Кук, Флоренс
Флоренс Кук | |
Род деятельности: | |
---|---|
Дата рождения: | |
Место рождения: | |
Дата смерти: |
апрель 1904 года |
Место смерти: |
Бэттерси Райз, Лондон |
Супруг: |
Эдвард Корнер |
Флоренс Кук (1856 −1904) — британский медиум, чьи спиритические сеансы наблюдались и были подробно описаны сэром Уильямом Круксом. Кук, одна из самых знаменитых и необычных фигур эпохи расцвета спиритуализма, обладала, если верить наблюдавшим её феномен исследователям, способностью к материализациям, наиболее ярким проявлением которой явился феномен «Кэти Кинг» — «духа», впоследствии появлявшегося и на сеансах с участием других медиумов. «Кэти» утверждала, что её истинное имя — Энни Оуэн Морган, и она — дочь пирата Генри Моргана[1][2].
Содержание
Биография
Флоренс Кук родилась 3 июня 1856 года в рабочей семье среднего достатка в Хэкни, на востоке Лондона[3] и с детства (по свидетельству матери) проявляла «психические» способности, ощущая рядом «присутствие духов»[1]. Утверждалось, что дар медиумизма проявился у Флоренс Кук вскоре после того, как ей исполнилось 14 лет[4]. Друзья на чаепитии предложили поэкспериментировать со столоверчением. Сначала девушка отказалась от участия, но позже, с согласия матери, села в общий круг. Стол, как утверждалось, стал неуправляем и юная мисс Кук поднялась вместе с ним в воздух.
После того, как события на сеансах стали принимать рискованный оборот (однажды невидимая сила подняла медиума в воздух и сначала сдёрнула с неё всю одежду, а потом надела её вновь), мать запретила дочери проводить сеансы в общественных местах и приказала ограничиться стенами собственного дома[5]. В качестве кабинета здесь использовалось одно из отделений большого платяного шкафа, располагавшегося в столовой[1]. В его двери было проделано отверстие, откуда и выплывали «лица духов». При этом Флоренс, невидимая для присутствующих, сидела на стуле, привязанная к нему за запястья и лодыжки, внутри шкафа.
Вскоре вокруг мисс Кук образовался постоянный кружок, в который входили её родители, две её сестры (также, как утверждалось, обладавшие медиумистскими способностями) и горничная Мэри. Под названием «Кружок Хэкни» (англ. Hackney Circle) он вскоре стал известным в Лондоне[4]. Чарльз Блэкберн, состоятельный джентльмен из Манчестера, обеспечил Флоренс Кук ежегодным пособием: это позволило ей впоследствии проводить сеансы бесплатно[5].
Параллельно с медиумистскими способностями у Флоренс Кук (как утверждают её биографы) открылся дар автоматического письма, причём послания из-под её пера появлялись «зеркальные», так, что прочесть их можно было, приставив к бумаге зеркало. Таким образом Флоренс получила письменную инструкцию: отправиться в указанный книжный магазин и там навести справки об Ассоциации Далстона. Так она познакомилась с кружком лондонских спиритуалистов и вскоре начала регулярно проводить для общества сеансы. При этом мисс Кук посещала и сеансы других медиумов-материализаторов, в частности Эрне и Уильямса[5].
По мере того, как Флоренс Кук приобретала известность, страдала её профессиональная деятельность в школе, где она работала ассистенткой. В конечном итоге мисс Элайза Клифф, директор школы, вынуждена была уволить девушку из-за того, что в её присутствии стали происходить необъяснимые вещи, напоминавшие проявления полтергейста[6], что пугало как учениц, так и их родителей[1].
Кэти Кинг
В апреле 1872 года на сеансе Флоренс Кук согласно сообщениям очевидцев впервые появилась фигура молодой женщины в белом, называвшая себя Кэти Кинг и утверждавшая, что она — Энни Оуэн Морган, — дочь пирата XVII века, валлийца Генри Моргана (1635—1688), посвященного в рыцарское звание и ставшего губернатором Ямайки. Морган в своей «посмертной жизни» предпочитал именовать себя Джоном Кингом; не раз сообщалось о его появлениях на спиритических сеансах середины XIX века[5].
О реальной мисс Морган было известно, что свою земную жизнь она завершила в возрасте 22 (по другим данным — 23) лет после того, как совершила ряд преступлений, в том числе тяжких. Кэти Кинг утверждала, что явилась вновь — отчасти чтобы «расплатиться за свои прижизненные грехи». Вскоре выяснилось, что сущность по имени Кэти Кинг уже проявляла себя на заре спиритуализма в Америке, появляясь на сеансов братьев Давенпорт и семейства Кунз[3].
По утверждениям очевидцев, поначалу Кэти Кинг возникала на сеансах Кук в форме плавающего рядом с отверстием в стене шкафа-кабинета белого безжизненного лица, напоминавшего посмертную маску. Гости, которым она позволяла прикасаться к себе, говорили, что это действительно была не более, чем органическая маска, под собой скрывавшая пустоту. Постепенно этот объём начал наполняться эктоплазмой, а ещё через некоторое время Кэти стала выходить к комнату в облике молодой женщины. Так Флоренс Кук вошла в историю спиритуализма как первый британский медиум, сумевший провести сеанс материализации при полном освещении[5].
Уже через год Кэти Кинг, как утверждалось, позволила себя сфотографировать со вспышкой. Первое время лицо «духа» напоминало лицо медиума; та отдавала себе в этом отчёт, но говорила, что ничего поделать с этим не может. Кэти пообещала, что посредством Флоренс будет общаться с живыми людьми в течение трёх лет и откроет миру «многие странные вещи». Возможно, главная странность состояла в том, что в Кэти не было ничего «призрачного»: она, по собственным словам, явилась во плоти, чтобы доказать отсутствие смерти. Сообщество спиритуалистов восприняло это явление как «… убедительное доказательство реальности духовной жизни и существовании невидимого мира»[7].
Инцидент с Фолкманом
Как и принято было на сеансах того времени, медиум начинала сеанс в запертом кабинете, где погружалась в транс, концентрируя «психическую энергию». По прошествии примерно получаса занавес раздвигался и в комнату входила фигура в белом, в то время как Флоренс находилась без сознания в своем кабинете. Временами присутствующие слышали, как она всхлипывает и издает стоны, словно бы страдая от оттока физической энергии. Поначалу Кэти всего лишь улыбалась и кивала присутствовавшим, но вскоре стала протягивать для рукопожатия твёрдую наощупь, тёплую руку и разговаривать с ними. Она любила прикасаться к гостям и позволяла осторожно прикасаться к себе. После того, как Кэти возвращалась в кабинет, там обнаруживали Кук: как прежде, привязанную к стулу и совершенно обессиленную[1].
Согласно распространённому среди спиритуалистов убеждению «духи» на сеансах материализуются из эктоплазмы: загадочного вещества, источаемого телом медиума. Последний может получить серьёзную физическую и психологическую травму в том случае, если посторонним вмешательством процесс выхода и формирования этой субстанции будет резко нарушен. В этом случае происходит резкое всасывание энергии и, как следствие, «эктоплазмический удар», чреватый серьёзным заболеванием и даже гибелью (утверждалось, жертвой его в середине XX века стала медиум Хелен Дункан). 9 декабря 1873 года нечто подобное едва не произошло с Флоренс Кук. Один из гостей сеанса, адвокат Уильям Фолкман, по-видимому, чтобы доказать, что медиум и её «дух» — одно лицо, вскочил с места и схватил Кэти за запястье, объявив во всеуслышание, что она и есть — переодетая Флоренс.
Кэти вцепилась обидчику в лицо и оставила на нём несколько кровоточащих царапин. Фолкмана остановили Эдвард Корнер (жених Кук), герцогиня Кайтнесская и адвокат Генри Данфи, уже знакомые с понятием «эктоплазмического удара». Пока продолжалась потасовка, по словам Данфи, Кэти «начала растворяться — от ступней ног к туловищу». Фолкман, не успокоившись, распахнул дверь в кабинет. Флоренс лежала на полу: одежда её была в беспорядке, но она оставалась привязанной к стулу и была без сознания[6].
Попытка «разоблачения» таким образом лишь привлекла к феномену Флоренс Кук общественное внимание. Кроме того, вскоре дискредитирован был и сам Фолкман: по странному совпадению он женился на мисс Гаппи, медиуме, которая являлась конкуренткой Флоренс. Тем временем Флоренс Кук, узнав, что медиум Хьюм проводит показательные сеансы для знаменитого ученого-химика Уильяма Крукса, вошла в контакт с последним и предложила саму себя в качестве испытуемой. Крукс с воодушевлением взялся исследовать загадочный и к этому времени почти знаменитый в Британии феномен[4].
Исследования Крукса
Уильям Крукс пригласил Флоренс Кук поселиться у себя на квартире на Морнингтон-роуд, на северо-западе Лондона. В ходе первого же сеанса Кэти Кинг вышла из-за кабинета, в котором находилась Флоренс Кук и пригласила Крукса пройтись по комнате. Учёный утверждал, что в какой-то момент Кэти подвела его к кабинету и он своими глазами увидел, что Флоренс лежит без сознания, привязанная к стулу. Этот и многие другие эпизоды убедили его в том, что Флоренс и Кэти — две разные женщины[8].
Не все из присутствовавших коллег исследователя, однако, были до конца в этом убеждены: они настаивали на ужесточении условий контроля над телом медиума. Флоренс прочно привязывали к стулу и даже иногда обматывали волосы вокруг гвоздя, вбитого в пол, но Кэти и после этого продолжала появляться в комнате. В 1874 году Крукс начал проводить эксперименты в освещенных комнатах и сделал несколько фотографий. Отчёты о проводимой работе на Морнингтон-роуд он регулярно публиковал в «Ежеквартальном научном журнале», который сам же редактировал[8].
Каждый раз в комнате наблюдалась примерно одна и та же картина: мисс Кук в кабинете (внутренней комнате) погружалась в транс. В наружной комнате в полумраке находились Крукс и приглашённые им наблюдатели. По истечении определенного времени (от двадцати минут до часа) занавес приоткрывался и из-за него появлялась женщина в белом, называвшая себя Кэти Кинг, причём обычно её внешность весьма отличалась от внешности медиума[2].
Одним из главных аргументов скептиков являлся тот факт, что Кэти — по крайней мере вначале — была очень похожа на Флоренс.…Здесь мы сталкиваемся с одной из загадок явления материализации, которая требует скорее тщательного изучения, чем насмешек… Лица психических феноменов в первый момент, когда психическая сила ещё слаба, напоминают лицо медиума, но в дальнейшем сходство совершенно утрачивается. Существует предположение, что эфирная оболочка медиума, его духовное тело, освобождается в состоянии транса и становится основой, на которой воплощающиеся сущности формируют свой облик…"— А. Конан Дойль. История сипириуализма. Глава 11. Опыты Вильяма Крукса[2]
Крукс утверждал, что постоянно получает убедительные доказательства того факта, что наблюдает двух совершенно разных женщин.
У Кэти другой рост: во время опытов в моём доме она была выше Флоренс на шесть дюймов, а вчера, будучи босой и не поднимаясь на носки, всё равно была выше на четыре с половиной дюйма. Вчера вечером, когда шея Кэти была открыта, можно было видеть и ощутить, как гладка её кожа, а у мисс Кук на шее был большой волдырь, который все могли видеть и потрогать рукой. Уши у Кэти не проколоты, в то время как мисс Кук носит серьги. Весь облик Кэти очень светлый, в то время как мисс Кук - тёмная. Пальцы Кэти значительно длиннее пальцев мисс Кук, лицо тоже более удлинённое. Их манеры и выражения также весьма различаются». Уильм Крукс[2]
|
Он несколько раз заходил в кабинет вслед за Кэти «и иногда наблюдал её и медиума вместе, однако чаще видел девушку-медиума лежащей на полу в состоянии транса, а Кэти в своих белых одеждах мгновенно исчезала».
Крукс писал также, что Кэти позволила ему отстричь локон волос, который оказался ярко-золотистого цвета, намного светлее темных волос Кук. Крукс измерял пульс обеих женщин: у Кук он равнялся 90 ударам в минуту, у Кинг — 75. При этом Кук страдала жестоким кашлем и лечила лёгкие, а Кинг выглядела совершенно здоровой.
…В ответ на ваш запрос я могу сообщить, что видел мисс Кук и Кэти одновременно при свете фосфорной лампы, вполне достаточном для того, чтобы различить детали. Угол человеческого зрения весьма широк, поэтому обе фигуры были видны мне одновременно… Впоследствии я и ещё восемь человек имели возможность видеть мисс Кук и Кэти вместе при полном электрическом освещении. В этом случае лица мисс Кук не было видно, так как её голову покрывала плотная шаль, однако я совершенно успокоился, когда самолично удостоверился в том, что мисс Кук никуда не отлучалась и, следовательно, её никто не мог подменить. Попытка бросить прямой свет на её лицо, когда она пребывала в трансе, привела к серьёзным последствиям[2]. |
— Уильям Крукс, «Спиритуалист», 17 июля 1874 года |
Писательница Росс-Черч, известная под псевдонимом Флоренс Марриат, подтверждала, что Кэти, при некотором сходстве с медиумом, была выше и массивнее, имела рыжеватые волосы, в то время как Флоренс была брюнеткой. Крукс отмечал, что у Кэти было более широкое лицо, более светлая кожа, более длинные пальцы и непроколотые мочки ушей, в отличие от Флоренс[9][2].
Фотографирование и контроль
Для фотографирования Крукс использовал пять комплектов фотоаппаратуры, нацеленных на охотно позировавшую Кэти. Использовалось по пять ванн с проявителем и закрепителем и было заготовлено множество фотопластинок, чтобы исключить любые задержки или остановки в процессе фотографирования, который химик вёл с помощником. В качестве тёмной комнаты использовалась библиотека, отделённая от лаборатории двустворчатой дверью. Одну из створок двери сняли с петель и на её месте повесили портьеру, чтобы Кэти могла свободно входить и выходить. Гости сидели в лаборатории, лицом к портьере, а камеры располагались у них за спиной, давая возможность сфотографировать Кэти. Каждый вечер производилось по три-четыре снимка каждой камерой[8].
Характерен эпизод, происшедший 12 марта 1874 года, когда Кэти Кинг, материализовавшись, подошла к кабинету, распахнула занавеску и пригласила сэра Уильяма Крукса удостовериться в том, что Флоренс Кук, в своем обычном чёрном бархатном платье, лежит на диване. Обернувшись, Крукс увидел, что Кэти рядом с ним нет. Позже ему удавалось видеть две фигуры одновременно. При этом Флоренс Кук, чтобы защитить себя от вспышек яркого света, закрывала лицо шалью. Крукс сделал в общей сложности 55 фотографий Флоренс и Кэти, но лишь единицы сохранились до наших дней. Остальные были уничтожены вместе с негативами незадолго до его смерти в 1919 году[2].
В те дни исследователи регулярно использовали контрольные приборы, позволявшие быть уверенными в том, что пока материализованная форма расхаживает по комнате, медиум находится на своем месте. Крукс использовал электрическую цепь с резистором и гальванометром, так что если бы медиум нарушила соединение проводов, гальванометр стоявший в комнате, тут же продемонстрировал бы это движением стрелки. Пока Кэти Кинг ходила, разговаривала и писала, стрелка оставалась неподвижной. Позже тот же опыт повторил с тем же результатом Варлей, член Королевского общества[10]. В другом случае Крукс попросил Кэти Кинг опустить кисти рук в химический раствор: если бы на ней были провода, это вызвало бы усиление электрического тока. Ничего подобного не произошло, из чего был сделан вывод, что это не руки Флоренс Кук.
Эпизод с дематериализацией
Как отмечал А. Конан Дойль, после серии сеансов была достигнута стабильность, позволявшая фигуре выдерживать значительно более интенсивное освещение. Эта стабильность имела свои пределы, которых профессор Крукс никогда не переходил и которые определились в ходе ошеломляющего эксперимента, описанного мисс Флоренс Мэриэт (миссис Росс-Чёрч).
Она встала у стены, расставив руки, как будто её распяли. Затем в комнате площадью около шестнадцати квадратных футов включили на полную мощность три газовых светильника. Эффект, который это произвело на мисс Кинг, был ошеломляющим. В течение доли секунды она выглядела как обычно, а затем начала как бы таять. Это можно уподобить тому, как тает восковая кукла возле горячего камина. Сначала её черты стали размытыми, нечёткими. Глаза утонули в глазницах, нос исчез, лоб ввалился. Затем ноги под нею подкосились, и она начала опадать на ковёр подобно рушащемуся изваянию. В конце концов на полу осталась одна её голова, потом - лишь кусок белой ткани, который также исчез, будто его утянули вслед за фигурой. Мы в изумлении уставились на яркое пятно света, отбрасываемого тремя газовыми светильниками на то место, где только что была Кэти Кинг. Флоренс Мэриэтт[9]
|
В 1874 году Уильям Крукс опубликовал отчёт о работе с Кук (а также с двумя другими знаменитыми медиумами, Кейт Фокс и Д. Д. Хьюмом) в котором утверждал, что стал свидетелем истинных феноменов. Публикация вызвала скандал в научном мире и Крукс едва не лишился звания почетного члена Королевского общества[4].
Аргументы скептиков
Одна из главных претензий к отчёту Крукса со стороны представителей британского научного сообщества состояла в том, что при всем обилии использовавшейся аппаратуры, сделанные им снимки в большинстве своем были неудовлетворительного качества и не демонстрировали убедительных доказательств того, что Флоренс и Кэти — не одна и та же женщина. На одной из сохранившихся фотографий ясно видны сам Крукс, Флоренс и Кэти, но столь же очевидно и внешнее сходство между двумя последними. На другой Кэти стоит поодаль, а Флоренс лежит без сознания на стуле, но лицо первой из них скрыто «эктоплазмической» завесой, так что нет возможности наверняка установить, что это не двойник. На третьей и самой странной из сохранившихся фотографий мы видим расплывчатую фигуру Кэти, которая глядит прямо в объектив и кого-то из присутствующих слева, напоминающего отражение в зеркале. Но справа вместо мужской фигуры видна фигура полулежащей женщины, возможно, Флоренс (в чём также не может быть полной уверенности). На одной из фотографий Кэти явно находится на некотором возвышении, словно бы демонстрируя тот факт, что она выше Флоренс на 4 дюйма (как было установлено Круксом)[1].
Крукс горячо защищал свою подопечную, утверждая, что она соглашалась на любые его условия безоговорочно. Он c благодарностью писал о самоотверженности, с которой Кук соглашалась на самые жесткие ограничения и характеризовал её личные качества в самых восторженных тонах:
Никакая фотография не может описать совершенную красоту лица Кэти, равно как и слова бессильны описать очарование её манер. Фотоснимок может сохранить контуры её черт, но как может она передать удивительную чистоту цвета кожи, постоянную перемену черт лица, то омрачённых печалью — когда она рассказывает о горечах своей прошлой жизни, то озаряемых невинной улыбкой, когда она собрав вокруг себя детей, рассказывает им о своих приключениях в Индии…— У. Крукс[1]
Согласно одной из версий оппонентов, Флоренс в своих сеансах могла использовать ассистентку. Это отчасти подтверждается тем фактом, что в доме Крукса в ходе исследований жила другая девушка-медиум по имени Мэри Шоуэрс. Обе нередко входили в транс одновременно и материализовали, если верить наблюдателям, сразу две фигуры: Кэти Кинг и Флоренс Мэйпл, которая в свою очередь имела полное сходство с самой Мэри. Появились мнения, что «роль» Флоренс, лежавшей без сознания, на этих сеансах, могла исполнять Мэри, пока сама Флоренс расхаживала по комнате в белых одеяниях.
Многим впоследствии показалось странным и поведение Кэти Кинг: она открыто флиртовала с гостями, присаживалась к ним на колени, а однажды сбросила с себя одежду и предстала перед зрителями обнаженной, заявив при этом: «Теперь вы видите, что я — женщина». Это по мнению некоторых парапсихологов очень напоминало попытку девушки викторианской эпохи — сознательно или бессознательно (второе наиболее вероятно) — реализовать свои скрытые сексуальные страсти[10].
Прощание с Кэти
21 мая 1874 года сэр Уильям Крукс стал свидетелем прощания Флоренс Кук и Кэти Кинг и подробно описал эту сцену. Согласно его отчёту, Кэти прошлась по комнате, после чего приблизилась к Флоренс, которая без сознания лежала на полу, прикоснулась к её плечу и умоляющим тоном попросила проснуться, потому что ей пора уходить. Женщины обменялись репликами, после чего «… слезы лишили мисс Кук дара речи». Кэти попросила Крукса подойти и поднять Флоренс на руки, потому что та постоянно падала на пол в истерике. Когда он оглянулся, фигуры Кэти в её белых одеждах в комнате не было.
После исчезновения Кэти смысл в дальнейших экспериментах отпал. Флоренс, незадолго до этого вышедшая замуж за своего давнего почитателя Эдварда Корнера, направилась в Монмаунтшир и там в течение следующих шести лет жила тихой семейной жизнью[1][10].
Последние годы Флоренс Кук
Через шесть лет после замужества Флоренс Кук неожиданно для многих снова стала давать сеансы — на этот раз являя публике «духа» по имени Мари. Последняя развлекала публику ещё более рьяно, чем Кэти: Она на сеансах пела и танцевала. Но было в её поведении нечто, что вызывало теперь у зрителей сомнения.
В ходе сеанса 9 января 1880 года сэр Джордж Ситуэлл заметил, что «призрачные» одеяния Мари явно скрывают под собой самый реальный корсет, вскочил с места и схватил фигуру, одновременно распахнув занавеску кабинета. Выяснилось, что там пусто, а в руках у него — сама Флоренс Кук. Последняя оправдывалась тем, что вышла из кабинета бессознательно, не отдавая отчёта в собственных действиях[10].
Сторонники Кук впоследствии не отрицали факт обмана со стороны медиума, но, настаивая на неумышленном его характере, предлагали собственные объяснения происшедшему. «Медиум-материализатор всегда нуждается в страховке, которая не позволила бы ему бродить без присмотра. Какие-либо перемещения в состоянии глубокого транса вряд ли возможны, однако в состоянии полутранса она могла — бессознательно или полубессознательно, подчиняясь неосознанному желанию зрителей или воле духов — встать и выйти из кабинета в комнату», — писал сэр А. Конан Дойль в «Истории спиритуализма». Отмечая, что этот единственный факт никак не может перечеркнуть все прежние доказательства истинности демонстрировавшего Флоренс Кук феномена, Конан Дойль предполагал, что «…это был, скорее, случай не материализации, а трансфигурации, когда эктоплазма, будучи не в силах оформиться в отдельную фигуру, окутывает медиума так, что он сам становится носителем нового облика»[2].
Во многом эту точку зрения разделял и германский исследователь доктор Альберт фон Шренк-Нотцинг:Этот эпизод проливает свет на происхождение так называемого явления трансфигурации, когда медиум сам берёт на себя роль духа, и, стремясь перевоплотиться в вызываемую личность, окутывает себя её материальной формой. Такая переходная стадия присуща практически всем медиумам-материализаторам. В литературе по данному вопросу описано множество случаев, когда медиумов, находившихся в таком состоянии, пытались обвинить в том, что они якобы «подделываются» под духов. В их числе происшествия с кронпринцем Рудольфом, медиумом Бастианом, с медиумом Крукса — мисс Кук, инцидент с мадам д’Эсперанс и многие другие. Во всех этих случаях медиумы были схвачены, однако ткань, якобы использованная ими для маскировки, немедленно куда-то исчезала, причём совершенно бесследно.— Барон Шренк-Нотцинг.
После разоблачения Ситвелла миссис Корнер объявила, что впредь станет проводить сеансы с материализацией лишь в том случае, если кто-то будет находиться рядом с ней, желательно привязанный. В такой роли несколько раз выступила писательнциа Флоренс Марриат, автор книги «There is No Death». В 1899 году по приглашению Общества Сфинкса (англ. Sphinx Society) миссис Корнер согласилась выступить в Берлине, выполнив жёсткие условия наблюдателей, и там (по утверждению присутствовавших) полностью реабилитировала себя, явив на свет Мари и пройдя все стадии жёсткого контроля[3].
Но единичные успешные сеансы не могли вернуть ей былую репутацию. Последние годы Флоренс Корнер прожила в Монмаутшире в роли самой обычной домохозяйки. В апреле 1904 года она умерла от пневмонии в своем лондонском доме Бэттерси Райз[3].
24 апреля 1904 года сэр Уильям Крукс опубликовал письмо-соболезнование, в котором были такие слова: «Передайте от леди Крукс и от меня искреннее соболезнование её семье по поводу этой невосполнимой потери. Мы убеждены: уверенность в том, что те, кого мы любим, перейдя в иной мир, продолжают смотреть на нас, уверенность, значительно усилившаяся благодаря медиумизму миссис Корнер (навсегда оставшейся в нашей памяти как Флоренс Кук) — будет поддержкой для тех, кто остался жить». Дочь Флоренс, сообщая о смерти матери, писала: «Она умерла, преисполненная покоя и счастья»[2].
Возвращение Кэти Кинг
Между тем, Кэти Кинг, простившись с Флоренс Кук, исчезла не надолго. В 1874—1875 годах она появилась в Нью-Йорке на сеансах супружеской пары медиумов Дженни и Нельсона Холмсов[4]. Свидетелем тому был известный политик-социалист Роберт Дэйл Оуэн, который написал об увиденном в Atlantic Monthly в январе 1875 года[7].
Почти сразу же после публикации некая Элайза Уайт выступила с заявлениями о том, что это она «играла роль» Кэти Кинг, причём её сходство с последней на рекламных фотоснимках, рассылавшихся четой Холмс, было очевидным. Газета The Atlantic Monthly и Оуэн поспешили публично признать, что стали жертвами надувательства. Артур Конан Дойль писал, что это разоблачение нанесло самый страшный удар по спиритуализму за всю его историю.
Между тем, исследования, проведенные спиритуалистом Генри Стилом Олкоттом, вновь заставили поверить в реальность феноменов на сеансах Холмсов. Последние признавали, что приглашали Элайзу Уайт — но только для того, чтобы сняться для рекламных фотографий, не для участия в сеансах. Холмсы, как сами они утверждали, не желали фотографировать реальную Кэти Кинг, поскольку яркий свет практически уничтожал материализацию. Было доказано также, что Элайза Уайт занималась вымогательством и шантажировала супружескую чету медиумов.
В 1903 году Кэти Кинг появилась на сеансе, проводившемся доктором Гленом Хамилтоном в Канаде. В 1974 году её видели на одном из спиритических сеансов в Риме с участием медиума Фульвио Ренхеллы[4] [11]. По свидетельству двадцати участников сеанса, Кэти Кинг, медленно сформировавшись, с розами и гладиолусами в руках обошла всех по кругу, прикасаясь к каждому и одаривая некоторых поцелуем. Позволив присутствовавшему тут же врачу измерить у себя пульс и температуру (и то и другое оказалось в пределах человеческой нормы), Кэти подошла к медиуму, обняла его и исчезла у него на груди, оставив цветы. Наблюдения велись при ярком красном свете, позволившем сделать выразительные, но излишне контрастные фотографии[12].
Напишите отзыв о статье "Кук, Флоренс"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8
[www.prairieghosts.com/florence.html Florence Cook] (англ.). — Troy Taylor. Haunted Museum. Проверено 23 сентября 2009. [www.webcitation.org/66HxO94uB Архивировано из первоисточника 19 марта 2012]. Ошибка в сносках?: Неверный тег
<ref>
: название «haunted» определено несколько раз для различного содержимого - ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
А. Конан Дойль. [rassvet2000.narod.ru/istoria/11.htm История спиритуализма. Глава 11. Опыты Вильяма Крукса]. www.rassvet2000.narod.ru (1918). Проверено 24 сентября 2009. [www.webcitation.org/66ESEcwTM Архивировано из первоисточника 17 марта 2012]. Ошибка в сносках?: Неверный тег
<ref>
: название «acd» определено несколько раз для различного содержимого - ↑ 1 2 3 4 [www.mysteriouspeople.com/Katie-King.htm Florence Cook] (англ.). — www.mysteriouspeople.com.. Проверено 21 октября 2009. [www.webcitation.org/66HxOkKNR Архивировано из первоисточника 19 марта 2012]. Ошибка в сносках?: Неверный тег
<ref>
: название «mysterious» определено несколько раз для различного содержимого - ↑ 1 2 3 4 5 6 Noakes, Richard. «Instruments to Lay Hold of Spirits» Bodies/Machines. BERG: Oxford, 2003. ISBN 1-85973-690-4
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.fst.org/cook.htm Pioneers: Florence Cook, part 1] (англ.). — www.fst.org. Проверено 21 октября 2009. [www.webcitation.org/66HxPX5mA Архивировано из первоисточника 19 марта 2012].
- ↑ 1 2 [www.fortunecity.com/roswell/seance/78/cookg.htm The Mediumship of Florence Cook] (англ.). — www.fortunecity.com. Проверено 21 октября 2009. [www.webcitation.org/66HxPzuPh Архивировано из первоисточника 19 марта 2012].
- ↑ 1 2 Owen, Robert Dale. 1875. «Touching Visitants from a Higher Life» The Atlantic Monthly. 35(207): 57-69
- ↑ 1 2 3 4 [webspace.yale.edu/chem125_f06/125/history99/8Occult/CrookesPsychic.pdf Crookes, William. 1874. «Notes of an Enquiry into the Phenomena called Spiritual during the Years 1870—1873] (англ.). — Quarterly Journal of Science. January 1874. Проверено 21 октября 2009.
- ↑ 1 2 Florence Maryatt. [www.lulu.com/content/1521664 There Is No Death]. Проверено 21 октября 2009. [www.webcitation.org/66HxQXxm8 Архивировано из первоисточника 19 марта 2012].
- ↑ 1 2 3 4 [www.fst.org/cook2.htm The First Spiritual Temple: Pioneers: Florence Cook part 2] (англ.). — www.fst.org. Проверено 21 октября 2009. [www.webcitation.org/66HxRIRUI Архивировано из первоисточника 19 марта 2012].
- ↑ И. В. Родштадт. [www.sociognosis.narod.ru/myweb8/docs/garmony_2/11_rodshtat-nature.htm Необычные явления природы. К вопросу о духах]. www.sociognosis.narod.ru. Проверено 21 октября 2009. [www.webcitation.org/66HxRl0Fs Архивировано из первоисточника 19 марта 2012].
- ↑ Фульвио Ренхелла. [www.8499.info/?page_id=49 Призраки, полтергейсты, духи]. Проверено 21 октября 2009. [www.webcitation.org/66HxSNpUf Архивировано из первоисточника 19 марта 2012].
Ссылки
- [books.google.com/books?id=KbMz9JiEBokC&pg=PA233&lpg=PA233&dq=Флоренс+Кук&source=web&ots=-ZBTSyCCzf&sig=g3EAtHntUk_0o_k0d1QWZIeR1E8&hl=ru&sa=X&oi=book_result&resnum=4&ct=result#PPA233,M1 Два лика неведомого], с. 233
- [www.intra.h16.ru/kandiba06/9.shtml.htm В. М. Кандыба. Психоспиритические феномены]
- [www.sociognosis.narod.ru/myweb8/docs/garmony_2/11_rodshtat-nature.htm И. В. Родштадт. Необычные явления природы. К вопросу о духах]
- [ru.wikisource.org/wiki/Диалектика_природы/Глава_3 Ф Энгельс. Диалектика природы. Глава 3]
- [magazines.russ.ru/nlo/2006/78/vin10.html И. Винницкий. Мелькающие руки]
- [grani.agni-age.net/articles1/v_registration.htm И. М. Апкарова. Визуальная регистрация тончайших явлений]
- [www.beth.ru/meyrink/occult.htm Книга Бет. Густав Майринк. Оккультизм]
|
Отрывок, характеризующий Кук, Флоренс
– Попросите ко мне графа.Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.
На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.