Кулаковский, Платон Андреевич

Платон Кулаковский
Имя при рождении:	Платон Андреевич Кулаковский
Дата рождения:	26 июня (8 июля) 1848(1848-07-08)
Место рождения:	Паневежис, Ковенская губерния ныне в Литве
Дата смерти:	18 (31) декабря 1913(1913-12-31) (65 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Гражданство:	Российская империя
Род деятельности:	учёный, писатель
Направление:	Славистика

Плато́н Андре́евич Кулако́вский (26 июня [8 июля] 1848, Паневежис, Ковенская губерния ныне в Литве — 18 [31] декабря 1913, Санкт-Петербург) — русский учёный-славист, писатель.

Биография

Родился в Паневежисе, в семье священника — настоятеля одной из местных церквей и законоучителя городской гимназии. Учился в местной гимназии, которую не окончил, поскольку в 1864 гимназия была закрыта, и Кулаковский был переведён в Виленскую гимназию, которую окончил в 1866 с золотой медалью. Поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Во время обучения в университете сблизился с И. С. Аксаковым и другими славянофилами.

После окончания университета, 1 июля 1870 года был назначен преподавателем русского языка в мужскую гимназию Владимира, а в декабре переведён на аналогичную должность в 4-ю гимназию Москвы, где трудился с перерывами до 1884 года; В 1876 году истекли 6 лет обязательной службы учителем и Кулаковский, получив годичный отпуск и стипендию, отправился в научную заграничную командировку побывал в Праге, Любляне, Загребе, занимаясь изучением западно-славянской литературы. С этого времени у него установились крепкие связи со многими учёными и общественными деятелями: хорватами Франьо Рачким, Иваном Кукулевич-Сакцинским, словеном Юрчичем, чехом Адольфом Патера и другими.

Вернувшись в Москву, женился на сестре своего товарища по университету В. Ф. Миллера Екатерине Федоровне Миллер. Осенью 1878 года отправился в Сербию, где занимал кафедру русского языка и словесности в сербской Белградской «Великой школе» (1878—1882), предпринимая поездки по Сербии и Болгарии, побывал и в Константинополе. Кулаковский был назначен ординарным профессором в Белград с 1 июля 1878 года, при этом получал жалованье из двух источников: от сербских властей (650 талеров в год) и от российского Министерства иностранных дел (1500 рублей в год). В столицу Сербии он прибыл и приступил к работе в октябре того же года. Его обязанностью перед российскими властями было ежегодно представлять отчет. Его вклад в распространение русского языка в Сербии кроме лекций включал подготовку и издание учебных пособий (его хрестоматии «Руска читанка» вышла уже в 1879 году), создание при белградской народной читальне отдела русской литературы (на эти цели из России в 1879 году прислано около 400 томов книг), подбор для отправки на обучение в Россию молодых сербов, пропаганда в местных СМИ российской жизни (например, в 1880 - 1881 годах он опубликовал в белградском журнале «Отацбина» пять писем о русской периодике, об открытии памятника А.С. Пушкину, о смерти Ф.М. Достоевского и т.п.), сообщение информации о Сербии в российские СМИ, участие в различных мероприятиях (например, в открытии в 1880 году памятника российским добровольцам, павшим в Сербии в 1876 году, в городе Алексинац.

За время пребывания в Сербии Кулаковский сблизился с митрополитом Михаилом и другими выдающимися сербскими деятелями. К 1881 году Кулаковский закончил свой труд «Вук Караджич, его деятельность и значение в сербской литературе» за который был удостоен степени магистра славяноведения. За службу в Сербии был награждён орденом святого Станислава II степени.

С 1884 года избран лектором в Варшавский университет сначала на кафедру лектуры русского языка, а после кончины профессора О. О. Первольфа занял кафедру славяноведения. В 1886—1892 Кулаковский был также редактором «Варшавского дневника». В 1892 году заняв ответственную кафедру славяноведения Кулаковский счел своим долгом отказаться от редактирования «Варшавского дневника».

В 1893 году вновь был командирован в славянские земли, где работал главным образом в Загребе, занимаясь историей хорватского возрождения. В 1894 защитил диссертацию на степень доктора: «Иллиризм. Исследование по истории хорватской литературы периода возрождения». За неё он получил в 1895 году премию А.А. Котляревского.

Приглашенный в 1902 году на должность главного редактора «Правительственного вестника» Кулаковский переносит свою деятельность в Санкт-Петербург. С 1905 года он — чиновник особых поручений IV класса при Министре Внутренних Дел.

Кулаковский являлся членом совета Русского собрания и специалистом по Привисленскому краю и Западной Руси в Русском окраинном обществе. являлся почетным членом Сербской королевской академии наук, Санкт-Петербургского и Болгарского славянских обществ, Холмского Богородицкого братства, членом Совета Императорского общества ревнителей русского исторического просвещения им. Императора Александра III и действительным членом других ученых и национальных обществ.

С 1907 года он занимал должность товарища председателя Санкт-Петербургского Славянского Благотворительного общества и содействовал созыву съезда представителей всех славянских обществ России в 1909 году.

С 1908 по 1911 он состоял главным редактором и руководителем еженедельного журнала «Окраины России», который был его любимым детищем.

Скончался 18 декабря 1913 года в Санкт-Петербурге от рака печени.

Научно-литературная деятельность

Обе диссертация Кулаковского представляют собой ценный вклад в славяноведение.

Ему принадлежат также:

• «Кратки преглед развиħа руског кеижевног језика» (Београд, 1879);
• «Писма о сувременој руској кеижевности» (журнал «Отаџбина», 1880—1881);
• «Лукиан Мушицкий, очерк из истории сербской литературы» («Журнал Министерства народного просвещения», 1881);
• «Миятович-ħуро Бранковиħ» («Журнал Министерства народного просвещения», 1882);
• «Петровиħ-Граħа за историју краљевяне Србије» (критическая статья, «Журнал Министерства народного просвещения», 1883);
• «Сербия в последние годы» («Русский вестник», 1883);
• «Праздник Славä у сербов» («Русский вестник», 1883);
• Начало русской школы у сербов в XVIII в.: Очерк из истории русского влияния на югославянские литературы // Известия Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук, 1903. – Т. 8. – Кн. 2. – С. 246-311.
• «Очерк истории попыток решения вопроса об едином литературном языке у славян» («Мефодиевский сборник Варшавского университета», 1885)

Им написано множество статей, корреспонденции и писем из разных мест славянского мира в «Филологических записках», «Варшавском дневнике», «Русском филологическом вестнике» и в сербских периодических изданиях.

Основные идеи

П.А. Кулаковский не одобрял сербского национализма, хотя хорошо относился к сербам. Он писал: «Патриотизм сербский, конечно, сам по себе похвален, но исключительность сербская, самохвальство…, самодовольство и узость воззрений приводят сербов Княжества к тому, что они теряют значение как зерно, около которого соберется все сербское племя. Я теперь все больше и больше убеждаюсь, что они не создадут никогда цельного государства, и что им не собрать отдельные клочья многострадального сербского племени под своё знамя. “Царство Душана не дает сербам спать” недавно где-то читал я, и это правда. Не было бы вредно это, если бы этим историческим славным воспоминанием сербы поддерживали свой дух, но беда-то в том, что это историческое воспоминание заставляет их разыгрывать роль, им не подходящую, заставляет их обманывать и нас, и себя, заставляет их больше мечтать и меньше делать».

Семья

Жена - Екатерина Федоровна Миллер, дочь Федора Богдановича Миллера. У Кулаковского был сын-студент, умерший в 20-летнем возрасте от воспаления легких.

Источники

• Кулаковский Платон Андреевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.hrono.info/biograf/bio_k/kulakovski_pa.html Биография] на сайте «Хронос».

Ссылки

• [sklaviny.ru/biograf/bio_k/kulakovski_pa.php Биография]

Отрывок, характеризующий Кулаковский, Платон Андреевич

– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.