Купеческая гильдия

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Купеческие гильдии»)
Перейти к: навигация, поиск

Купе́ческая ги́льдия — основная форма организации людей, занятых торговлей.

Заимствовано: ср.-нж.-н. gilde (от старо-нем. — gilda, gelda, gildomia — плата; сравн. с совр. нем. Geld — деньги), позднее — «биржа».[1]

Родственные понятия: в нем. Zunft, Hanse — цех, уния.



История

В российских источниках слово «гильдия» появляется с 1719 года. Принятый в 1721 году Устав Главного магистрата делил всё городское население страны на «регулярных граждан», распределявшихся в зависимости от капитала и рода занятий по двум купеческим гильдиям, и «подлых людей» — чернорабочих и подёнщиков.

В 1722 году с учреждением цехов из «регулярных граждан» были выделены цеховые.

В 1742 году была образована третья купеческая гильдия, категория «подлых людей» упразднялась.

За купечеством закреплялись предпочтительные права на занятие торгово-промысловой деятельностью. В 1709 году всем торгующим и промышленным людям было вменено в обязанность приписываться к городским посадам, в противном случае им запрещалось заниматься торговлей и промыслами. В 1723 году крестьяне и разночинцы, имевшие лавочную торговлю и промыслы на сумму более 500 рублей, были обложены, как и купечество, 40-алтынной подушной податью, при этом им предписывалось записываться в посады.

В первой половине XVIII века законодательство было непоследовательным в предоставлении исключительных прав на торговлю купечеству. Например, указ от 13 апреля 1711 года разрешал заниматься торговлей людям всех званий на условии уплаты торговых сборов, а в 1722 году была образована сословная группа «торгующих крестьян».

Таможенный устав 1755 года, разрешал не купеческим сословиям торговать лишь изделиями и продукцией собственного производства, а остальными товарами — по «особой описи». В 1760 году Правительствующий Сенат издал указ о «неторговании никому разночинцам, кроме купечества, никакими российскими и иностранными товарами».

Лишь Жалованная грамота городам 1785 года предоставила купечеству монополию на торговую деятельность, что вызвало приток записавшихся в это сословие. Купцы первой гильдии могли вести заграничную торговлю, владеть морскими судами, и имели право свободного передвижения по стране — так называемую «паспортную льготу». Купцы второй гильдии могли владеть речными судами. Кроме того, купцы первой и второй гильдии могли владеть фабриками и заводами, освобождались от телесных наказаний и от рекрутской повинности. Купцы третьей гильдии могли вести мелочную торговлю, содержать трактиры и постоялые дворы, заниматься ремеслом. Для поощрения купцов было введено почётное гражданство.

До гильдейской реформы 1775 года деление на гильдии производилось по имущественному принципу. Купцы были обложены единым 40-алтынным подушным окладом, и не были обязаны к уплате гильдейской подати, величина которой зависела от принадлежности к той или иной гильдии. В небольших и малоразвитых в торгово-промышленном отношении городах устанавливался более низкий имущественный ценз для записи в гильдии.

До 1775 года тех, кто был приписан к третьей гильдии можно считать купцами лишь номинально. Многие из купцов высших гильдий не вели торговли из-за недостаточности капитала, а купцы третьей гильдии занимались ремёслами, мелкой торговлей или работали по найму. Например, в сибирских городах в 1764—1766 лишь около 40 % купцов реально занимались торговлей.

После проведения гильдейской реформы 1775 года купечество было разделено на три гильдии сообразно размеру объявляемого капитала. При этом минимум капитала, необходимого для записи в третью гильдию, был установлен на уровне 500 рублей, во вторую — одной тысячи рублей, первую — десяти тысяч рублей. К величине объявляемых капиталов привязывался и размер взимаемого в казну гильдейского сбора, установленного в сумме 1 % от величины объявляемого капитала. Численность купечества сильно сократилась — в купечество записались 27 тысяч человек, что составляло 12,2 % от дореформенной численности.

Минимальные размеры объявляемого капитала увеличивались:

Годы 1775 1785 1794 1807
Первая гильдия, рублей 10 000 10 000 16 000 50 000
Вторая гильдия, рублей 1 000 5 000 8 000 20 000
Третья гильдия, рублей 500 1 000 2 000 8 000

Таблица: капитал, необходимый для записи в гильдию.

Манифест о купечестве от 1 января 1807 года установил монополию купцов первой гильдии на кяхтинскую торговлю. После этого в Сибири значительно выросло число купцов первой гильдии за счёт перехода в высшую гильдию занимавшихся внешнеторговыми операциями купцов второй и третьей гильдий.

После каждого повышения гильдейских сборов численность купечества снижалась, однако через несколько лет начинался приток новых купцов.

Годы 1775 1797 1810 1812 1821
Гильдейский сбор 1 % 1,25 % 1,75 % 4,75 % 5,225 %

Таблица: ставки гильдейских сборов купеческих капиталов.

Кроме повышения гильдейских сборов на численность купечества влияли другие причины, например, сужение круга родственников, которым дозволялось состоять в одном общем капитале. Указом Правительствующего Сената от 28 февраля 1809 года главам купеческих семей разрешалось записывать в свой капитал только детей и внуков, братья могли числиться в одном капитале только в том случае, если они объявляли наследственный капитал, с которого был уплачен в законном порядке налог за перевод наследства. В случаях, когда нахождение в общем капитале признавалось незаконным, предписывалось каждому из братьев объявить капитал раздельно, а при неспособности внести гильдейский сбор — переходить в мещанство.

В 1812 году была вновь организована сословно-податная группа «торгующих крестьян», получивших сравнимые с купечеством торговые права без обязательной записи в купеческие гильдии, что также не способствовало росту купечества. Многие мещане вели торговлю, не объявляя своих капиталов, и не уплачивая гильдевых сборов. Доходы государственной казны стали падать, что и стало причиной реформы 1824 года. К этому времени минимальный размер объявленного капитала увеличился для купцов первой гильдии до 50 тысяч рублей, второй гильдии — до 20 тысяч рублей, третьей гильдии — до 8 тысяч рублей. Гильдейский сбор вырос в ещё большей пропорции (в сравнении с 1755 годом): с купцов первой гильдии со 100 до 3212 рублей, второй гильдии — с 10 до 1345 рублей, третьей гильдии — с 5 до 438 рублей.

В 1824 году была проведена гильдейская реформа министра финансов Канкрина. Гильдейские пошлины были уменьшены в 1,4-2 раза, налогообложение купцов первой и второй гильдий вернулось к уровню 1812 года, составив соответственно 2200 и 880 рублей, а третьей гильдии (после ещё одного снижения пошлины в 1826 года с 220—132 до 150—100 рублей) — к уровню 1807—1810. Налогообложение других торгующих сословий было увеличено. Начался прирост купечества. Прирост происходил, в основном, за счёт третьей гильдии в которую вступали торгующие мещане. Реформа Канкрина выделила отдельную категорию «торгующие мещане», но в 1826 году эта категория была упразднена.

После реформы 1824 года налогообложение купцов было переведено на серебро в 1839 году, и практически не изменялось до 1863 года.

Годы 1782 1795 1812 1816 1820 1825 1830 1835 1840 1845 1850 1854
Человек 107300 120400 124800 82600 67300 77500 72700 119300 136400 131100 129600 180300

Таблица: Численность российского купечества

Годы I гильдия II гильдия III гильдия
1815-1824 3,0 % 7,0 % 90 %
1830-е 2,4 % 5 % 92,6 %
1840-е 2,2 % 5,3 % 92,5 %
Первая половина 1850-х 2,0 % 5,2 % 92,8 %

Таблица: Распределение купечества по гильдиям.

Напишите отзыв о статье "Купеческая гильдия"

Примечания

  1. [starling.rinet.ru/cgi-bin/response.cgi?root=/usr/local/share/starling/morpho&morpho=1&basename=\usr\local\share\starling\morpho\vasmer\vasmer&first=2661 Этимологический словарь М.Фасмера]

Литература

Отрывок, характеризующий Купеческая гильдия

То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.