Кукулевич-Сакцинский, Иван

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Кукулевич-Сакцинский
Ivan Kukuljević Sakcinski

Й. Мукаржовский. Портрет И. Кукулевича-Сакцинского. 1889.
Дата рождения:

29 мая 1816(1816-05-29)

Место рождения:

Вараждин

Дата смерти:

1 августа 1889(1889-08-01) (73 года)

Род деятельности:

политик, драматург, поэт

Иван Кукулевич-Сакцинский (1816—1889) — хорватский политический деятель, историк, журналист, поэт, драматург и дипломат. Соратник бана Елачича-Бужимского.



Биография

Происходил из знатного рода Кукулевичей-Сакцинских. От отца своего Иван унаследовал чувство глубокой любви к родине; начинавшееся югославянское возрождение (Иллиризм) еще более разжигало это чувство. Знакомство с вождями движения «иллиров» (Ожегович, Янко Драшкович, Вук Караджич, Сима Милутинович, особенно Людевит Гай) окончательно побудило Кукулевича выступить на литературном поприще в защиту попранных народных прав. Он пишет стихотворения «An Kroatien» (на немецком; родной язык был в загоне и школа не вполне научила ему Кукулевича), «Tuga za ljubom» (уже по-славянски, хоть и не без помощи редактора «Даницы») и др., помещенные потом в его «Razlicita dela». Кукулевич пробует свои силы и в драматическом роде литературы («Juran i Sofia», «Gusar», «Poraz Mougolah»). Эти произведения связывает идея борьбы за народное освобождение. В 1840 г. Кукулевич-Сакцинский служил в Словацком полку, расквартированном в Италии.

В 1842 году Кукулевич оставляет военную службу и поселяется в Загребе. Здесь начинается его политическая деятельность: он заседает в сеймах и съездах, требует замены латинского языка в католическом богослужении - хорватским, агитирует патриотическими стихотворениями («Domordoac», «Slavianska domovina», «Koraljke», особенно «Slavjanke»), пробуждает народное самосознание своими историко-литературными трудами («Slovnik umjetnikah jugoslavenskih», 1842). 2 мая 1843 г. Кукулевич впервые произнёс в Хорватском Саборе речь на хорватском (до этого употреблялась латынь).

В 1845 г. Кукулевич был назначен великим судьёй Вараждинской жупании (Varaždinska županija). Ораторский талант выдвинул его во время революционных событий 1848 года. То был судьбоносный год, когда сотряслись самые основы Австрийской империи. Бурлила Вена, возрождалась к национальной жизни Венгрия. Выступая в первых числах марта в Венгерском парламенте, в Пожони (Братиславе), Лайош Кошут назвал австрийский режим - «созревшим для гибели». Тогда это выглядело правдоподобным... В эти же дни в Хорватии мечтатели-«иллиры» повели за собой широкие народные массы. 18 марта в Загребе открылись заседания Хорватского Сабора (представительное собрание тех частей Хорватии, кои на тот момент входили в состав многонационального Венгерского королевства). И 22 марта 1848 г. историк и лингвист Людевит Гай предложил избрать баном Хорватии генерал-майора барона Елачича-Бужимского. Сабор единодушно избрал Елачича, а также постановил, что с этого дня депутаты Сабора будут избираться согласно активному избирательному праву, и что ближайшие выборы пройдут в мае 1848 года. Также Сабор сформировал временное правительство Хорватии, в состав коего вошёл и Кукулевич-Сакцинский. Хорватский Сабор единогласно и категорически выступал против мадьяризаторской политики правительства Лайоша Кошута, который высокомерно заявил в это время: «Да не увидим Хорватию на лице Земли!»[1].

5 июня 1848 года в Загребе - вопреки воле императора - открылся Хорватский Сабор нового состава, уже под председательством Кукулевича-Сакцинского. Барон Елачич принёс Присягу Бана. Кукулевич выступил с инициативой созыва Общеславянского конгресса в Праге. Кукулевич исполняет важные дипломатические поручения, а 21 июня 1848 г. выступает с предложением детронизации Габсбургов (что не нашло поддержки со стороны более осторожного Елачича)...

Когда Габсбурги чёрной неблагодрностью отплатили хорватам и началась политическая реакция, - Кукулевич оставил официальную деятельность. В 1850 г. он основывает «Югославянское историческое общество» и предпринимает издание «Arkiv za poviestnicu jugoslavensku» (1851—1875); в это же время совершает ряд путешествий по славянским землям, с целью собирания рукописей и книг и знакомства со славянскими учеными. Результаты этих поездок описаны им и в журналах, и отдельно; они сказались и на его дальнейших трудах («Bibliografia Horvatska») и издании разных исторических памятников — «Acta croatica», «Codex diplomaticus», особенно «Jura regni Croatiae», «Dalmatiae et Slavoniae». Лучшим из его исторических исследований считается «Borba Hrvatah s Mongoli i Tatari» (1863). Кукулевич участвовал в первых работах Юго-славянской академии наук и искусств: он подготовил к изданию I том «Monumenta historica slavorum meridionalium», I том «Stari pisci Hrvatski» и др. В 1865 Кукулевич был заместителем бана и действовал в духе развития национального самосознания. После торжества дуализма в Австро-Венгрии (1867), вышел в отставку.

Пьесы

  • историческая драмы «Юран и София, или Турки около Сисака» (1839, Театр г. Сисак)
  • «Степко Шубич» (изд. 1841)
  • «Потуреченный» (изд. 1867)
  • «Марула» (изд. 1879).

Напишите отзыв о статье "Кукулевич-Сакцинский, Иван"

Примечания

  1. [www.ivor-altaras.from.hr/Dokumenti/hrvatski_sabor_1848.pdf Hrvatski sabor 1848.]
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Кукулевич-Сакцинский, Иван

– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.