня 1986 года генерал-майор Григорий Иванович Кузьмин погиб 28 мая 1942 года при выходе из окружения.

Награды

• Два ордена Красного Знамени;
• Юбилейная медаль «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Литература

Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 2. — С. 145—147. — ISBN 5-901679-08-3.

Отрывок, характеризующий Кузьмин, Григорий Иванович

После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.