Кулиев, Мехти Надир оглы

Мехти Кулиев
азерб. Mehdi Quliyev
Дата рождения	15 мая 1923(1923-05-15)
Место рождения	село Эрикназ, Кедабекский район, Азербайджанская ССР
Дата смерти	25 января 1976(1976-01-25) (52 года)
Место смерти	город Баку, Азербайджанская ССР, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1943—1946
Звание	Младший сержант
Часть	15-й гвардейский стрелковый полк 2-я гвардейская стрелковая дивизия 56-й армии Северо-Кавказского фронта
Командовал	Пулемётный расчёт
Сражения/войны	Великая Отечественная война: Битва за Кавказ
Награды и премии
В отставке	Подполковник

Мехти Надир оглы (Нодерович) Кулиев (Гудиев) (азерб. Mehdi Nadir oğlu Quliyev; 15 мая 1923 — 25 января 1976) — Герой Советского Союза, командир пулемётного расчёта 15-го гвардейского стрелкового полка 2-й гвардейской стрелковой дивизии 56-й армии Северо-Кавказского фронта, гвардии младший сержант.

Биография

Родился 15 мая 1923 года в селе Эрикназ Кедабекского района Азербайджана в семье служащего. Азербайджанец.

Окончил 9 классов школы, фабрично-заводское училище (ФЗУ). Работал каменщиком в Баку. Член ВЛКСМ.

Великая Отечественная война

В Красной Армии с мая 1942 года. В боях Великой Отечественной войны — с августа 1942 года. Воевал на Северо-Кавказском фронте. Участвовал в обороне Нальчика, Урухского ущелья Главного Кавказского хребта, освобождении Краснодара, прорыве «Голубой линии» в районе станицы Крымская, освобождении Тамани, форсировании Керченского пролива и боях по удержанию плацдарма на Крымском берегу. В боях был ранен.

25 октября 1942 года немецкие войска с плацдарма на реке Терек ударил по 37-й армии в направлении Нальчика. На позиции дивизии, в которой воевал Кулиев, в этот день фашисты бросили 100 танков, позади которых наступали автоматчики. Расчёт Кулиева огнём пытался прижать гитлеровскую пехоту к земле, но должной артиллерии на этом участке не было, и танки прорвались в наши боевые порядки. Кулиеву пришлось отступать к предгорьям Главного Кавказского хребта. Был оставлен Нальчик. Гитлеровцы прорвались к Орджоникидзе (ныне Владикавказ). До начала 1943 года пулемётный расчёт Кулиева оборонялся на реке Урух.

В январе 1943 года после окружения фашистской группировки в Сталинграде, гитлеровские войска начали отступать с Кавказа. Началось преследование противника. Были освобождены Нальчик, Ставрополь, Краснодар. Фашисты закрепились на так называемой «Голубой линии». В феврале — мае 1943 года было несколько попыток наших войск прорыва этого крайне укреплённого рубежа гитлеровской обороны. Но все они окончились лишь частными успехами. В воздухе над наступающими войсками происходили непрерывные воздушные сражения грандиозного масштаба. На земле также было жарко. Особенно напряжённые бои шли в районах станиц Киевская и Молдаванская Крымского района.

27 мая 1943 года пулемётный расчёт гвардии младшего сержанта Кулиева участвовал в бою по прорыву «Голубой линии» в районе хутора Горишный Крымского района Краснодарского края. Выбив противника из насёленного пункта, подразделение закрепилось на достигнутом рубеже. Гитлеровцы любой ценой хотели возвратить утерянные позиции. В течение дня они предприняли 9 контратак, сопровождаемые танками, поддерживаемые сильным артиллерийско-миномётным огнём. Пулемётный расчёт Кулиева мужественно и умело отражал натиск немцев, стойко держался на занятом рубеже. Волна за волной, с автоматами наперевес шли в атаку пьяные фашисты. Осколком разорвавшейся мины был убит наводчик, а затем и его помощник. Кулиев сам лёг за пулемёт. Длинными очередями он косил фашистов.

5-я контратака врага отбита. За ней была 6-я, 7-я... Во время 8-й пуля ранила Кулиева в лицо. Кровь заливала глаза, но отважный воин не выпускал из рук пулемёта, продолжал разить врага. Так была отбита и 8-я, а затем и 9-я контратаки немцев. После отражения последней сержанта нашли лежащим без сознания, и в таком состоянии его руки цепко держались за рукоятки пулемёта. 167 гитлеровцев поплатились жизнью за попытку пройти через позицию советского пулемётчика. Обескровив противника, наши подразделения в сентябре 1943 года успешно продвигались вперёд. Только на новом, заранее подготовленном рубеже, врагу удалось 15 сентября 1943 года приостановить наше наступление. Все попытки выбить гитлеровцев с занятого ими рубежа ни к чему не привели, и подразделения вынуждены были залечь под сильным пулемётным огнём.

Кулиев был в боевом строю. Перед его глазами находились 3 замаскированные огневые пулемётные точки. Он, искусно маскируясь, обходным путём предельно сблизился с противником и, выбрав удобный момент, внезапным и точным огнём своего пулемёта уничтожил расчёт одного вражеского станкового пулемёта. Впереди остались еще 2 огневые точки, поразить которые пулемётным огнём не представлялось возможным. Кулиев, захватив связки гранат, пополз вперёд. 12 метров и небольшая насыпь отделяли Кулиева от фашистских пулемётов. Он приподнялся и, собрав все силы, бросил одну связку гранат. Раздался оглушительный взрыв. Пулемёт умолк. Бойцы полка поднялись и пошли в атаку на гитлеровцев. Наступление возобновились, преследование врага продолжалось.

Новыми боевыми подвигами прославил себя Кулиев при форсировании Керченского пролива. Высадившись 1 ноября 1943 года на берегу Керченского полуострова, подразделение закрепилось на высоте 175,0. Противник несколько раз предпринимал контратаки, пытаясь вернуть выгодную позицию. Кулиев вёл огонь из своего пулемёта. Ни рвущиеся снаряды, ни беспрерывная бомбёжка с воздуха не могли сломить стойкости бесстрашного гвардейца. Безотказно работал пулемёт. От его огня только в первый день полегло 25 гитлеровцев.

За смелость и отвагу в боях на Северном Кавказе и за форсирование Керченского пролива Махти Нодеровичу Кулиеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

После войны

После боёв на Керченском плацдарме, Кулиева направили в Краснодарское миномётное училище, которое он окончил в 1944 году в звании младший лейтенант. На На фронт уже не вернулся — был оставлен в запасном полку. В 1945 году он окончил курсы усовершенствования офицерского состава (КУОС) в Тбилиси.

С 1946 года младший лейтенант М. Н. Кулиев — в запасе. В том же году он вступил в ВКП(б). В 1948 году Кулиев окончил Высшую партийную школу ЦК КП Азербайджана. После войны он жил в Баку, работал органах МВД Азербайджанской ССР. Дослужился до звания подполковника милиции.

Умер 25 января 1976 года. Похоронен в Баку.

Награды

• Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 ноября 1943 года за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм гвардии младшему сержанту Кулиеву Мехти Нодеровичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 2170).
• Орден Ленина, два ордена Красной Звезды, медали.

См. также

• Азербайджан в Великой Отечественной войне
• Список азербайджанцев, удостоенных звания Герой Советского Союза

Источники

• Герои битвы за Кавказ. "Ирыстон". Цхинвали. 1975.
• Герои Советского Союза. Краткий биографический словарь. Том 1. М.: Воениз., 1987
• Гречко А.А., Битва за Кавказ. М., Воениздат, 1967.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=8525 Кулиев, Мехти Надир оглы]. Сайт «Герои Страны».

• [az-libr.ru/index.shtml?Persons&ALB/9b802721/index Кулиев Мехти Нодерович]
• [azad7720.narod.ru/hero/mex.htm Кулиев Мехти Надир оглу]
• [aile.az/index.php/az/component/content/article/233-pobeda 9 May Qələbə günü]  (азерб.)

Отрывок, характеризующий Кулиев, Мехти Надир оглы

Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.