Куракины

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Куракины


Описание герба:
Том и лист Общего гербовника:

I, 3

Титул:

князья

Часть родословной книги:

V

Родоначальник:

Булгаков-Курака, Андрей Иванович

Ветви рода:

Вревские, Сердобины


Подданство:
Великое княжество Московское
Царство Русское
Российская империя
Имения:

Надеждино, Куракино, Степановское-Волосово, Кураковщина, Алтуфьево, Куракина Дача

Дворцы и особняки:

Усадьба на Старой Басманной, усадьба на Новой Басманной

Кура́кины  — русский княжеский род из числа Гедиминовичей, отрасль князей Патрикеевых. Родоначальник — князь Андрей Курака, от старшего брата которого происходят Голицыны. В XVIII веке почти все Куракины состояли на дипломатической службе. Род, никогда не бывший многочисленным, в 1994 году насчитывал всего одного представителя[2].

Род князей Куракиных внесён в V часть родословных книг Орловской и Пензенской губерний (Гербовник, I, 3).





Московский период

Правнук Гедимина, князь Патрикей, выехал в Великий Новгород по приглашению боярского совета и был принят с большими почестями, получил в удел города: Орехов, Корелу, а также село Лужское. От него произошли князья Патрикеевы, а от тех — Булгаковы, один из которых в начале XVI века носил прозвище «Курака» (от тюркского quraq — «высохший, пустой, бессодержательный, скупой, жадный, задумчивый»[3]).

Во времена местничества Куракины причислялись к знатнейшим фамилиям Московского государства, из их числа 12 человек были боярами.

Петербургский период

Борис Иванович Куракин (1677–1727) — знаменитый дипломат, первый постоянный русский посол за границей, заложил традицию дипломатической службы в семействе Куракиных. Сочинения Куракина, представляющие характерный образчик языка петровского времени, равно как и другие его бумаги, опубликованы в первых томах «Архива князя Ф. А. Куракина» (СПб, 1890). Женат 1-м браком на Аксинье Фёдоровне Лопухиной (сестре царицы), 2-м браком — на кнж. Марии Фёдоровне Урусовой.

  1. Куракина, Татьяна Борисовна, жена генерал-фельдмаршала кн. М. М. Голицына
  2. Куракина, Екатерина Борисовна, невеста гр. М. Г. Головкина, жена генерал-фельдмаршала гр. А. Б. Бутурлина
  3. Куракин, Александр Борисович (1697–1749), обер-шталмейстер, сенатор, посол во Франции, двоюродный брат царевича Алексея, женат на Александре Ивановне Паниной
    1. Куракина, Татьяна Александровна, жена А. Ю. Нелединского-Мелецкого
    2. Куракина, Екатерина Александровна, жена кн. И. И. Лобанова-Ростовского
    3. Куракина, Наталья Александровна, жена генерал-фельдмаршала кн. Н. В. Репнина
    4. Куракин, Борис Александрович (1733–1764), гофмейстер, сенатор, президент ряда коллегий, женат на Елене Степановне Апраксиной. После смерти 31-летнего князя воспитание его детей взял на себя его дядя Никита Панин.
      1. Куракин, Александр Борисович (1752–1818), владелец села Куракино, приятель Павла Петровича, посол во Франции и Австрии, вице-канцлер, холост
        1. Вревский, Александр Борисович, побочный сын предыдущего, фамилию получил по названию родового села Врев, титул барона — от австрийского императора по прошению своего отца; от него происходят бароны Вревские
        2. Ещё пятеро побочных сыновей и четверо дочерей известны как бароны и баронессы Сердобины
      2. Куракин, Степан Борисович (1754–1805), владелец усадьбы Алтуфьево, женат на Екатерине Дмитриевне Измайловой; сохранилась их московская усадьба по адресу: ул. Новая Басманная, 6 (впоследствии Куракинская богадельня)
      3. Куракин, Алексей Борисович (1759–1829), генерал-прокурор, генерал-губернатор Малороссии, министр внутренних дел (1807–1811); его потомство показано ниже
      4. Куракин, Иван Борисович (1761–1827), гвардии полковник, женат на Екатерине Андреевне Бутурлиной (1766—1824)

В романе «Война и мир» выведено семейство Курагиных. Фамилия образована по толстовскому обыкновению путём замены одной буквы в названии реально существующего аристократического рода. См. Анатоль Курагин и Элен Курагина.

Новейшее время

Начиная со второй трети XIX века князья Куракины уже не достигали высших чинов и не занимали такого блестящего положения в столичном обществе, как прежде. Многие из них предпочитали государственной службе тихую жизнь в поместьях.

Фамильные ценности

Фамильный архив Куракиных, хранившийся в родовой усадьбе Надеждино Сердобского уезда Пензенской губернии, насчитывал до 900 томов бумаг, представляющих большой интерес для истории XVIII–XIX вв. В отличие от большинства других семейных архивов русской аристократии, куракинский архив не был утрачен при сожжении старых усадеб в 1918–1919 гг., благо его успели частично опубликовать в 1890–1902 гг. князь Ф. А. Куракин и М. И. Семевский.

Портретная галерея рода Куракиных помещалась в усадьбе Степановское-Волосово Зубцовского уезда Тверской губернии. Ныне портреты хранятся в запасниках Тверского краеведческого музея и его филиалов. Первая выставка куракинского портретного наследия была организована в конце 2011 года[4].

Напишите отзыв о статье "Куракины"

Примечания

  1. [gerbovnik.ru/arms/3.html Общий Гербовник дворянских родов Всероссийской Империи]
  2. Дворянские роды Российской империи. Том 2. Князья / Авторы-составители Станислав Думин, Пётр Гребельский, Андрей Шумков, Михаил Катин-Ярцев, Томаш Ленчевский. — СПб.: ИПК «Вести», 1995. — 264 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-86153-012-2.. Стр. 60.
  3. Унбегаун Б. А. Русские фамилии / Под ред. Б. А. Успенского. — М.: Прогресс, 1989. — С. 293.
  4. [www.museum.ru/N44375 Выставка принткопий фамильных портретов князей Куракиных "Глаза в глаза - из глубины веков" - - Новости и афиша музеев России - - www.Museum.ru]

Литература

Ссылки

  • [genealogy.euweb.cz/russia/kurakin1.html Генеалогические таблицы]
  • [www.angelfire.com/realm/gotha/gotha/kurakin.html Родословная роспись]

Отрывок, характеризующий Куракины

Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?