Кунти

Ку́нти (санскр. कुंती) — героиня древнеиндийского эпоса «Махабхарата», жена царя Хастинапуры Панду и мать трёх старших из пяти братьев Пандавов — главных героев «Махабхараты». При рождении её назвали Притхой, и по обету отец девочки царь ядавов Шура отдал её своему бездетному кузену царю Кунтибходжи. По имени приёмного отца царевна стала прозываться Кунти.

Когда у царя Кунтибходжи в течение года проживал суровый аскет Дурваса, Кунти было поручено прислуживать гостю. Дурваса был так доволен благонравием Кунти, что в награду научил её мантре из «Атхарва-веды», которой она могла по своему желанию вызвать любого бога для обретения потомства. Вызвав бога солнца Сурью из любопытства, чтобы опробовать мантру, юная Кунти родила от Сурьи героя Карну. По настоянию Кунти Сурья одарил сына приросшими к телу золотыми серьгами и панцирем, делавшими героя неуязвимым (ср. неуязвимость Ахилла, полученная от его матери Фетиды, и неуязвимость Бальдра, полученная от его матери Фригг). В соответствии с пророчеством Дурвасы, Кунти сохранила девственность, а от младенца избавилась, пустив его в корзине по реке. Карну, за судьбой которого Кунти следила с помощью соглядатая, усыновил возница.

Кунти, сохраняя в тайне добрачную связь с Сурьей, вышла замуж за могучего царя Кауравов Панду, который взял и вторую жену — Мадри. Из-за проклятия брахмана Панду не мог иметь детей, и для продления царского рода Кунти, открыв мужу свою тайну, с помощью мантры Дурваса родила троих сыновей от богов. От бога закона Дхармы родился будущий Царь справедливости праведный Юдхиштхира, от бога ветра Ваю — неодолимый и необузданный богатырь Бхимасена, от царя богов Индры — великий воин Арджуна. После долгих уговоров Панду Кунти помогла его младшей жене Мадри вызвать близнечных богов Ашвинов, от которых родились близнецы Накула и Сахадева. По смерти Панду Мадри последовала за ним на погребальный костёр, Кунти воспитала всех пятерых братьев Пандавов, а царём Кауравов стал старший брат Панду Дхритараштра, ранее отстранённый от наследования из-за слепоты.

Сто сыновей Дхритараштры, которых сказание называет Кауравами, во главе со старшим братом Дурьодханой пытались избавиться от Пандавов (отравить, утопить, сжечь) и захватить их долю царства. Несколько лет Кунти с Пандавами скиталась инкогнито, питаясь подаянием. После недолгого триумфа Пандавов их царство было мошеннически выиграно в кости дядей Дурьйодханы, сами Пандавы вновь отправлены в изгнание, а Кунти на правах родственницы осталась при дворе царя Дхритараштры. По завершении тринадцатилетнего изгнания Пандавов Кунти требовала от них с оружием в руках отомстить Кауравам.

Перед битвой Кунти посетила Карну, который, не зная родства, стал побратимом Дурьодханы и с юности враждовал с Пандавами, и просила его щадить Пандавов на поле боя. Карна жестоко упрекал бросившую его в младенчестве мать и отказался воссодиниться с братьями, но обещал щадить всех Пандавов, кроме своего вечного соперника Арджуны. Здесь перекрываются несколько общеэпических мотивов: схватка неузнавших друг друга родичей (чаще это не братья, а отец с сыном); возвращение подкидыша в родную семью; покровительство, оказываемое матерью младшему сыну в ущерб старшему (ср. Ревекка помогает Иакову получить первородство в обход старшего Исава). В коллизии Кунти — Карна все эти мотивы отклоняются от канона: Карна знает, что Арджуна его брат, но от вражды не отказывается; бросить престарелых приёмных родителей и признать Кунти матерью обиженный Карна также не согласен; корона Пандавов и право первородства его не интересуют.

В битве на Курукшетре Пандавы побеждают Кауравов и возвращают царство, а Карна гибнет в схватке с Арджуной, применившим нечестный приём. Только при совершении погребальных обрядов Пандавы узнают от Кунти, что непобедимый Карна был их братом, и Юдхиштхира гневно порицает мать за то, что она скрыла их родство с Карной. Кунти мучится раскаянием, считая, что величайший герой Карна погиб по её вине (ведь она скрыла от Арджуны, что Карна его брат), и остаток жизни проводит отшельницей в лесу с престарелым Дхритараштрой и его женой Гандхари, где все трое гибнут в лесном пожаре.

Отрывок, характеризующий Кунти

– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.