Хоа-Бинь
Поделись знанием:
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
(перенаправлено с «Культура Хоа Бин»)
Культура Хоа-Бинь — субнеолитическая археологическая культура Индокитая. Термин был введён французскими археологами, работавшими в Северном Вьетнаме, по названию провинции, в которой были обнаружены первые находки. Характеризуется по внешнему виду каменных орудий труда, датируется периодом 9 — 3 тысячелетие до н. э.[1]. Вначале предполагалось, что найденные артефакты созданы определённой этнической группой, но позже было установлено, что аналогичные артефакты создавались на обширных территориях, занятых разными этносами.
Культура Бак-Шон обычно считается частью культуры Хоа-Бинь, существовавшей в 7—5 тысячелетиях до н. э.[2][3].
Содержание
История открытия
Первые результаты раскопок в провинции Хоабинь были опубликованы в 1927 г. Описанная культура создавала примитивные каменные орудия труда, часто обработанные только с одной стороны, которые позже получили название суматралитов. Кроме них носители культуры широко использовали орудия из кости. Всего было найдено 82 артефакта 28 типов.
К 1970 г. определение первооткрывателей было уточнено. Культуру Хоа-Бинь было предложено характеризовать по:
- артефактам, преимущественно обработанным только с одной стороны, изготовленным из гальки путём скола,
- жерновам, изготовленным из гальки, часто с примесью оксида железа,
- большому количеству использованных каменных сколов,
- сходным остаткам пищевых продуктов, состоящих из раковин ныне вымерших моллюсков, рыбы и мелких животных,
- стоянкам в горах близ источников пресной воды, часто в карстовых пещерах,
- керамике с шнуровым орнаментом, вероятно, заимствованной, которая появляется в последний период существования культуры.
В 1994 г. на конференции в Ханое вьетнамские археологи представили доказательства существования культуры Хоа-Бинь уже 17 тыс. лет назад. Конференцией было предложено считать, что Хоа-Бинь — скорее традиция изготовления орудий труда, чем археологическая культура[4].
География
Сравнительно много (120) стоянок найдено во Вьетнаме, но это скорее отражает активность исследователей, чем плотность населения доисторической культуры или положение её географического центра. Другие стоянки обнаружены на Суматре, в Лаосе, Таиланде, Мьянме и Камбодже. Некоторые археологи считают, что культура распространялась также до южного Китая, Тайваня, Непала и Австралии.
Одомашнивание растений
Честер Горман (1970 г.) указывал, что в Пещере духов в Таиланде обнаружены остатки многочисленных растений: миндаля, бетеля, бобовых, тыквы-горлянки, каштана, перца, кабачков, огурцов и др., которые датируются 9800 — 8500 гг. до н. э. Хотя ни одно растение не отличается от дикого типа, Горман предполагал, что здесь имело место раннее одомашнивание перечисленных растений. Это мнение было поддержано другими исследователями Пещеры духов.
Напишите отзыв о статье "Хоа-Бинь"
Примечания
- ↑ Kipfer, Barbara Ann (2000), [books.google.com/books?id=XneTstDbcC0C "Hoabinhian"], Encyclopedic Dictionary of Archaeology, Springer, p. 238, ISBN 0306461587, <books.google.com/books?id=XneTstDbcC0C>. Проверено 26 мая 2008.
- ↑ Bellwood Peter. [books.google.com/books?id=4obAfGBGKY0C&pg=RA1-PA373 Prehistory of the Indo-Malaysian Archipelago]. — ANU E Press, 2007. — P. 161–167. — ISBN 1921313129.
- ↑ Kipfer, Barbara Ann (2000), [books.google.com/books?id=XneTstDbcC0C "Bacsonian"], Encyclopedic Dictionary of Archaeology, Springer, p. 50, ISBN 0306461587, <books.google.com/books?id=XneTstDbcC0C>. Проверено 26 мая 2008.
- ↑ [archive.is/20091026024709/www.geocities.com/thai_archaeology/seasia/04/comment1.html] (недоступная ссылка с 06-07-2013 (3941 день)) [www.webcitation.org/5knpXTeJm Архивировано из первоисточника 26 октября 2009.]
См. также
Ссылки
- [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/19394/%D0%A5%D0%9E%D0%90%D0%91%D0%98%D0%9D%D0%AC%D0%A1%D0%9A%D0%90%D0%AF Хоабиньская культура]
- Colani M. (1927) L'âge de la pierre dans la province de Hoa Binh. Mémoires du Service Géologique de l’Indochine 13
- Flannery, KV. (1973) The origins of agriculture. Annual Review of Anthropology 2: 271—310
- Gorman C. (1969) Hoabinhian: A pebble tool complex with early plant associations in Southeast Asia. Science 163: 671-3
- Gorman C. (1970) Excavations at Spirit Cave, North Thailand: Some interim interpretations. Asian Perspectives 13: 79-107
- Gorman C. (1971) The Hoabinhian and After: Subsistence Patterns in Southeast Asia during the Late Pleistocene and Early Recent Periods. World Archaeology 2: 300-20
- Matthews JM. (1964) The Hoabinhian in Southeast Asia and elsewhere. PhD thesis. Australian National University, Canberra
- Matthews JM. (1966) A Review of the 'Hoabinhian' in Indo-China. Asian Perspectives 9: 86-95
- Moser, J. (2001) Hoabinhian: Geographie und Chronologie eines steinzeitlichen Technocomplexes in Südostasien Köln, Lindensoft.
- Phukhachon S. (1988) Archaeological research of the Hoabinhian culture or technocomplex and its comparison with ethnoarchaeology of the Phi Tong Luang, a hunter-gatherer group of Thailand. Tübingen: Verlag Archaeologica Venatoria: Institut fur Urgeschichte der Universitat Tübingen.
- Shoocongdej R. (2000) Forager Mobility Organization in Seasonal Tropical Environments of Western Thailand. World Archaeology 32: 14-40.
- Solheim, W.G. (1972) An earlier agricultural revolution. Scientific American 226: 34-41
- Van Tan H. (1994) The Hoabinhian in Southeast Asia: Culture, cultures or technocomplex? Vietnam Social Sciences 5: 3-8
- Van Tan H. (1997) The Hoabinhian and before. Bulletin of the Indo-Pacific Prehistory Association (Chiang Mai Papers, Volume 3) 16: 35-41
- White JC, Gorman C. (2004) Patterns in «amorphous» industries: The Hoabinhian viewed through a lithic reduction sequence. IN Paz, V. (ed) Southeast Asian archaeology: Wilhelm G. Solheim II Festschrift University of the Philippines Press, Quezon City. pp. 411—441.
Отрывок, характеризующий Хоа-Бинь
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
