Кук (округ, Иллинойс)
Поделись знанием:
Координаты: 41°48′ с. ш. 87°43′ з. д. / 41.800° с. ш. 87.717° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=41.800&mlon=-87.717&zoom=12 (O)] (Я)
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
| Страна | |
|---|---|
| Статус |
округ |
| Входит в |
штат Иллинойс |
| Административный центр | |
| Население (2010) |
5 194 675 |
| Плотность |
2161 чел./км² |
| Площадь |
4235 км² |
| Высота над уровнем моря • Наивысшая точка |
|
|
| |
| Часовой пояс | |
| [www.cookcountyil.gov/ Официальный сайт] | |
Кук (англ. Cook) — округ в штате Иллинойс. Это второй из самых густонаселённых округов в США после Лос-Анджелеса. В округе Кук проживает 5 294 664 человек, что составляет 43,3 % всех жителей Иллинойса. Население округа больше, чем 29 отдельных больших штатов США и ещё 7 маленьких штатов. Округ включает в себя 130 жилых территорий, крупнейшей из которых является центр округа, Чикаго, в котором сосредоточено 54 % населения всего округа.
Содержание
История
Округ был сформирован 15 января 1831. Это был 54-й округ, созданный в Иллинойсе, он был назван в честь Дэниэла Кука — одного из самых активных и молодых государственных деятелей в истории Иллинойса, который служил в качестве второго представителя США от штата Иллинойс. Также он был генеральным прокурором штата Иллинойс. Вскоре после этого, в 1839 году из округа Кук был выделен округ ДуПэйдж.
География
По данным Бюро переписи населения США, округ имеет общую площадь в 4235 км², 2449 км² земля и 1785 км² (42,16 %) вода, большинство из неё в озере Мичиган. Самая высокая точка в округе Кук на Северо-Западе — почти на 1000 метров над уровнем моря.
Основные скоростные маршруты США
Межштатные
-
Межштатный 55 -
Межштатный 57 -
Межштатный 80 -
Межштатный 88 -
Межштатный 90 -
Межштатный 94 -
Межштатный 190 -
Межштатный 290 -
Межштатный 294 -
Межштатный 355
Шоссе
-
Шоссе США 6 -
Шоссе США 12 -
Шоссе США 14 -
Шоссе США 20 -
Шоссе США 30 -
Шоссе США 34 -
Шоссе США 41 -
Шоссе США 45
Трассы
-
Трасса Иллинойса 1 -
Трасса Иллинойса 7 -
Трасса Иллинойса 19 -
Трасса Иллинойса 21 -
Трасса Иллинойса 22 -
Трасса Иллинойса 25 -
Трасса Иллинойса 38 -
Трасса Иллинойса 43 -
Трасса Иллинойса 50 -
Трасса Иллинойса 53 -
Трасса Иллинойса 56 -
Трасса Иллинойса 58 -
Трасса Иллинойса 59 -
Трасса Иллинойса 60 -
Трасса Иллинойса 62 -
Трасса Иллинойса 64 -
Трасса Иллинойса 72 -
Трасса Иллинойса 83 -
Трасса Иллинойса 68 -
Трасса Иллинойса 171 -
Трасса Иллинойса 394
Населённые пункты
Список населённых пунктов, находящихся на территории округа.
Города
- Бервин
- Блу-Айленд
- Бербанк
- Бриджвью
- Калумет-Сити
- Чикаго — из-за небольшой территории примерно 1/3 от аэропорта О’Хара находится в округе ДуПэйдж
- Чикаго-Хайтс
- Хилс-Кантри-Клаб
- Каунтри
- Де-Плейнс
- Элджин — в основном в округе Кейн
- Эванстон
- Харви
- Хикори-Хилс
- Хоумтаун
- Маркхам
- Нортлейк
- Ок-Форест
- Палос-Хайтс
- Палос-Хилс
- Парк-Ридж
- Роллинг-Мидоус
Посёлки
Деревни
В округе находится очень большое количество деревень.
- Алзип
- Арлингтон Хейтс — частично в округе Лейк
- Баррингтон-Хиллс — частично в округах Кейн, Лейк, Мак-Генри
- Бартлетт — частично в округе ДуПэйдж, очень небольшой участок в округе Кейн
- Бедфорд Парк
- Беллвуд
- Бенсенвилл — больше в ДуПэйдж
- Беркли
- Болингбрук — больше в ДуПэйдж
- Бриджвью
- Бродвью
- Брукфилд
- Буффало Грув — частично в Лейк
- Бернем
- Берр-Ридж — частично в ДуПэйдж
- Парк Калумет
- Чикаго Ридж
- Крествуд
- Дир-Парк — больше в Лейк
- Дирфилд — больше в Лейк
- Диксмур
- Долтон
- Ист Данди — больше в Кейн
- Ист Хазел Крест
- Элк Грув Вилладж — частично в ДуПэйдж
- Элмвуд Парк
- Эвергрин-Парк (англ.)
- Флоссмур
- Форд Хайтс
- Форест Парк
- Форест Вью
- Франкфурт
- Гленко
- Гленвью
- Гленвуд
- Гольф
- Ганновер Парк — частично в ДуПэйдж
- Харвуд Хайтс
- Хазел Крест
- Склон горы
- Хинсдейл — в основном в ДуПэйдж
- Ходжкинс
- Хоффмэн Эстэйтс — частично в Кейн
- Хомвуд
- Индиан Хед Парк
- Инвернесс
- Джастис
- Кенилворт
- Лагранж
- Ла Гранд Парк
- Лансинг
- Лемонт
- Линкольнвуд
- Линвуд
- Лион
- Мэттесон
- Мейвуд
- Мак-Кук
- Мелроз Парк
- Меррионетт Парк
- Мидлотиан
- Мортон Грув
- Маунт Проспект
- Найлс
- Норридж Норт Риверсайд
- Нортбрук
- Нортфилд
- Ок-Парк
- Ок-Лон
- Олимпия Филдс
- Орленд Хилс
- Орленд Парк
- Палатин
- Палос Парк
- Парк Форест -
- Феникс
- Позен
- Проспект-Хайтс
- Ричтон Парк
- Ривер-Форест
- Ривер Гров
- Ривердейл
- Риверсайд
- Роббинс
- Розл — в основном в ДуПэйдж
- Розмонт
- Джус Вилладж
- Шаумбург
- Шиллер Парк
- Скоки
- Саут-Баррингтон
- Саут-Чикаго-Хайтс
- Южная Холланд
- Стегер
- Стикни
- Стон Парк Стримвуд
- Стримвуд
- Торнтон
- Тинли Парк
- Юниверсити-Парк
- Уэстчестер
- Уэстерн Спрингс
- Ухилинг
- Уиллоу-Спрингс
- Уилметт
- Уиннетка
- Вудридж
- Ворт
Соседние округа
-
Лейк, Иллинойс — на севере -
Лейк, Индиана — на юго-востоке - Уилл, Иллинойс — на юге
- ДуПэйдж, Иллинойс — на западе
- Кейн , Иллинойс — на западе
- Мак-Генри, Иллинойс — на северо-западе
-
Берриен, Мичиган — на востоке (через озеро Мичиган, США)
Районы
Округ Кук делится на 13 районов.
Все они сформированы из небольших городов, деревень и тп.
Районы по убыванию числа жителей
- Торнтон — 180802
- Уилинг — 155834
- Провизо Тауншип — 155831
- Уорт — 152239
- Мэн — 135623
- Щамбург Тауншип — 134114
- Палатин — 112740
- Бремен — 109575
- Лайонс — 109264
- Найлс — 102638
- Элк Гров Тауншип — 94969
- Лейден Тауншип — 94685
- Блум Тауншип — 93901
- Орленд — 91418
- Сисеро — 85616
- Хановер Тауншип — 83471
- Нортфилд — 82880
- Эванстон Тауншип — 74239
- Рич — 67623
- Нью Трьер — 56716
- Бервин — 54016
- Палос Тауншип — 53419
- Ок Парк — 52524
- Стикни Тауншип — 38673
- Норвуд Парк Тауншип — 26176
- Калумет — 22374
- Лемонт Тауншип — 18002
- Риверсайд — 15704
- Баррингтон Тауншип — 14026
- Ривер-Форест-Тауншип — 11635
Бывшие поселки
Население Чикаго 2853114 человек по переписи 2008 года. Его восемь бывших районов и прилагаемые к ним частей больше нет в составе города.
- Калумет
- Джефферсон Тауншип
- Гайд-Парк Тауншип
- Лейк Тауншип
- Лейк Вью
- Роджерс Парк Тауншип
См. также
Напишите отзыв о статье "Кук (округ, Иллинойс)"
Ссылки
- [www.cookcountygov.com/ Сайт округа Кук]
- [history.rays-place.com/il/cty-cook.htm История округа]
Отрывок, характеризующий Кук (округ, Иллинойс)
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
