Куммерсдорфский полигон

Куммерсдорфский полигон — полигон Рейхсвера в 1930—1940-х годах. Находился в Германии в 30 километрах к югу от Берлина на землях провинции Бранденбург (район Тельтов-Флеминг, коммуна Ам-Меллензе, у поселка Куммерсдорф-Гут). Рейхсвер испытывал здесь новые взрывчатые вещества, мины, бомбы, танки, бронетехнику и орудия.

Полигон состоял из нескольких площадок. К северу от посёлка Куммерсдорф-Гут располагался артиллерийский полигон. К востоку — полигон департамента боеприпасов. К западу — ядерный научный центр. Рядом с посёлком располагался ракетный центр.

После Второй Мировой войны территория полигона попала в советскую зону оккупации. Полигон не использовался по прямому назначению, но на его землях был возведён военный городок ГСВГ и аэродром.

В настоящее время полигон, военный городок и аэродром не используются, земли постепенно рекультивируются. На территории посёлка существует технический музей и Исторический музей техники.

История создания полигона

В 1871 году, ещё во время франко-прусской войны, прусским военным министерством было принято решение перевести из Тегеля (Tegel), находившегося рядом с Берлином, в более удаленный район артиллерийский испытательный полигон. Наиболее удачным местом оказался куммерсдорфский лес, находящийся на землях провинции Бранденбург в 40 километрах южнее Берлина. До посёлка Куммерсдорф была проложена железнодорожная ветка из Берлина (проходящая через пригород Берлина — Мариенфельд (Marienfelde)).
Следует также отметить, что Куммерсдорф находился всего в нескольких километрах юго-западнее другого важного немецкого города Вюнсдорф (Wunsdorf) являвшегося пригородом более крупного города Цоссен (Zossen). В XX веке Вюнсдорф был тесно связан с военным ведомством. В 1910 году в районе Вальштадт (Waldstadt) был приобретён большой участок земли для нужд кайзеровской армии, где в дальнейшем был создан стрелковый полигон и Прусская пехотная стрелковая школа. Также в 1918 году в Вюнсдорфе была создана ремонтная база для танков, послужившая в будущем базой для создания германских бронетанковых войск. Вюнсдофский многопрофильный полигон, оборудованный специальными стендами для стрельбы, цоссенские военные склады, дёберицинское (Doberitz) и куммерсдорфское стрельбища обеспечивали всестороннюю подготовку танкистов. В 1933 г., в связи с изменениями в политической обстановке, моторизация войск получила приоритетный статус, и на основе военной школы в Вюнсдорфе была создана первая танковая школа со своей постоянной учебной базой и небольшим учебным полем в Цоссене (Panzertruppenschule Wunsdorf-Zossen). С 1939 по 1945 в Вюнсдорфе было размещено верховное командование вооружёнными силами Германии (Oberkommando der Wehrmacht – OKW) и верховное командование сухопутных войск (Oberkommando des Heeres – ОКН).

Артиллерийский полигон

52°07′ с. ш. 13°20′ в. д.52.11° с. ш. 13.33° в. д. / 52.11; 13.33   

После создания Куммерсдорфский полигон становится самым важным исследовательским и испытательным центром, где Управлением Вооружения Армии организуется изучение и испытание образцов зарубежного вооружения и боевой техники. В предвоенный период подобные образцы приобретались через третьи страны и тайно переправлялись в Германию. Таким образом в Куммерсдорф в начале 30-х изучения были доставлены танки фирмы Carden-Lloyd, а в 1936 году через Голландию легкий танк фирмы Виккерс-Армстронг без вооружения, проходивший по документам как трактор.

С началом боевых действий в Испании захваченные образцы вооружения начали поступать и из этой страны, таким образом в сентябре 1937 года для исследования в Куммерсдорфе оказались советские танки Т-26. После аннексии Чехословакии и присоединения к Рейху Австрии, фонды полигона пополнились и образцами вооружения армий этих двух стран.

Исследовательские работы с образцами вражеского вооружения и техники получили приоритетный статус с началом полноценных боевых действий на Европейском континенте. С этого момента рабочие группы Куммерсдорфа постоянно находились в дороге - в процессе сбора, изучения и проведении первоначальных испытаний захваченной техники, организации её транспортировки в Германию. Поезда с захваченными образцами вооружения противника, включавшими артиллерийские орудия, танки, бронемашины, инженерное вооружение и многое другое, спешили в Куммерсдорф.

Трофейные образцы техники проходили изучение на предмет выявления удачных конструкторских решений для их последующего использования при проектировании немецкого вооружения, а также интенсификации исследовательских работ. Использование новых, нестандартных технических решений, выявленных в ходе испытаний, позволило сэкономить Германии огромное количество времени, денежных средств и материальных ресурсов, и потому имело большое значение для немецкой программы развития вооружений.

Кроме этого в ходе исследований производился поиск эффективных средств борьбы с образцами вражеского вооружения и методов защиты от него, а также определения возможности и целесообразности использования этого вооружения Вермахтом. Последнее направление получило особенно большое значение в ходе кампаний 1939-1940 годов. И наиболее важным направлением стало своевременное определение тенденций и новых направлений в развитии зарубежного вооружения для принятия своевременных мер.

Ещё перед окончанием французской кампании, 10 июня 1940 года из Куммерсдорфа во Францию были направлены трофейные команды, которые проводили всесторонние испытания техники, её обмеры, после чего принималось решение о необходимости её транспортировки на испытательный полигон в Германию.

С окончанием кампании, в начале октября 1940 года германский генштаб отдал приказ, согласно которому каждый новый образец захваченной вражеской бронетехники в количестве двух экземпляров должен был предоставляться в исследовательский центр Куммерсдорф для проведения всесторонних испытаний. Всесторонняя оценка захваченных автомобилей, бронемашин и танков, собранных Управлением Вооружений армии проводилась в Куммерсдорфе на старом испытательном полигоне за восточным стрельбищем. После этого, как правило, образец передавался на хранении в так называемый арсенал Куммерсдорфа, который располагался за зданием штаба.

Второй экземпляр бронеобъекта должен был направляться в адрес Управления Вооружений, и направляться в коллекцию танкового музея Вермахта, располагавшегося в пригороде Штеттина, городе Альтдамм (Stettin-Altdamm) (в настоящее время эти города несут польские названия Щецин-Дабье (Szczecin-Dabie)), основанного после начала войны. Практически весь спектр бронетехники противостоявшей германским частям в ходе французской кампании пополнил эти коллекции.

Уже 27 июня 1941 года специальной комиссией был представлен первый отчет, содержащий оценку советских танков. В декабре 1941 года для проведения цикла испытаний в технический испытательный отдел был доставлен первый Т-34. Под руководством доктора технических наук Кноппека (H.Knoppeck) танк подвергся доскональному изучению. В заключении, подписанном инженер-полковником Эссер (Oberst. Dipl.Ing. Esser) говорилось о необходимости копирования конструкции советского танка промышленностью Германии. Известно что на основании исследования была разработана брошюра, экземпляр которой был обнаружен в 1943 году в одном из немецких трофейных танков. В брошюре демонстрируется баланс показателей, выводя его на место лучшего танка. Значительный интерес вызвали результаты испытаний танков Т-38 и Т-40 в акватории озера Мелензе (Mellensee) недалеко от Цоссена, по которым был составлен отчет. К тому моменту Германия уже разработала собственные, весьма громоздкие из-за габаритных съёмных поплавковых конструкций, плавающие модификации линейных Pz Kpfw II для планировавшегося вторжения на Британские острова в рамках операции «Морской Лев» (“Seelowe”). Т-40, при сопоставимом бронировании и огневой мощи, выгодно отличался от них компактностью и рациональностью конструкции.

Тяжёлые географические и климатические условия, с которыми германским вооружённым силам пришлось столкнуться на Восточном Фронте, привели к появлению новых требований, предъявляемых армейским испытательным центром в Куммерсдорфе к тестируемым новым образцам вооружений. В результате для проведения испытаний в суровых условиях русской зимы, специальные команды были направлены в Могилев (Mogilev) в ходе зим 1942-1943 и 1943-1944 годов.

В течение Второй мировой войны Управление Вооружений очень часто использовало базу Куммерсдорфского испытательного полигона для демонстрационных показов новых образцов различным высокопоставленным чиновникам и военным, включая представителей иностранных делегаций и дипломатического корпуса.

Частым гостем в Куммерсдорфе был Рейхсминистр вооружения и военной промышленности Альберт Шпеер (Albert Speer). Армейский испытательный полигон послужил базой для создания многочисленных учебных фильмов по заказу OKH и OKW. В случае если а также разработка необходимых руководств по эксплуатации.

К весне 1945 Германия стала полем битвы, что вызвало необходимость реорганизации и перемещения документов испытательного центра, в результате чего многие документы были утеряны либо уничтожены. Начались перемещения и имущества полигона. В начале марта 1945 года был создан танковый батальон «Куммерсдорф», укомплектованный разнообразной техникой из испытательной роты, который был переброшен на фронт под Одер. Часть этого танкового батальона вошла в состав танковой дивизии «Мюнхеберг» (Panzer Division «Muncheberg») формирование которой началось 5 марта 1945.

Генерал-инспектор танковых войск упоминает структуру танковой роты «Куммерсдорф» в ходе совещания в ставке фюрера 31 марта 1945. Она состояла из трех танковых взводов (частично подвижных), одного взвода разведывательного взвода бронемашин, пехотного (гренадерского) взвода сопровождения, и одного танкового взвода (не мобильных машин). Техника была взята из числа направленных на испытания машин, рота включала PzKpfw VI “Tiger II” (Sd.Kfz. 182), “Jagdtiger”, два американских танка «Шерман», итальянский танк P-40 (i), а также несколько носителей зарядов B IV вооруженных пулеметами (другие источники приводят иные данные наличия техники).

Согласно телекса от 4 апреля 1945 года, по крайней мере часть танковой роты должна был быть переведена в район Дрездена (Dresden). Немобильная техника, включая танк «Tiger» с башней Porsche приняла участие боях в апреле юго-восточнее куммерсдорфского полигона.

9 марта 1945 г. командующим группой армий «Висла» был подписан приказ о передаче музейных танков в состав частей, занимающих оборону вокруг «крепости Штеттин» где она должна была использоваться для усиления создаваемых опорных пунктов в качестве неподвижных огневых точек, вся непригодная для этого техника подлежала уничтожению. Сколько и каких именно образцов трофейной бронетехники имелось в музее, и сколько было вновь использовано, к сожалению, установить не удалось, как не удалось установить их дальнейшую судьбу. Однако известно, что 24 марта 1945 года в боевом подразделении «Штеттин» числился один танк Т-34, находившийся в среднем ремонте, но вполне возможно, что это был не музейный экспонат, а недавно захваченный трофей.

Техника на полигоне

Танки

"Maus"; Kugelpanzer

Полигон департамента боеприпасов

52°06′ с. ш. 13°25′ в. д.52.1° с. ш. 13.41° в. д. / 52.1; 13.41   

К востоку от поселка располагался полигон департамента боеприпасов.

Ракетный полигон

В запретной зоне особенно тщательно охранялась «Испытательная станция Вест». Экспериментальная станция «Куммерсдорф-Запад» была расположена между двумя артиллерийскими полигонами Куммерсдорфа, примерно в 30 километрах к югу от Берлина, в редком сосновом лесу провинции Бранденбург. Офицеры и специалисты работали на экспериментальной базе. Первое испытание ракеты произошло 21 декабря 1932 года, в работе принимал участие инженер-испытатель и конструктор Вальтер Ридель из фирмы «Хейланд» расположенной в городке Бритц.

В Куммерсдорфе было лучшее испытательное оборудование, для которого разработали методику испытаний. Стенды были для ракет на твёрдом и жидком топливе.

В 1930-е годы на полигоне Куммерсдорф конструктор фон Браун попал в подчинение к капитану Дорнбергеру, вместе с которым он трудился много лет. Дорнбергер ведал до этого разработкой реактивных снарядов на бездымном порохе. Начиная с 1937 года фон Браун приступил к испытаниям больших ракет на полигоне острова Узедом в «Пенемюнде» на Балтийском море, который начали строить в 1935 году.

Немецкая ядерная программа

52°05′31″ с. ш. 13°18′58″ в. д.52.092° с. ш. 13.316° в. д. / 52.092; 13.316   

В 1939-1943 годах в западной части полигона, ближе к городку Готто (нем. Gottow) существовал ядерный центр под руководством Курта Дибнера.

1945-1993 годы

52°06′ с. ш. 13°21′ в. д.52.1° с. ш. 13.35° в. д. / 52.1; 13.35    После Второй Мировой полигон оказался в советской зоне оккупации на территории Германской Демократической Республики. На территории полигона разместились части группы советских войск в Германии Здесь располагались части тыла ГСВГ:

• 56-й ордена Красной Звезды автомобильный полк.
• 6-й полк тяжёлых машин. Летом 1979 года переименован в бригаду тяжёлых машин. До 77 года полком командовал подполковник Артемьев. С 1977 по 1979 годы подполковник Горохов.
• Дорожно-комендантский батальон. В период с 1975-79 командовали батальоном Вараксин и Борисов.
• 110-й Отдельный ремонтный батальон.
• 3-й зенитный ракетный дивизион 133-й гвардейской зенитной ракетной бригады "Круг" (штаб бригады в г. Ютербог). Командир дивизиона в период с 1972 по 1975 г. гв.п/п-к Крыгин, с 1975 по 1978 г. - гв.м-р Денисюк, с 1978 г. - гв.к-н Капитанюк.
• Отдельная рота ГСМ. Командир Осиюк (1975-79).

В период с 1977 по 1979 годы командовал гарнизоном командир бригады тяжёлых машин полковник Горохов.

В 1950-х годах в северной части полигона был построен аэродром Шперенберг. Ныне по назначению не используется. Аэродром был расположен рядом с посёлком Шперенберг, от которого и получил название. 52°08′ с. ш. 13°18′ в. д.52.14° с. ш. 13.3° в. д. / 52.14; 13.3   

Настоящее время

На территории поселка существует технический музей и Исторический музей техники.

Ссылки

• [www.technikmuseum-kummersdorf.de]
• [www.museum-kummersdorf.de/]

Отрывок, характеризующий Куммерсдорфский полигон

Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.