Купечество

Купе́чество — полупривилегированное сословие в России в XVIII — начале ХХ вв. Так называемое «третье сословие» — после дворянства и духовенства.

Сословный статус купца определял имущественный ценз. До гильдейской реформы 1775 года деление на гильдии производилось по имущественному принципу. Купцы были обложены единым 40-алтынным подушным окладом, и не были обязаны к уплате гильдейской подати, величина которой зависела от принадлежности к той или иной гильдии. В небольших и малоразвитых в торгово-промышленном отношении городах устанавливался более низкий имущественный ценз для записи в гильдии.

После реформы, принадлежность к одной из гильдий определялась размерами капитала, с которого купец обязан был выплачивать ежегодно гильдейский взнос в размере 1 %, вместо подушной подати. Численность купечества сильно сократилась — в купечество записались 27 тысяч человек, что составляло лишь 12,2 % от дореформенной численности.

До 1775 года тех, кто был приписан к третьей гильдии можно считать купцами лишь номинально. Многие из купцов высших гильдий не вели торговли из-за недостаточности капитала, а купцы третьей гильдии занимались ремёслами, мелкой торговлей или работали по найму, в то время законно проживать в городах и заниматься торговлей дозволялось и образованной ещё в 1722 году сословной группе «торгующих крестьян».

Лишь Жалованная грамота городам 1785 года предоставила купечеству монополию на торговую деятельность, что вызвало приток записавшихся в это сословие. Купцы первой гильдии могли вести заграничную торговлю, владеть морскими судами, и имели право свободного передвижения по стране — так называемую «паспортную льготу». Купцы второй гильдии могли владеть речными судами. Кроме того, купцы первой и второй гильдии могли владеть фабриками и заводами, освобождались от телесных наказаний и от рекрутской повинности. Купцы третьей гильдии могли вести мелочную торговлю, содержать трактиры и постоялые дворы, заниматься ремеслом. Для поощрения купцов было введено Почётное гражданство.

Размер гильдейских сборов неоднократно повышался, с 1 % до 1,25 % в 1797 году, 1,75 % в 1810, 4,75 % в 1812 и 5,225 % в 1821. К 1824 году для купцов первой гильдии ежегодный сбор достиг 3212 рублей, второй гильдии — 1345 рублей, третьей гильдии — 438 рублей. Увеличивались и минимальные размеры объявляемого капитала: с 10 000 до 16 000 рублей в 1794 году для пребывания в высшей гильдии, и до 50 000 в 1807. Для пребывания во второй гильдии, эта сумма выросла с 1000 до 5000 в 1785, 8000 в 1810 и 20 000 в 1812, а для третьей гильдии с 500 до 1000 в 1785, 2000 в 1810 и 8000 в 1812.

После каждого повышения гильдейских сборов численность купечества снижалась, однако через несколько лет начинался приток новых купцов. Кроме повышения гильдейских сборов на численность купечества влияли другие причины, например, сужение круга родственников, которым дозволялось состоять в одном общем капитале. При неспособности внести гильдейский сбор, купцам предписывалось переходить в мещанство. Многие мещане вели торговлю, не объявляя своих капиталов, и не уплачивая гильдевых сборов, что и стало причиной реформы 1824 года.

Гильдейские пошлины были уменьшены в 1,4-2 раза, налогообложение купцов первой и второй гильдий вернулось к уровню 1812 года, составив соответственно 2,200 и 880 рублей, а третьей гильдии — к уровню 1807—1810 в 100—150 рублей. Налогообложение других торгующих сословий было увеличено. Начался прирост купечества, в основном, за счёт третьей гильдии, в которую вступали мещане и крестьяне. Реформа министра финансов Канкрина 1824 года первоначально выделила отдельную категорию «торгующие мещане», но в 1826 году эта категория была упразднена.

Количество купцов выросло с 107,300 в 1782 году до 124,800 в 1812, затем упало до низшей отметки в 67,300 в 1820, и выросло до 136,400 в 1840. После небольшого падения в следующем десятилетии, оно снова выросло до 180,300 в 1854, а к октябрьской революции 1917 года купечество выросло до 600 тысяч человек. Более 90 % купцов относилось к третьей гильдии. В первой гильдии состояло лишь 3 % в 1815—1824 годы, а затем и того менее (2 % в начале 1850-х).

Значительную часть первой гильдии, начиная с конца 1850-х, составляли состоятельные евреи, поскольку на них, после 10-летнего стажа, не распространялся запрет на пребывание вне черты оседлости, в то время как купцам христианского вероисповедания, не занятым в заграничной торговле, пребывание в высшей гильдии не сулило особых преимуществ.

К началу XX века сословные границы купечества потеряли четкость, многие богатые представители купечества получили дворянские титулы и, наоборот, его ряды пополнила часть мещанства и крестьянства. Купечество стало основой формирующейся торговой, финансовой и промышленной буржуазии.

Формирование купечества

В первой половине XVIII века формировались торговые привилегии купечества. В 1709 году всем торгующим, и занимающимся промыслами, было предписано приписываться к городским посадам. В 1722 году была образована сословная группа «торгующих крестьян». Включение в группу давало возможность для законного проживания в городе и пользования равными с посадским населением торговыми правами. Группа торгующих крестьян просуществовала до Жалованной грамоты городам 1785 года.

До гильдейской реформы 1775 года в официальных документах посадских зачастую считали купечеством. Большая часть таких купцов не торговала, а занималась ремеслом, сельским хозяйством, работала по найму и т. д.

Таможенный устав 1755 года разрешал лицам, не входящим в купечество, торговать только продуктами собственного производства, а другими товарами по специальной описи. В 1760 году Правительствующий Сенат издал указ о «неторговании никому разночинцам, кроме купечества, никакими российскими и иностранными товарами».

С 1775 года по 1785 год гильдейские сборы оставались на низком уровне, и в купечество записывалось большое количество мещан, крестьян, и цеховых. До гильдейской реформы Е. Ф. Канкрина 1824 года ставки гильдейских сборов и размеры объявляемых капиталов постоянно повышались, что приводило к снижению численности купечества. В большом количестве купцы выбывали из третьей гильдии. Указом от 29 декабря 1812 года сословно-податная группа «торгующих крестьян» была восстановлена. Торгующие крестьяне получили сравнимые с купечеством торговые права. При этом им не обязательно было записываться в купечество. Это также не способствовало росту количества купцов.

После гильдейской реформы Е. Ф. Канкрина 1824 года ставки гильдейских сборов и размер объявленных капиталов был снижен до уровня 1812 года. Вновь начался приток мещан в третью купеческую гильдию. Этому способствовало также выделение особой группы «торгующих мещан». Торгующие мещане для торговой деятельности должны были получать промысловые свидетельства, стоимость которых была сопоставима с гильдейским сбором III купеческой гильдии. Кроме этого вступление в купечество повышало социальный статус. В 1826 — 1827 годах категория торгующих мещан была отменена.

В 1830-е — 1850-е годы отмечалось значительное поступление в купечество крестьян. Основную массу из этой группы составляли выходцы из государственных крестьян.

В 1834 году Госсовет принял решение ограничить привилегии сибирских бухарцев. Им теперь разрешалось торговать без уплаты гильдейских пошлин только на границе и в своём городе. Это вызвало массовый приток в купечество азиатских торговцев. В 1854 году они уже выделяются в специальную группу купцов-«магометан».

В Сибири в XVIII веке началось сокращение служилых людей, и замещение их регулярными войсками. Служилые люди записывались в купечество и разночинцы. Поступление в купечество бывших военнослужащих значительно сократилось в первой половине XIX века.

В конце XVIII века в купечество интенсивно переходили представители цеховой сословной группы. С ростом гильдейских сборов эти переходы практических прекратились.

Манифест 1 января 1807 года разрешил дворянам записываться в две первые купеческие гильдии, а с 1827 года дворяне могли записываться и в третью гильдию. После этого начался переход в купечество дворян и бывших чиновников. Некоторые чиновники занимались торговыми делами, состоя на службе. Для этого они записывали в гильдии своих жён или родственников.

Временные купцы

Во временные купцы записывались предприниматели из других сословий: дворян, мещан, крестьян. Временные купцы приобретали торговые права, но при этом продолжали числиться в своём сословии. Во временные купцы также записывались дети купцов, которые вели деятельность от имени родителей в других городах, или регионах.

Купеческое свидетельство

Купцам, уплатившим гильдейский сбор, выдавалось Купеческое свидетельство. В этот документ кроме «начальника семейства» вписывались члены его семьи. Указ Правительствующего Сената от 28 февраля 1809 года определял круг родственников, которые могли быть вписаны в купеческое свидетельство. Это могла быть жена, сыновья и незамужние дочери. Внуки включались только в том случае, если в свидетельство были вписаны их отцы, и не торговали от своего имени. Братья могли быть вписаны в свидетельство, если они объявили наследственный капитал, и уплатили с него налог на перевод наследства. Все остальные родственники не могли включаться в купеческое свидетельство. Они имели право состоять в сословии только от своего имени.

Свидетельство давало право на торговлю в определенной местности, они выдавались только в городах, причём все города в империи были разделены на пять классов местностей. А стоимость свидетельства изменялась в зависимости от класса местности.

Если свидетельство выписывалось на имя женщины, то муж не имел право вписываться в свидетельство.

Дети, достигшие совершеннолетия, могли получить свидетельство на своё имя. Все вписанные в купеческое свидетельство имели право заниматься торговыми делами.

Данная система с различными изменениями просуществовала до 1890-х годов. Система купеческих свидетельств создавалась в фискальных целях.

«Положение о государственном промысловом налоге» от 8 июня 1898 года разрешило заниматься коммерцией без получения гильдейских свидетельств.

Сферы приложения купеческих капиталов

На ранних этапах купеческие капиталы формировались в торговле: хлебом, скотом, пушниной и т. д. Многие купцы занимались винным откупом. В 1830-е — 1840-е в Сибири начинается добыча золота. В 1830-е — 1860-е годы появляются городские общественные банки. В 1840-е — 1860-е годы появляются пароходы, и создаются пароходства. В 1863 году был отменён винный откуп, и введена акцизная система. Ранее, в первой половине XIX века была отменена государственная монополия на винокурение, и было разрешено строительство частных винокуренных заводов.

Большую роль играл транспорт. Товары перемещались на большие расстояния, например, из Кяхты на ярмарку в Нижний Новгород. В середине XIX века формируются артели ямщиков, и купеческие компании по доставке грузов. Перевозки осуществляются на подрядной основе. Товары подрядчики перевозили, как правило, только по территории своего уезда, или губернии, а на границе товар передавали следующему подрядчику.

Также купеческие капиталы вкладывались в промышленное производство: бумага, ткани, стекло, вино и др. Мелкие купцы создавали небольшие заводы и мастерские по производству мыла, свечей, кожи и т. д.

Участие купечества в общественной жизни

Городовое самоуправление регулярно изменялось в XVIII—XIX веке: «Учреждение о губерниях» (1775 года), «Устав благочиния» (1782 года), «Городовое положение» (1785 года), реформа 1822 года. Существовало большое количество выборных должностей: депутаты для составления обывательских книг, депутаты квартирной комиссии, счетчики, таможенные целовальники, винные и соляные приставы, смотрители запрещенных товаров и т. д. Многие купцы хотя бы один раз в жизни исполняли какую-либо общественную обязанность. В городах Сибири жило мало дворян, и практически все купцы исполняли по нескольку раз общественные обязанности.

Городовое положение 1870 года ввело в городах городские думы (законодательный орган) и управы (исполнительный орган). Круг избирателей определялся имущественным цензом. Поэтому многие купцы не только получили избирательные права, но и стали избираться в гласные думы. В крупных торговых городах купцы занимали значительную часть городских дум, например в Томске около 70 %.

Купцы зачастую избирались городскими головами. Например, крупный сибирский золотопромышленник П. И. Кузнецов трижды избирался городским головой Красноярска. Подобные общественные должности требовали больших финансовых затрат, и купцы иногда стремились избавиться от таких должностей. Основатель красноярской династии золотопромышленников Кузнецовых — И. К. Кузнецов несколько раз записывался в купечество Минусинска, чтобы избежать должности головы Красноярска.

Городской голова возглавлял и думу и управу. Бюджеты городов были довольно слабыми, и городские головы часто вкладывали свои средства в развитие городов.

Благотворительность

В XIX веке российское купечество значительно расширило свою благотворительную деятельность. Это делалось как для получения почётного гражданства, медалей, так и с религиозными, и иными — не меркантильными целями. Так Иркутский купец Медведников Иван Логгинович вместе с женой Александрой Ксенофонтовной (урождённая Сибирякова), будучи глубоко верующими людьми, более 10 миллионов рублей направили на строительство и содержание больниц, церквей, монастырей, гимназий и т. д. Здания, построенные на их деньги, до сих пор служат Москве и Иркутску.

Средства вкладывались не только в образование, сиропитательные заведения, церковь, но и научные экспедиции. Например А. М. Сибиряков за финансирование научных и географических исследований был награждён: шведским королём — почётным Крестом полярной экспедиции, французским правительством — знаком отличия «Пальмовая Ветвь», серебряной медалью Русского географического общества.

Культурный и образовательный уровень купечества

Многие основатели купеческих династий в XVIII веке — начале XIX века были неграмотными. Например, в Красноярске в 1816 году 20 % купцов были неграмотными. Уровень неграмотности среди женщин-купчих был выше, чем у мужчин. Торговля требовала простейших познаний в арифметике. Документы составляли грамотные родственники, или приказчики.

Дети этих основателей династий получили домашнее образование — к 1877 году из 25 потомственных почетных граждан Красноярска 68,0 % получили домашнее образование. Внуки купцов уже учились в университетах, иногда и заграничных. Так В. А. Баландина — внучка сибирского золотопромышленника Аверкия Космича Матонина закончила образование в парижском институте Пастера. В XIX веке в городах начали появляться публичные библиотеки. Купцы жертвовали для этих библиотек деньги и книги.

Во второй половине XIX века начинает формироваться общественная педагогика. Начинают создаваться Общества попечения образования, которые открывают и финансируют школы, гимназии и библиотеки. Купцы принимают активное участие в создании и финансировании деятельности подобных обществ.

Профессиональные учебные заведения

Первое российское коммерческое училище было открыто в 1772 году в Москве на средства П. А. Демидова. Училище не имело доверия у московского купечества, и в конце XVIII века было переведено в Санкт-Петербург.

В 1804 году открылось Московское коммерческое училище, а в 1806 году Московская практическая коммерческая академия. В 1808 году доля учащихся из купеческих семей в этих учебных заведениях составляла 18,3 %. В 1812 году их доля выросла до 52,4 %.

Влияние купечества на городскую архитектуру

Купеческие дома во многом определили лицо исторической части российских городов. Купеческие особняки формировали торговые зоны городов.

Купцы жили в одно- или двухэтажных деревянных или каменных особняках. В первом этаже и подвале могли размещаться склад, магазин, лавка, контора; жила прислуга, или дальние родственники. Второй этаж был жилым. Каменные дома с толстыми стенами, деревянные — с богатой резьбой. Двухэтажные дома с балконами, лоджиями, большими окнами. Каменные дома с приметными фасадами; появилась даже особая «купеческая» кладка кирпича. Украшались кирпичные дома кованными решётками, чугунными лестницами, парапетами и т. д.

Большинство купеческих домов крылось железными крышами. Красили их, как правило, в зелёный или красный цвет.

Дома строились основательные — «на века», и больших площадей — для потомков. По данным городской переписи Омска 1877 года в купеческих семьях на одного человека в среднем приходилось две комнаты.

Купцы, как зажиточные люди, могли себе позволить инновации в строительстве. Так в Кузнецке первый дом с балконом построил купец Пётр Баранов в 1852 году, а первый дом с мезонином — купец Алексей Бехтенев в 1856 году. Первую электростанцию в Сибири построил в 1885 году в своём доме красноярский купец Гадалов.

В Сибири среди небогатых купцов (и зажиточных мещан) были популярны полукаменные дома. Первый этаж такого дома (или полуподвал) выполнялся из камня, второй этаж — из дерева.

Купцы первых поколений, несмотря на богатое внутреннее убранство дома, продолжали сохранять крестьянский уклад, жили в скромных задних комнатах дома, и много времени проводили на большой кухне. В конце XIX века в купеческих домах появляются специализированные комнаты: кабинеты, библиотеки и т. д.

Во многих городах улицы назывались в честь купцов: в Томске Евграфовская, Большая и Малая Королевская, Дроздовская, Ереневская, в Енисейске в честь А. С. Баландина и т. д.

Высшие награды для купечества

Для поощрения предпринимателей были учреждены почётные звания: 1800 году — коммерции советника, в 1810 году — мануфактур-советника. Эти звания давали ряд прав и преимуществ, в частности, с 1832 года — потомственное почётное гражданство. Купцы также могли быть удостоены личного (не переходящего к их детям) почётного гражданства.

Крупнейшие российские купцы

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Второв, Александр Фёдорович
• Морозовы (династия)
• Рябушинские
• Сибиряков, Александр Михайлович
• Солодовников, Гаврила Гаврилович
• Шелихов, Григорий Иванович
• Губонин, Пётр Ионович
• Медведников Иван Логгинович
• Третьяковы

См. также

• Гость (купечество)
• Купец
• Купеческие гильдии
• Социальная иерархия
• Рахдониты

Литература

• Екатерина II. [www.nlr.ru/e-res/law_r/search.php?part=98&regim=3 Грамота на права и выгоды городам Российской империи] // Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. — СПб.: Типография II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1830. — Т. XXII, 1784—1788, № 16187. — С. 358—384.
• Александр I. [www.nlr.ru/e-res/law_r/search.php?part=181&regim=3 Об устройстве гильдий и о торговле прочих состояний] // Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. — СПб.: Типография II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1830. — Т. XXXIX, 1824, № 30115. — С. 588—612.
• 1000 лет русского предпринимательства: Из истории купеческих родов. / Сост., вступ. ст., примеч. О. Платонова. — М.: Современник, 1995. — ISBN 5-270-01531-5
• Барышников М. Н. Деловой мир России: Историко-биографический справочник. — СПб.: Logos, Искусство-СПб, 1998. — ISBN 5-210-01503-3
• Бойко В. П. Томское купечество в конце XVIII—XIX вв.: Из истории формирования сибирской буржуазии. — Томск: Водолей, 1996. — ISBN 5-7137-050-X (ошибоч.)
• Бусленко Н. И. Ростовское купечество: историко-экономические очерки в документах, фактах, цифрах, с авторскими комментариями и художественно-публицистическими отступлениями. — Ростов-на-Дону, 1994.
• Зуева Е. А. Численность сибирского купечества // Роль Сибири в истории России. — Новосибирск, 1993.
• Рындзюнский П. Г. Сословно-податная реформа 1775 г. и городское население // Общество и государство феодальной России. — М., 1975.
• Старцев А. В. Торгово-промышленное законодательство и социально-правовой статус предпринимателей в России в XVIII — начале XX в.// Предприниматели и предпринимательство в Сибири (XVIII — начало XX вв.). — Барнаул, 1995.
• Боханов А. Н. Российское купечество в конце XIX — начале XX века" // История СССР. 1985.
• Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. — Новосибирск, 1995.
• Лаверычев В. Я. Крупная буржуазия в пореформенной России (1861—1900 гг.) — М., 1974.
• Нардова В. А. Городское самоуправление в России в 60-х — начале 90-х годов XIX в. Правительственная политика. — Л., 1984;
• Шиловский М. В. Политическая культура и политическая активность предпринимателей дореволюционной Сибири // Общественно-политическая жизнь Сибири. XX век. Вып. 3. — Новосибирск, 1998.
• Османов А. И. Петербургское купечество в последней четверти XVIII — начале ХХ века. — СПб., 2005.

Отрывок, характеризующий Купечество

Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.